Разбег. Повесть об Осипе Пятницком - Вольф Долгий

— Господин полковник, я сказал — нет. Ничего другого вы от меня не услышите.

— Не забывайте, что вы у меня в руках.

— Я это помню.

— Рассчитываете отделаться административной высылкой? Не выйдет. Я сделаю все, чтобы вы были преданы суду. Для этого я не пожалею выпустить против вас на суде своего лучшего осведомителя…

— Нет.

Месть Познанского, как говорится, не заставила себя долго ждать. Но, бог ты мой, до чего же мелко и низко он мстил!

Сразу после допроса Осипа перевели в арестный полицейский дом — якобы для установления личности, которая Познанским досконально уже была установлена. В арестном этом доме было все то, чем Познанский стращал Осипа, — и теснота в камере, и вековая неистребимая грязь, и ворье всех мастей, и жестокие драки между предводителями враждующих кланов. Но кое-что и похуже было. Осип оказался единственным политическим в камере, а некоторые из уголовников держали давние, еще с 1905 года, обиды на политиков, которые не давали всей этой шпане, собравшейся под знаменами Михаила Архангела, безнаказанно бесчинствовать и грабить.

Добром эта перенесенная теперь на Осипа ненависть едва ли кончилась бы, но тут его неожиданно спасла другая гадость, приготовленная для него Познанским. Осипа повезли однажды к мировому судье, который, ни о чем не спросив, хотя бы для проформы, объявил, что имярек приговорен им за проживание по чужому паспорту к трем месяцам тюрьмы, — тюрьма была уже «нормальная», губернская. А вообще смехотворнее дела и придумать нельзя было — судить политического «преступника» всего-то навсего за проживание по чужому паспорту! Выходит, Познанский зря грозился политическим процессом, ничего не вышло, господин полковник, и вряд ли только потому, что вы пожалели какого-то там своего осведомителя, просто эти ваши осведомители не очень осведомленными оказались. Лишь то, что наверху лежит, ухватили: людные собрания, речи. Но они не знают главного — всех тех, с кем были у него встречи в эти два месяца, всех вроде бы будничных дел, из которых, собственно, и складывается подпольная работа.

Обидно, конечно, что два лишь месяца удалось продержаться на свободе. Вероятно, мог и дольше; даже определенно мог бы. Специальность электромонтера и служба в фирме «Сименс-Шуккерт» были, как он и предполагал, отличным прикрытием, — Познанский со всем своим сыскным воинством и то не докопался. Но при том положении дел, которое Осип застал в Самаре, было невозможно все время находиться в тени. Большевистская организация фактически не существовала, нужно было, засучив рукава, браться за создание хотя бы временного комитета. Слаба была также связь с рабочими группами заводов. Местные товарищи объясняли свою бездеятельность боязнью проникновения в организацию провокаторов, подосланных охранкой, — приходилось и эти настроения учитывать. Разговорами да уговорами немногого добьешься: надобно было самому впрягаться в воз. Как же было не появляться на маевках и собраниях — пусть и с риском попасть на заметку полиции? Тем более что он не просто «появлялся» — произносил речи, вел все эти собрания…

Но Осип считал, что в данном случае риск более чем оправдан. И, кажется, не ошибся. Оставшиеся на свободе товарищи передали ему в тюрьму: временный комитет большевиков превратился в постоянный; отвоеванная у меньшевиков «Заря Поволжья» заговорила наконец «правдистским» языком; со дня на день ожидается приезд испытанного большевика Муранова, рабочего депутата IV Государственной думы, который должен был возглавить Самарскую партийную организацию. Обдумывая эти радостные вести, Осип лишний раз укрепился в давнем своем мнении: любое дело, каким бы трудным и сложным оно ни казалось, важно начать, стронуть с места, запустить, дать ему верное направление — дальше будет уже легче. И то, что за время, отпущенное ему на свободе, Осип успел все-таки сделать это — начать — хоть немного примиряло его с нынешней неволей.

Принимая во внимание, что Таршис, начав свою революционную деятельность еще в 1902 году, не только не прекратил таковую в настоящее время, но, приобретя паспорт на имя грузина Санадирадзе, прибыл в Самару с целью поднятия подпольной работы, что ему отчасти и удалось как пользующемуся большим авторитетом среди партийных, а потому, хотя за проживание по чужому паспорту он и осужден уездным членом Самарского окружного суда на три месяца к тюремному заключению, но дальнейшее пребывание его в пределах населенных пунктов, а в особенности рабочих районов, безусловно вредно, а потому полагал бы названного Таршиса выслать в административном порядке в Якутскую область под гласный надзор полиции на пять лет.

Департамент полиции куда милостивее оказался, нежели полковник Познанский. Местом ссылки была определена не Якутская область, а Енисейская губерния — все поближе. И не пять лет, а три года — все поменьше.

И тогда, продолжая мстить, Познанский сделал последнее, что было в его власти. Перед самой отправкой по этапу Осипа вывели на трескучий мороз, раздели донага и произвели тщательнейший обыск.

6 марта 1915 года, после многомесячного и многоверстного этапа, государственного преступника Осипа Пятницкого наконец доставили в деревню Федино Пингузской волости Енисейского уезда Енисейской губернии.

До Октябрьской революции оставалось два года и семь месяцев…

Вместо эпилога

Два года и семь месяцев.

Долгие, долгие месяцы, большая часть которых — два года — пройдут в ссылке; до тех пор, пока не рухнет царизм.

Но тогда, только-только попав в немыслимую сибирскую даль, Осип, понятно, еще не знал этого. Ни этого, ни того, что впереди его ждет самое великое счастье, какое только может выпасть на долю профессионального революционера, — быть участником победившей революции, одним из руководителей вооруженного восстания в Москве. Не зная он также и того, что потом — после других важных для страны дел — партия направит его в Коминтерн, где он станет секретарем Исполкома, и что все те двадцать лет большевистского подполья, которые он прошел плечом к плечу с Лениным, явятся своеобразным разбегом к его работе в этом всемирном штабе коммунистического движения. Лишь одно знал он тогда точно: сколько ни отмерено ему жизни и как она дальше ни повернется, он никогда не свернет с пути, который с юных лет избрал для себя; никогда.