Альфа и Омега. Книга 3 (СИ) - Сейд Анна

Все эти разговоры меня знатно взбодрили — я наконец почувствовала, что делаю что-то важное, но при этом посильное и понятное. Я знала, чего я хочу, знала, как этого добиться, и примерно понимала, что могу получить на выходе, если приложу достаточно усилий. В случае с нашими планами относительно Праздника Благоденствия и всего, что будет после, я такого сказать не могла. Это словно после затяжного прыжка в пропасть вдруг ощутить твердую землю под ногами. Напомнить себе, что есть вещи, которые я могу контролировать и направлять и на которые действительно могу влиять. Интересно, Йон ощущал себя так же, когда речь заходила о его работе?

Спохватившись, я схватилась за телефон, словно бы не разговаривала по нему последние пару часов и действительно могла пропустить уведомление или звонок. Не обнаружив ни того, ни другого, я протяжно выдохнула и начала мысленно прикидывать, когда уже можно будет начинать паниковать и бегать кругами по потолку. Думала набрать Джен или Дани — просто чтобы поболтать с ними и отвлечься, — но смартфон вдруг ожил у меня в руке, и я торопливо открыла всплывшее сообщение. Оно оказалось от Кадо и содержало в себе фото без каких-либо комментариев. На этом самом фото я увидела моего альфу, пожимающего руку довольно улыбающемуся Сатэ, и это было настолько далеко от того, что я успела себе навоображать, что в первые несколько секунд у меня буквально отпала челюсть.

«Что это такое?» — едва попадая пальцами по нужным буквам, напечатала я.

«Взаимовыгодный обмен», — последовал многозначительный ответ, но на мое требование объяснить подробнее Кадо уже не отреагировал. Следующее его сообщение, пришедшее примерно через полчаса, говорило уже совсем о другом:

«Я заеду за вами в семь вечера, молодая госпожа. Босс просил вас надеть что-нибудь красивое».

Перечитав эти два предложения раз десять и не обнаружив за ними ничего кроме того, что было в них сказано прямым текстом, я все же отложила телефон и на несколько секунд откинулась на спинку своего стоящего у окон кресла, прикрыв глаза и ощущая болезненные толчки где-то в районе лба. Совершенно не в тему вдруг подумалось о том, что после всего, что нам с Йоном довелось пережить, мы разоримся на психотерапевтах. Забавно, но еще год назад я искренне считала, что ничто на свете не заставит меня пойти на прием к незнакомцу и начать ему рассказывать о своем детстве, страхах или комплексах. Мне казалось, что психотерапевт не способен сказать мне ничего нового, а в каких-то препаратах, которые он мог назначить, я просто не нуждалась. Да, у меня бывали приступы тревожности, когда единственным способом как-то себя защитить была темнота и запах кого-то близкого и родного, но это не казалось мне такой уж большой проблемой — тем более что до встречи с Йоном они случались совсем нечасто. Двигаясь на ощупь в полумраке собственной памяти, я даже могла выудить из нее то, как похожим образом пряталась в постели родителей, когда они начинали ругаться. Просто забиралась под их тяжелое ватное одеяло, зажимала уши ладонями и делала вид, что меня тут нет и ничего страшного не происходит. Но на самом деле где-то в глубине души я и тогда знала, что страшное как раз происходит — и мой маленький уютный и безопасный мирок вот-вот развалится на части. Я пыталась соединить края расползающейся трещины хотя бы в собственной голове, но уже тогда это было напрасное и даже калечащее усилие.

Внезапно мне пришло в голову, что похожих приступов у меня не было уже… достаточно давно. Возможно, после того, как Йон официально признал меня своей. Значило ли это, что теперь мой мир, очерченный контурами его силы и упрямства, был незыблем и непотопляем? Что бы сказал об этом мой гипотетический будущий психотерапевт? Тот самый, которому я уже на полном серьезе собиралась вывалить длиннющую тираду о ложном чувстве безопасности, в котором живет современное общество, привыкшее делать вид, что не существует ни войны, ни криминала, ни даже самой смерти. О том, что единственный способ сохранить рассудок это поддаться этому чувству, а потом, когда оно безжалостно выплюнет тебя навстречу реальности, радоваться тому, что тебе удалось не помнить о ней целый кусок собственной жизни.

Что же тогда на самом деле представляет собой наша реальность? Если единственный способ выжить в ней это не помнить о ее оборотной стороне, о том, что любой твой день может стать последним, а безопасность это в целом мифический концепт, потому что даже дома за семью замками ты можешь подавиться косточкой от абрикоса или умереть от лопнувшей аневризмы, о существовании которой ты все эти годы и не догадывался. Не значило ли это, что наш разум в принципе не был предназначен для здорового и адекватного функционирования в той среде, где мы сейчас живем? И если так, не стоит ли считать его появление фатальной ошибкой эволюции в целом?

Придя к этому странному выводу, я тяжело вздохнула и постановила, что мой чрезмерно активный и жаждущий ответов разум это точно какая-то фатальная ошибка эволюции, после чего отправилась в ванную комнату, строго-настрого запретив себе быть экзистенциальной занудой и решив полностью сосредоточиться на более приятных и приземленных вещах. Вымыв и уложив волосы, я нанесла на распаренную после душа кожу увлажняющий лосьон без запаха (раньше мне нравились шоколадные и цветочные, но Йон ворчал, что они перебивают мой собственный аромат, который ему нравится гораздо больше, так что в итоге я от них отказалась), завернулась в шелковый банный халат и перешла в гардеробную выбирать платье для вечера. Хотя я все еще смутно представляла, что мы празднуем и для чего Йон вообще попросил Кадо меня забрать, интуиция мне подсказывала, что сегодня вечером произойдет что-то важное, поэтому я не стала себе отказывать в желании покрасоваться и выбрала красный цвет. Надев платье и повертевшись в нем перед зеркалом, я на мгновение задумалась о том, что скоро мое тело может измениться, и замерла, стоя к своему отражению боком и положив руку на живот.

Идея о гипотетической — и казавшейся, надо признать, почти неизбежной в данных обстоятельствах — беременности все еще отказывалась укладываться у меня в голове. Это казалось чем-то настолько далеким, что словно бы и не существовало вовсе. Пройдет Праздник Благоденствия, после которого изменится столь многое и время до которого тянулось так ужасающе медленно, а детеныш внутри меня все еще будет бесформенным крошечным комочком. Я не могла даже при всем желании представить себе мир, в котором ему надлежало родиться. Где буду я, где будет Йон, где будем все мы через эти девять месяцев? Когда каждый новый день имел все шансы стать последним, загадывать так далеко вперед казалось совершенно бессмысленным.

— Знал бы ты, в какое странное и безумное время тебе придется появиться на свет, — пробормотала я, поглаживая свой живот кончиками пальцев сквозь мерцающую ткань. — Может быть, ты бы и вовсе не захотел оттуда вылезать.

Кадо позвонил мне снизу ровно в семь, не опоздав даже на минуту, и я спустилась к нему, все еще пребывая в каком-то растрепанном и сбитом с толку состоянии, которое совсем не подходило на роль праздничного.

— Надо полагать, ты мне ничего не расскажешь? — поинтересовалась я, когда, закрыв за мной дверцу, он снова сел на водительское сидение.

— Не хочу портить боссу удовольствие, — пожал плечами он. — Но вам, думаю, больше не стоит ни о чем волноваться, молодая госпожа.

— Да ну конечно, — пробормотала я, чуть сморщив нос. — Я уже и не помню, на что это похоже — когда не нужно ни о чем волноваться.

— Как по мне, это всегда только ваш выбор, — деликатно заметил Кадо, выводя машину на дорогу. — Нет смысла волноваться о том, что вам не под силу изменить или контролировать. Вам нужно, если позволите, научиться принимать события такими, какие они есть.

— Может, ты и прав, но легче сказать, чем сделать, — покачала головой я.

— Мне всегда думалось, что волнение любого толка порождается страхом смерти, — с умным видом произнес он. — Своей или кого-то близкого. А если принять, что смерть неизбежна в любом случае, становится легче. Хотите правду? Я вот никогда не думал, что доживу до своих лет. Поэтому никогда особо никого и ничего не боялся. Умирать все равно придется, но думать и беспокоиться об этом всю свою жизнь значит обесценить ее в принципе. Это как весь день вместо того, чтобы наслаждаться хорошей погодой, только и грустить о том, что скоро наступит ночь. В чем тогда вообще смысл?