Девочка по имени Зверёк - Маргарита Разенкова

– Мне пора, сеньор. Благодарю за помощь и за уделенное мне время.

– Твоим провожатым быть приятно и нескучно. Но, вижу, ты направляешься не к воротам?

– Нет, сеньор. Мне не хотелось бы никого тревожить. – Она хотела обойти вопрос своего побега, но он сам догадался:

– Ты удрала через эту вот щель?! Храбрая девочка! Ты чудесная и нравишься мне все больше. Уже уходишь? Жаль! Ну, прощай. Думаю, не скоро я тебя забуду.

– Прощайте, дон Цезаре. Вы слишком добры ко мне.

Перескочив по холмику и камням через стену, она постояла немного, прислушиваясь: сеньор удалялся – его шаги быстро затихали вдали.

Никто не заметил ее отсутствия. Но пережитые днем приключения к ночи сказались – начался жар, и на вечерне проныра-Франческа заметила, что Вероника шатается и вся горит. Сестра Лусия хотела было тут же отправить ее в лазарет, но Вероника умолила чуть не со слезами мать настоятельницу просто остаться в келье:

– Я не больна, виной дневная жара – я слишком долго пробыла на солнце!

Анхелика проводила и уложила ее в постель, принесла воды, оставив кружку возле кровати. Вероника задремала. И сразу навалился кошмар: ей виделось, будто Зарема уже стоит за дверью ее кельи и ломится, чтобы войти, то стуча кулаками, то ударяя кинжалом, грозя сломать невесть откуда взявшийся в двери замок. В безумном страхе Вероника ждала, что вот-вот дверь поддастся. Потом Зарема под щелканье невидимых кастаньет как-то не сразу, не целиком, а неприятно по частям обратилась в… Лусию! Будто одна каким-то образом составляла часть другой! Она больше не ломилась в дверь, а мерзко ухмыляясь, спокойно ждала: Вероника теперь была обязана ей открыть. И к страху примешалась брезгливость: теперь Зарема-Лусия была не просто опасна, а омерзительно страшна тем, что хотела не только убить. Не только! Вероника попыталась звать на помощь, но лишь бессильно шевелились губы: «Ольвин… О-о…»

– …Очнись, Вероника, да очнись же! Как она жалобно стонет, падре! – тревожно произнес голос Анхелики.

Вероника открыла глаза. Над нею склонился падре Бальтазар и Анхелика.

– Я специально позвала вас, падре. Боюсь, что придется все же перевести ее в лазарет: она вся горит!

– Нет нужды, – прохладная сухая ладонь легла на разгоряченный лоб, – она сильная, скоро выздоровеет. Ступай, Анхелика, ты правильно сделала, что позвала меня. Я дам ей лекарство.

Когда Анхелика ушла, падре Бальтазар сам напоил Веронику каким-то лекарством и, глядя на нее отечески ласково, спросил:

– Ты кого-то звала, дитя мое?

– Ольвина… – пересохшими губами пролепетала она.

– Так-так. Кто же это?

Она посмотрела с укором: «Я же рассказывала тебе!» Мучительно выдавила:

– Мой друг и… – хотела сказать «муж», но передумала. – …хороший друг.

– Ах, да. Ты говорила мне. Как бы то ни было, думаю, тебе лучше забыть о нем: ты теперь в монастыре. И скоро твоя судьба окончательно изменится. Я имею в виду твой постриг.

Что она могла сказать? Возможно, раз так считает сам Учитель, это наилучшая для нее доля. Возможно. Кажется, до сих пор ей не удалось убедить его даже в существовании Ольвина. Падре лишь без устали объяснял, что она когда-то («В прошлой жизни» – так он сказал) знала человека с этим или похожим норманнским именем, но теперь-де его нет! «Его нет сейчас! Ты понимаешь ли это, Вероника?» Так что ж говорить об их браке. И она опять промолчала. И закрыла глаза, чтобы не расплакаться от вдруг подступившего к горлу невесть откуда взявшегося одиночества. А падре еще раз ласково погладил ее по голове и ушел.

Она и вправду быстро поправилась. Но дни стояли по-прежнему знойные, ночи оставались душными, и Вероника после общей вечерней молитвы снова стала выбираться в сад. На еще дрожащих от слабости ногах она доплеталась до своего «убежища» и без сил валилась в траву. Здесь, на относительно более свежем воздухе, ее, по крайней мере, не мучили кошмары и не болела голова.

В одну из непроглядных ночей новолуния со стороны ограды, где была осыпь, послышались тихие шаги. Она испуганно окликнула:

– Кто здесь?

– О, неужели мне так повезло, что я сразу нашел тебя, Вероника?! – ответил спокойный мужской голос и обрадованно добавил: – Это судьба!

Она замерла и, не смея до конца поверить, слабо спросила:

– Это ты, Ольвин?

После едва заметной паузы мужчина подтвердил:

– Это я, моя маленькая Вероника.

– Ты искал и сам нашел меня?!

– Видит Бог, что я действительно искал тебя! Это чистая правда. Забыть тебя оказалось выше моих сил!

Он приблизился и опустился рядом в траву. Он был будто бы немного не таким, каким она его помнила. Да что с того? Ведь почти всё и вся изменилось – она давно привыкла. И Вероника уткнулась в его плечо:

– Если бы ты знал, как я скучала по тебе, Ольвин!

«Ольвин» обнял ее за плечи и, целуя в лоб, в щеки, нежно проговорил:

– А я, если бы знал, как ты встретишь меня, непременно бы поторопился!

– Ты знаешь, я плохо помню, что там у нас с тобой произошло, только последнее – кто-то ударил меня вот сюда, – она коснулась головы за левым ухом, – и теперь здесь часто болит. Но что бы ни было, знай, что я искала тебя и там, в Кадисе, помнишь? И здесь, в Севилье.

«Ольвин» неопределенно покивал. Она воодушевилась:

– Значит, не произошло ничего страшного?

– Ровным счетом, – заверил «Ольвин». – И не волнуйся так, ради бога, ты же вся дрожишь.

Он привлек ее к себе еще ближе, и Вероника с удовольствием прижалась к его груди. Он удовлетворенно вздохнул:

– Какая ты славная! Я ведь долго не мог забыть тебя, Вероника. Что-то неотступно звало меня к тебе, и я не стал сопротивляться. Небо на моей стороне: ты нашлась быстро! Уйдешь со мной сейчас?

– Уйти с тобой? Прямо сейчас? Но я пока не могу. Ты знаешь, здесь Учитель! Я нашла и его!

Однако «Ольвин» не выказал большой радости:

– Учитель? Что ж с того? Я ведь искал не его, а тебя!

Чтобы исправить неловкость, она примирительно проговорила:

– Я пока не могу пойти с тобой, но ведь ты сможешь навещать меня здесь? А потом, может быть, все как-нибудь уладится?

– Я обязательно приду! Только ты пока не говори никому.

– Не скажу. А ты и вправду больше не оставишь меня?

– Ни за что! Я хочу увести тебя отсюда в мой дом. И я это сделаю!

Вероника вздохнула:

– Как ты решишь, ты же мой муж. Только немного подожди.

Услышав последние ее слова, мужчина надолго умолк, над чем-то размышляя. Вероника подумала, что он решает, как быть дальше. Наконец он произнес, медленно и тщательно, как ей показалось, подбирая слова, в которых сквозила некоторая нерешительность:

– Хорошо. Но… раз уж я твой муж, близость со мной тебе не покажется странной и неприемлемой… теперь?

– Нет, конечно. Как и раньше. Только не торопи меня – не сегодня.

Он с явным облегчением закончил:

– Я не стану торопить тебя, малышка. Хотя ты и говоришь немного странно, но уж очень ты мне пришлась по сердцу. Хочу, чтобы ты стала моею, и я буду не я, если не выужу тебя из этого мрачного места! Я всем сердцем этого желаю и просто обязан это сделать, иначе они здесь уморят тебя! Ты не такая, как все.

Вероника вдруг испугалась, что Ольвину не понравилось, что она теперь не такая, как «тогда». И она со смущением уклончиво проговорила:

– Я болела. Но сейчас уже поправилась, только немного слаба.

– Это ничего, будь такой, какая ты есть. Мне это даже нравится! Я чувствую, что мне будет хорошо с тобой. Думаю, что я тебя тоже не разочарую. Что ж, я готов подождать. Поцелуешь меня на прощанье?

Вероника подняла лицо к нему навстречу – он склонился, задев краем широкополой шляпы ее бровь; заметив это, отбросил шляпу в сторону – черные волосы волнами разлетелись по кружевам воротника. Вероника закрыла глаза и, обняв его за шею, на мгновенье горячо припала к его губам.

– Какое блаженство! – прошептал «Ольвин». – Ты, малышка, цены себе не знаешь! Ну что ж, я счастлив, что такое сокровище достанется мне!

И он удалился тем же путем, что и пришел – через осыпь ограды.

«Ольвин», действительно, не оставил Веронику. Он пришел следующей же ночью, найдя ее на том же месте – под старым кипарисом. Уверенная в его святом праве на нее, она без особых колебаний уступила его горячему напору и нашла, что Ольвин стал более страстен, чем «раньше»: не прятал своих чувств, не скрывал желания. Это даже понравилось ей. Правда, он теперь был несколько, на ее взгляд, тороплив – как голодный ребенок, завидевший блюдо со сластями. А ей хотелось больше нежных касаний, медленных поцелуев, чего-то такого… И все же он и таким ей нравился. Вопреки собственным смутным опасениям она не разочаровалась. Лишь за одно мягко попрекнула его:

– Ты же обещал, что больше не будет больно.

– Но ведь ты же была девственна, малышка… – смешался «Ольвин». – Но не бойся, я ведь пришел, чтобы непременно увести тебя!