Генофонд нации - Владислав Виноградов

– Петруша, – кивнул Артур Николаевич своему новому телохранителю, – помоги гостю, пожалуйста.

Вадим застегнул пуговицы. Петруша распахнул дверь, над которой тут же зажегся плафон. В ярком свете серебрились снежинки – совсем как в первое утро петербуржской оперативно-следственной бригады в этом городе, – напоминая волшебную сказку про Снежную королеву.

И Вадим Токмаков, в результате пива с водкой утративший здоровую подозрительность, не сильно бы удивился, вылети сейчас из переулка серебряные сани, запряженные лапландскими оленями. Тем более, что-то там действительно серебрилось, – в переулке напротив выхода из сауны.

4. Стрельба по силуэтам

Серебром в коротком переулке, тускло освещенном единственным фонарем, отблескивал джип «Монтерей».

– А вы, храбрецы, кусачек маникюрных испугались, – сказала Людмила Стерлигова, доставая из сумочки клиппер для ногтей.

– Чего это ты вдруг решила красоту наводить? – лениво поинтересовался Ноздря, не оборачиваясь. Жирные складки на его затылке расслабились. Ноздря потерял нюх, отбитый к ночи «коксом».

«Ты будешь вторым, толстяк. А первым – этот живчик за рулем, который пристраивался ко мне еще там, в парадняке, где убили Костомарова», – подумала Людмила, вслух сказав:

– Длинные ногти мешают стрелять.

Наверное, стрелять ногти действительно немного помешали бы. Зато с их помощью Людмила легко распутала узелок на коробке с пистолетом.

«Щёлк, щёлк», – вкривь и вкось кромсал клиппер длинные ногти недавней операционистки, заряженной на убийство. Ничего, ногти отрастут, а этим трем козлам уже будет не подняться…

Живчик по кличке Хан снова зашевелился. На этот раз его движение сопровождалось длиннопротяжным звуком передернутого автоматного затвора. Одновременно из состояния покоя вышла и гора мяса, именуемая Ноздрей. Оба подались к ветровому стеклу джипа, словно притянутые огоньком вспыхнувшего через проспект матового фонаря.

Плафон загорелся над дверью, до этого бывшей незаметной на фоне темного цоколя здания. Людмила давно угадала, что это тыльная сторона ночного клуба «Клозет». Веселое заведеньице, любого из посетителей которого Людмила Стерлигова, честно говоря, без колебаний отправила бы прохладиться в ад.

Почему-то ад, это неуютное местечко для разных педиков, представлялся ей в виде огромной морозильной камеры, как на мясокомбинате. Только там люди поменяются местами с животными. Двуногие будут висеть на крюках, четвероногие – осуществлять высшую справедливость за своих собратьев, которых людское племя пожирает в несметных количествах, в чьи шкуры без зазрения совести одевается.

Как, например, человек в белом полушубке, появившийся на пороге открытой двери под фонарем. Его силуэт был отчетлив, словно мишень в тире, и уже в следующую секунду Людмила поняла, что эта большая мишень ей прекрасно знакома…

Иван Гайворонский, нахлобучив шапку, шагнул к порогу открытой двери.

– «Постой, паровоз, не спешите колеса!» Ты уважение к гостю имеешь, или как? Пропусти вперед Вадима Евгеньевича, – сказал Стреляный, удержав Ивана за руку, и шепнул на ухо: – Мы с тобой по процентику еще не определились, забыл?

– Да нет вопросов, Николаич! – вполголоса отозвался заметно повеселевший Иван. – Пусть будет сорок, только помоги с черными по уму перетереть вопросец. Мне теперь на тот свет не катит. Я ж на пенсию из органов ухожу, а как говорил Скотч Печкин…

– …на пенсии жизнь только и начинается, – продолжил за него Артур Николаевич. – Кому как мне этого не знать, да… К тому же там, куда тебе не катит, нет ни баньки, ни водки, ни девочек.

– Вот, кстати бы, на посошок, – предложил Гайворонский. – Ты как, Вадим?

Токмаков, уже стоявший на пороге, обернулся. Порог как бы делил мир надвое. Слева – тепло и мягкий свет уютной прихожей, где стояли, образуя живописную группу, Иван Гайворонский, Артур Николаевич и чучело медведя с подносом в лапах. Из всей троицы именно к нему, бедолаге, Вадим испытывал наибольшую симпатию.

Двое же остальных… Закон был против них бессилен, в том смысле, что оба использовали его как хотели, в основном в извращенной форме. Оставалась надежда на Бога. А Бог, как известно всем, кто ходит по грани, по лезвию бритвы и острию ножа, Бог – он не фраер. Бог правду видит и воздает каждому по делам его: рано или поздно.

По правую руку Вадима Токмакова как раз и простирался суровый Божий мир с морозцем и ветром, набиравшими силу. Невидимые ниточки, по которым скользили с неба снежинки, теперь уже были натянуты косо к земле. Из доступных оперу радостей жизни у Токмакова оставалась единственная – мужественно идти навстречу ветру.

И, как подобает положительному герою, он уверенно шагнул за порог навстречу неблагоприятным метеорологическим условиям.

…Это было, как рукопожатие старого верного друга, – рукоятка пистолета удобно легла в ладонь Людмилы Стерлиговой.

Пока еще не видимый, пистолет тем не менее уже придавал уверенности. С ним Людмила сумела завоевать с полдюжины медалей на различных соревнованиях, а сейчас…

Ей вдруг захотелось громко сказать что-нибудь вроде «допрыгались, козлы!», как произносят это в американских боевиках, но жизнь не фильм – дубля не будет, и все здесь получается не по сценарию.

Кандидатом номер один на пулю был, по замыслу Людмилы, сидевший за рулем Хан. У него – автомат и отличная реакция, он наиболее опасен из всей троицы. Но вышло по-другому. Тот молодой, противный, что елозил рядом на сиденье, – он первым заметил пистолет, и первый выстрел тоже достался ему: в упор, в живот.

Чуй согнулся, захрипел, ткнувшись головой в переднее сиденье. Людмила поняла, что не успеет поднять руку с пистолетом, и выстрелила в Хана прямо через спинку кресла, непредвиденно израсходовав на это три патрона. В салоне джипа запахло порохом, как в тире после отстрела первой серии.

Знакомый, щекочущий нервы запах. Но Людмила еще не отстреляла свою серию. В обойме оставался пятый патрон. И последний силуэт – перед глазами.

Не только силуэт. Ноздря уже потянулся к ней своими ручищами, когда она нажала на спуск. Лицо Стерлиговой обожгли капли крови, как в том подъезде, где убили Костомарова, а потом и двух его собак.

Только на этот раз кровь была солонее – злая человеческая кровь.

Едко дымила поролоновая набивка сидений, опаленная выстрелами в упор.

…Добрые сказки заканчиваются с первыми выстрелами. Повернув голову на звук негромких хлопков, Вадим Токмаков успел заметить несколько вспышек, осветивших серебряный джип. Там, внутри, словно чиркнули пару раз спичкой, будто кто-то раскуривал трубку и все не мог раскурить. С трубками всегда бывает морока…

Отработанным жестом, в последнее время уже ставшим дурной привычкой, Вадим достал пистолет и отпрянул за дверь, мгновенно угодив в лапы бурого медведя. То есть набитого из него чучела.

– Ты чего? – ошалело спросил Гайворонский.

– Стреляют, – ответил Токмаков бессмертной репликой Саида.

– Кто?

Вопрос остался без ответа. Токмаков пожал плечами, Стреляный, который мог бы внести полную ясность по данной теме, предпочел индифферентно промолчать, ну а бурый медведь – тот и вовсе был не при делах. Чучело и есть чучело.

Вадим честно вернул медведю выбитый из лап поднос, поставил в угол мешавшую ему шпагу и выглянул за дверь. Ему показалось, что снег пошел гуще. А еще – но это уже не было обманом зрения – что одна из дверей джипа, до того закрытая, теперь распахнута. Задняя дверца с правой стороны.

– Пойдем, глянем, что там? – обернулся Вадим. Заманчивое предложение кануло в тишину. Точно так, как перед этим благополучно повис в воздухе риторический вопрос, кто стрелял.

Вадим один вышел на свежевыпавший снежок. Отпугнутая выстрелами сказка скрылась с места происшествия, но какое-то продолжалось колдовство. Хотя время было вполне детское – начало двенадцатого – рядом в эту минуту не оказалось ни людей, ни машин.

Вадим перебежал проспект, оставив за собой размашистую строчку следов, и нырнул в переулок, где стоял джип. За ветровым стеклом никого не было видно, снег глушил шаги, и в этой настороженной тишине Вадиму показалось, будто он один в этом городе.

Это было ошибочное мнение. Современный большой город никогда не спит, имея тысячи глаз и ушей. Всегда найдется любопытствующий, которому в данный момент нечего делать, но который с интересом понаблюдает, что делаете вы.

Такую роль играл сейчас Скотч. Именно играл, в меру сил и возможностей изображая пьянчугу, спрятавшегося от ветра в подворотне. Что с такого взять? Между тем под курткой «бомжа» был пистолет с глушителем.

Если бы события развивались так, как планировал Скотч, то сразу после выстрелов Людмилы Стерлиговой парню в белом полушубке следовало упасть, а джипу сорваться с места.

Но – не срослось. Так бывает. Где-то, видно, была допущена ошибка, и вышел облом. Выстрелив пять раз, девчонка сама как пуля вылетела из машины, мгновенно канув в темном переулке. А тот, кому полагалось бы сейчас покрываться инеем на морозе, осторожно шел к джипу в завивавшейся поземке, держа наготове ствол.