Тьма египетская - Михаил Попов

Квадратная голова несколько раз согласно кивнула:

   — Ты, конечно, поинтересуешься, для чего нужны такие заместители, как Рех.

   — Тнефахт сказал мне, что есть глупое поверье в египетском народе: пока правитель плодоносен, то и царство устойчиво.

Апоп опять кивнул:

   — Да, до некоторой степени приходится всё же считаться с обычаями страны, которой, кажется, овладел полностью. Народ может дать разбить свою армию, стерпеть осквернение храмов, но сберечь в целости свои самые нелепые заблуждения.

Избавленный от необходимости произносить в этом месте всё разъяснение полностью, Апоп остановился, мысленно высматривая дорогу, по которой пустить свой рассказ дальше.

Мериптах спросил так, словно не слушал предыдущего объяснения:

   — А моя мать?

   — Я же сказал. А, ты хочешь знать, кто твоя настоящая мать? Это никому не ведомо. Она где-то там. В гареме. Среди сотен других. Была когда-то. В дни, годные к зачатию, к каждой женщине входит много мужчин, чтобы осталось неизвестным, кто отец ребёнка. Кроме того, когда женщина рожает, то ребёнка у неё сразу забирают. В воспитательном доме ей дают кормить совсем чужое дитя, для освобождения от молока. А у младенца, как ты сам понимаешь, совсем уж нет никакой возможности запомнить свою родительницу. Неизвестно даже, жива ли она, женщина, родившая тебя. Поэтому можно смело утверждать — уже никто и никогда тебе не откроет её имени. Единственный человек, знавший его, погиб не так давно в Фивах.

Апоп снова переменил позу:

   — Ты не хочешь спросить, кто это?

Мериптах тяжело, не по-детски вздохнул:

   — Я знаю кто.

   — Верю. Мне говорили, что ты чрезвычайно сообразителен.

   — Его убили за то, что он знал имя моей матери?

   — Это было одно из его прегрешений, но не главное.

   — Какое же было главное?

Теперь вздохнул царь:

   — Он узнал, кто он по отношению к тебе.

   — И кто же?

   — Он твой отец. Настоящий отец. По крови.

Рот мальчика медленно и широко открылся.

   — Мегила мой отец?!

   — Да.

   — И его за это убили?

   — Насколько я знаю, его казнили за обвинение в мужеложстве. Сказать по правде, я оценил издевательскую изобретательность этого замысла. Яхмос явно превзошёл мои ожидания. Я всегда считал его злом меньшим, чем Аменемхет, но, возможно, ошибался.

   — Но при чём здесь мужеложство?

Апоп усмехнулся:

   — В данном случае ни при чём. В этом и издевательство. Исхитриться применить этот закон в случае, когда преступления такого ни за что быть не могло, для этого нужен ловкий ум.

Мериптаха не интересовал этот извив темы, он ловил отбившуюся мысль. Тёр одной ладонью колено, другой висок.

   — Мегила мой отец. Отец?

   — Он преступник. Его преступление в том, что он возмечтал об отцовстве, в том, что принял меры к его установлению, и в том, что попытался им воспользоваться. Для каких целей? Он решил выкрасть тебя и скрыться там, где воля Авариса не могла бы его настичь. Но мир так устроен, что нет в нём мест, свободных от влияния всякой воли. Нельзя просто отойти в сторону, можно только перейти на сторону врага. В данном случае злейшего нашего врага — Аменемхета. Мегила собрался подрубить тот главный столб, что подпирает своды великого замысла. И это мой «брат», человек, стоявший к трону близко как никто. Это гнетёт меня более всего.

Мальчик сидел, глядя в сторону. Нельзя было понять, слушает ли он вообще. Апоп помолчал и продолжил менее напряжённым голосом:

   — Я примерно представляю, как это произошло. Я размышлял и, кажется, понял. Состоя ещё в положении «царского друга», Мегила исполнял поручения особого рода — добывал женщин для великого гарема. Он бывал в самых разных странах и увозил лучших дочерей тамошних племён. Иногда крал, иногда покупал у разорившихся отцов...

   — Знаю, знаю, — вдруг очнулся Мериптах, — иногда женился.

   — Он и это успел рассказать тебе?

   — Мы с ним не разговаривали. Ни разу.

   — Откуда же ты... Кто-то другой тебе поведал об этих секретах?

   — Я ни с кем... — начал мальчик и остановился в явном смущении.

Тень сомнения пробежала по векам царя.

   — Про Мегилу ты, пожалуй, говоришь правду. Первое, что он должен был бы сделать, заговорив с тобой, это объявить своё отцовство. Значит, не заговорил. Но как же вы не разговаривали, если ты всё время был при нём?

   — Это потом стало понятно, что я был при нём, но сам я находился в беспамятстве после укуса.

Апоп медленно махнул короткопалой кистью. Напоминание об укусе его успокоило. Мальчик был не в себе и сам не знает, что с ним происходило.

   — Итак, я закончу про Мегилу. Думаю, здесь вот что. Путь от отчего дома до гарема бывает иногда очень долог, иногда занимает месяцы. Сопровождая одну из царевен или царских племянниц, тогда ещё довольно молодой человек уступил домогательствам своей воспалившейся чувствами «жены» и поступил с ней, как поступает обычный муж. Просто, чтобы развеять её недоумения по поводу происходящего. Раз брак заключён по всем правилам, отчего же они не спят вместе?! Его «жена» понесла, Мегила забыл об этом случае и забыл бы навсегда, если бы с годами не завёлся в нём червь недовольства. Так бывает иногда с людьми, достигшими в жизни всего. Возвысившись в этом мире, они чувствуют, что сам мир начинает их тяготить. Разъедает душу тоска, и грызёт душу сомнение. Им кажется, что если они вырвутся вон из башни своей великой судьбы, то обретут взамен счастье. И они начинают тайно ото всех искать пути бегства. Тут недостаточно просто уехать и скрыться в дальних городах или на пустынных островах. Им надо вырвать из себя самый корень царства, что их окружает, питает, проникает и возносит. А корень — отцовство. Вернее, наоборот. Вернее... Он захотел продолжения своего рода, в ущерб и противопоставление более великому роду, единому роду всего Авариса. Если бы он открыл свою тоску, я объяснил бы ему, что это падение духа и отступление разума. Путь назад от уже достигнутых вершин. Но сомневающийся не откровенен. Такие случаи бывали и раньше. Чаще всего отступник просто заводит на стороне женщину и плодит от неё обыкновенных ублюдков. Прячется, гибнет, порой приходит с повинной. Но Мегила — случай небывалый. Никогда ещё не пора жался злым сомнением человек, стоящий прямо у кормила и выделяющийся даже среди стоящих там. В случае моей внезапной смерти он вполне бы мог занять моё место.

И оказавшись на троне, он совершил бы самое ужасное основал династию. Аварис превратился бы в заурядное, варварское царство, с великой идеей было бы покончено. Сначала этого никто бы не заметил, но через два поколения Аварис бы выгнил изнутри и рухнул под ветром первого же нашествия.

Апоп встал. Видимо, ему тяжко было сидеть под весом этого рассказа. Прошёлся по прохладным плитам пола толстыми подошвами туда-назад.

   — Мегила вспомнил о той царевне, с которой разделил по необходимости ложе, наверняка было так. Их, «жён», было у него, наверно, несколько десятков за годы его служения на этом поприще. Так что, Мериптах, среди твоих предков вполне могут оказаться и князь страны Наири, и князь города Ерхон, и хеттский царь, и начальник стражников из Кархемыша, и пунтский купец, и главный сидонский корабел, и вождь племени ливийских пиратов из Сиарта. И другие разные тоже. Установить точнее нельзя. Просто так никто из женщин не признается, под пыткой признаются всё, что одно и то же. Да и мертво уже большинство «жён» Мегилы.

Царь резко обернулся, разметав края своего странного одеяния:

   — Пользуясь своей властью и применив беспримерную свою хитрость, Мегила отыскал, видимо, по записям в листах секретной канцелярии, какая из женщин родила через восемь месяцев после прибытия в гарем. Он умел достигать цели. Выследил какое-то преступление за одним из писцов секретной канцелярии и, пугая оглаской, заставил помогать себе. Он разузнал, не было ли особых знаков на теле ребёнка. И ему повезло — знак был.

   — Родимое пятно!

   — Думаю, что пятно. Тогда он тайно разослал своих шпионов, — а он был главный шпион царства, — по всему миру, куда могли быть отправлены сыновья Авариса, родившиеся в такой-то год. Он узнал, что ты при дворе князя Бакенсети. Мегила бросился в Мемфис. Он так спешил, что приплыл туда ночью. Мне много раз рассказывали историю твоей встречи с Себеком. На самом деле это Мегила кружил вокруг города, высматривая, наверное, пути для тайного проникновения. Только чудом ты не попал в его руки прямо в ту ночь. На его беду прибежали стражники, а утром прибыл Аменемхет. Я думаю, что его известила Аа-мес. Решив от тебя избавиться, она часто писала в мою дворцовую канцелярию, превознося твои достоинства сверх всякой меры. Я получал эти письма, но именно эта восторженность и это нетерпение меня и настораживали. Тогда Аа-мес, пожираемая как раз своим нетерпением, обратилась к верховному жрецу Амона, сообщив ему, что родимое пятно на твоём бедре сходно с родовым знаком отпрысков рода Иниотеф. Аменемхет примчался по пересыхающему Нилу и удостоверился, что так оно и есть, хотя это сходство абсолютно случайное, я думаю. Бакенсети запер тебя, и Мегила изнывал от нетерпения и сжигал себя подозрениями. Он убил Гиста, испугавшись, как мне кажется, что тот хочет известить канцелярию о тебе. Я наконец поддался на уговоры Аа-мес и, как только вода начала прибывать, отплыл в Мемфис. Лишь войдя под своды тамошнего дворца, я почувствовал, что там все пребывают как бы в состоянии немого безумия. Я не удивился бы, если б воздух вспыхнул от накопившейся в нём страсти. Аа-мес ненавидела Бакенсети, он ненавидел её. И был потрясён моим приездом. Мегила ненавидел их всех. Тнефахт боялся за князя. Аменемхет маячил и нависал, и как будто тоже присутствовал в залах дворца. Я заразился этой горячкой. А тут ещё беснование народа, чего я не ждал, и казнь. Я видел огонь в глазах Бакенсети и понимал, что обманываю его, подавая надежду своим внезапным приездом, так похожим на порыв души. Мне было отлично известно, какие он прилагает силы, чтобы возобновилось то, что было между нами прежде. Он был готов отдать себя под нож лекаря, чтобы вернуть молодость. Думаю, он в глубине сердца тоже начал смиряться с тем, что всё в прошлом, а я устроил ему невольную пытку надеждой. Он воспрял, и тут ввели тебя. Ты должен понять моё состояние. Я был ослеплён. Выяснилось удивительное — Аа-мес даже преуменьшила достоинства того, кого хвалила! Я перестал владеть собой. И произошло то, что ты видел. Ты должен понять правильно — это была сцена ревности. Бакенсети хотел убить тебя, чтобы ты не отнял у него меня. Я тебя спас. Он убил бы тебя.