Упрямый Галилей - Игорь Дмитриев

Согласно гипотезе Спеллера, находясь в период с 18 апреля по 3 мая в Кастель-Гандольфо1229, «главы двух противостоящих “группировок (factions)” – Урбан VIII и Франческо Барберини – пришли к компромиссу: папа отказался от осуждения Галилея за “формальную ересь”, а Франческо Барберини <…> согласился на приговор по “подозрении в ереси”, подразумевающий “легкое подозрение”»1230. Это предположение («early-deal-assumption») при всех его недостатках (главный из которых состоит в том, что оно недоказуемо какими-либо свидетельствами и документами) тем не менее обладает «значительной объяснительной силой (a considerable amount of explanatory power)»1231. В частности, оно проливает свет на две фразы Макулано из его письма Барберини: 1) «когда я упомянул об основании, на котором я сделал это предложение (о внесудебном общении с подсудимым. – И.Д.), полномочия были мне даны» и 2) «я надеюсь, его святейшество и Ваше Высокопреосвященство будут удовлетворены тем, что таким образом дело придет к тому состоянию, когда его можно будет завершить без трудностей».

Кроме того, гипотеза Спеллера позволяет объяснить, почему Святейший, который 9 апреля заявил Никколини, что Галилей коснулся тех предметов, которые он (папа) считает «серьезнейшими и имеющими великие последствия для религии (entrato in questa materia, la quale da lei è stimata gravissima tuttavia e di consequenza grande per la religione)»1232, спустя три недели заметно помягчел к ученому и согласился (30 апреля или несколько ранее) на его возвращение в тосканское посольство (позволить Галилею уехать во Флоренцию Святейший не пожелал, видимо, считая, что ученый должен дожидаться решения суда в Риме, а возможно, папа и не думал выполнять условия своего соглашения с племянником, полагая нецелесообразным идти на уступки, которые представлялись ему чрезмерными).

Далее, 1 мая Никколини сообщает, что Макулано намеревается «приложить все силы к тому, чтобы это дело (процесс над Галилеем. – И.Д.) было бы прекращено и на него наложено молчание (s’imponga silentio)»1233. Однако исполнить последнее желание можно было, только признав Галилея легко подозреваемым в ереси, что, как уже было сказано, влекло за собой тайное отречение, а в данной ситуации в качестве разумной меры предусматривало бы также скорейшее удаление его из Рима, лучше всего на виллу в Арчетри под домашний арест. Слухи бы все равно ходили, но недолго.

Но даже если Спеллер неправ и никакой «сделки (deal)» между Урбаном VIII и Франческо Барберини не было, все равно известные факты говорят о том, что и кардинал-непот, и комиссар инквизиции явно сочувствовали Галилею. Более того, и Макулано, и Барберини, разумеется, знали, что даже слабое подозрение в ереси предполагает вынесение формального приговора и, возможно, процедуру отречения (хотя и не публичного). Однако Барберини был уверен, что какой бы приговор ни вынесли, он будет немедленно заменен на домашний арест. Откуда такая уверенность? Ответ очевиден: Барберини учитывал свое высокое положение второго лица в Ватикане и сочувственное отношение к Галилею ряда кардиналов-инквизиторов, в частности Бентивольо1234. Действительно, благодаря усилиям Барберини и некоторых других кардиналов, а также по упомянутым выше политическим и прочим причинам Урбану VIII пришлось воздержаться от максимально жесткого обвинения Галилея (то есть обвинения в «формальной ереси»). Вместе с тем, как показали последующие события, максимальная уступка, на которую готов был пойти Святейший, – это замена обвинения в «формальной ереси» обвинением Галилея как сильно подозреваемого в ереси, что, напоминаю, влекло за собой публичное отречение и, возможно, тюремное заключение.

Возвращаясь к версии А.Э. Штекли, замечу, что даже если бы Галилей сразу во всем сознался, это никого бы не смутило. Наоборот, это подтвердило бы его искренность, и тогда не потребовалось бы никакого внесудебного общения, а дальнейший разговор с ним выстраивался бы по следующей схеме: «Защищал учение Коперника? – Защищал. – Раскаиваешься? – Раскаиваюсь. – Все, переходим к заключительной стадии процесса». И никаких проблем у Макулано тогда бы не возникло, ведь приговор определял не он, а глава инквизиции, то есть его святейшество Урбан VIII. Как же в итоге повел себя Галилей?

В субботу 30 апреля 1633 года он вновь предстал перед трибуналом со следующим заявлением:

…В течение нескольких дней подряд я постоянно размышлял о допросе, учиненном мне 12 (в оригинале ошибочно 16. – И.Д.) числа этого месяца, и особенно о том, было ли мне шестнадцать (к тому времени уже семнадцать. – И.Д.) лет назад приказом Священной канцелярии запрещено держаться, защищать или учить каким-либо образом осужденному именно тогда мнению о движении Земли и неподвижности Солнца. Это навело меня на мысль перечитать мой печатный «Диалог», в который я уже года три не заглядывал, дабы тщательно посмотреть, не вышло ли по моему недосмотру из-под моего пера, вопреки моему чистейшему намерению, чего-либо такого, на основании чего читатель или начальственные лица могли бы не только сделать вывод о некоем проявлении непослушания с моей стороны, но и составить обо мне мнение как о человеке, поступающем наперекор приказаниям Святой Церкви1235.

Отмечу, что Галилей так и не ответил на вопрос, было ли ему в 1616 году «приватно приказом Священной канцелярии запрещено держаться, защищать или учить каким-либо образом» теории Коперника.

И далее Галилей заявил, что, «не видя ее (свою книгу. – И.Д.) столь долгое время, я как будто читал новую книгу, написанную другим автором (quasi come scrittura nova e di altro autore). И ныне я откровенно признаю, что в некоторых местах она представляется мне написанной так, что у читателя, незнакомого с моими намерениями, может сложиться мнение, будто аргументы заблуждающейся стороны, которые я намеревался опровергнуть, были высказаны так, что выглядели убедительными вследствии их силы, а не легко опровержимыми (che facili ad esser sciolti)». Речь шла в первую очередь о двух аргументах – о солнечных пятнах и о морских приливах. Они действительно «могут звучать для читателя сильными и убедительными в большей мере, чем это подобает для того, кто считает их неубедительными и намеревается их опровергнуть. Я в самом деле считал их и считаю абсолютно неубедительными и опровержимыми. В извинение себе, говоря честно, я вынужден признать, что впал в заблуждение, совершенно чуждое моему намерению. Нельзя довольствоваться приведением аргументов противной стороны, когда стремишься их опровергнуть, а следует – особенно когда сочинение пишется в форме диалога – приводить их в более строгой, а не в сомнительной манере (nella più stretta maniere, e non pagliargli), чтобы вести дело к ущербу противника. Не удовлетворенный этими доводами, я поддался естественному самодовольству, которое испытывает каждый, когда демонстрирует свои собственные искусные построения и когда показывает себя умнее среднего человека, отыскивая искусные и эффектные рассуждения в пользу ложных положений, делающие эти положения вероятными (это утверждение никак нельзя признать удачным, ибо с теологических позиций не может быть вероятным то, что противоречит Священному Писанию, хотя прокоперниканские discorsi di probabilità представлялись куда меньшим грехом, нежели трактовка гелиоцентрической, да и любой другой, научной теории как «абсолютной» истины. – И.Д.). И тем не менее, хотя, как сказал Цицерон, “я жаднее к славе, чем следует (avidior sim gloriae quam satis est)”, если бы я теперь должен был изложить те же доводы, я, без сомнения, ослабил бы их так, что они не могли уже обнаружить ту силу, которой по существу и на деле лишены. Таким образом, моя ошибка, и я признаю ее, состоит в тщеславии, простом невежестве и неосторожности (una vana ambitione e di una pura ignoranza et inavertenza). Вот то, что я должен сказать в этом отношении, перечитав мою книгу».

Затем Галилей подписал протокол и был отпущен, но вскоре вернулся и сделал к своему заявлению следующее дополнение:

Дабы еще сильнее подчеркнуть, что я не считал и не считаю истинным осужденное мнение о движении Земли и неподвижности Солнца, я бы очень хотел, чтобы мне была предоставлена возможность и время сделать это более ясно, и я готов это сделать. Для этого есть весьма подходящий повод, имея в виду, что в опубликованной книге собеседники согласились спустя некоторое время снова встретиться, дабы обсудить различные физические проблемы, отличные от тех, которые они уже обсуждали ранее. Поэтому под этим предлогом я мог бы добавить еще один или два «Дня», и я обещаю пересмотреть аргументы, приведенные ранее в пользу названного ложного и осужденного мнения, и опровергнуть их наиболее действенным способом, каким только милостивый Бог мне позволит. Поэтому я прошу сей Святой Трибунал, чтобы он соблаговолил содействовать мне в этом благом решении и представил бы мне возможность его осуществить1236.