Миры Роберта Хайнлайна. Книга 10 - Роберт Хайнлайн

Сейчас, когда он осознал себя самобытной сущностью, он чувствовал, что может еще теснее грокк со своими братьями, при этом оставаясь самим собой. Взаимодействие душ было, есть и пребудет вечно. Майк остановился, чтобы взлелеять и восхвалить всех своих братьев — таких многочисленных на Марсе (некоторые еще во плоти, другие уже бестелесны) и столь редких, а потому особо дорогих ему, на Земле. Он вдруг отчетливо представил себе неведомую мощь земной Триады, с которой ему еще только предстояло слиться, и мысли о которой он с нежностью лелеял сейчас, ибо долгое ожидание свершилось, и теперь он мог грокк многое, в том числе и себя самого.

Майк все еще пребывал в трансе. Надо было грокк так много; надо было осмыслить и найти место множеству неувязок, и все это следовало приспособить к своей новой стадии взрослости, в особенности же все то, что он видел, слышал и чувствовал в храме архангела Фостера (и вовсе не только тот острый миг, когда он и Дигби оказались наедине лицом к лицу)… и почему епископ — сенатор Бун — вызывал в нем чувства настороженности и недоверия… и почему мисс Дон Ардент он ощущал как брата по воде, хотя она таковым и не была… и почему в беснованиях и завываниях — там внизу — он обонял аромат блага, которое грокк не полностью.

А над всем этим то и дело всплывали слова рассуждений Джубала, эти рассуждения тревожили его больше всего. Он изучал их, сравнивая с тем, чему его учили в Гнезде для малышни, пытаясь найти мост, с помощью которого можно преодолеть языковые различия — того языка, на котором он думал, и того, на котором учился думать. Слово «церковь», часто мелькавшее в речах Джубала, представляло наибольшую трудность. В марсианском аналогичной концепции не было, разве что, если взять и «церковь», и «преклонение», и «Бог», и «паству», и множество других слов и приравнять их к всеобъемлющему единому слову, с которым его ознакомили еще в период ожидания начала роста… а затем снова перевести эту концепцию на английский в виде той фразы, которая была отвергнута (конечно, по разным причинам) и Джубалом, и Махмудом, и Дигби.

ТЫ ЕСТЬ БОГ. Теперь он был ближе к пониманию значения этой фразы на английском, хотя она и была лишена той неизбежности, которая была свойственна марсианскому представлению о мире. В уме он сопоставил английскую фразу и марсианское слово и почувствовал, что близок к тому, чтобы грокк. Повторяя их многократно, подобно адепту, твердящему, что «драгоценность в лотосе», он погрузился в нирвану.

Незадолго до полуночи Майк ускорил работу сердца, обрел нормальное дыхание, проверил работу всех органов тела, распрямился и сел. Еще недавно усталый и измотанный, сейчас он был полон ощущением радости и легкости, голова была свежа, а он весь устремлен к деяниям, ожидавшим его впереди.

Он ощущал чуть ли не щенячью потребность в общении, такую же сильную, как недавняя жажда тишины. Он вышел в холл и страшно обрадовался, что встретил там брата по воде.

— Привет!

— О! Хелло, Майк! Ты выглядишь как огурчик.

— Отлично себя чувствую. А где все остальные?

— Спят. Бен и Стинки час назад отправились домой, а прочие пошли ложиться.

— О! — Майк огорчился, узнав об отъезде Махмуда. Он хотел объяснить ему, что теперь он грокк по-новому.

— Я уже тоже ложилась, да захотелось перекусить что-нибудь. А ты не голоден?

— Еще как голоден!

— Пошли! Там есть холодный цыпленок, и я поищу еще чего-нибудь.

Они спустились в кухню и щедро нагрузили подносы.

— Давай уйдем из дома, ночь такая теплая.

— Это ты здорово придумала, — согласился Майк.

— Так тепло, что можно искупаться. Настоящее индейское лето. Я включу прожектора.

— Не надо, — ответил Майк, — я сам понесу поднос.

Майк великолепно видел в темноте. Джубал считал, что ночное зрение возникло у Майка под влиянием условий, в которых он рос. И Майк грокк, что это правда, хотя и не полная, — его приемные родители научили, как нужно смотреть. Что же касается теплой ночи, то он чувствовал бы себя отлично голым даже на Эвересте, но его братья по воде очень плохо переносили перепады температур и давления атмосферы. Майк относился к их слабости с пониманием с тех пор, как узнал о ней. Сам он сейчас больше всего мечтал увидеть снег, — он знал, что каждый крошечный кристаллик воды жизни строго индивидуален, — читал об этом, — и ему очень хотелось походить по снегу босиком и поваляться в сугробах.

А сейчас он был рад и теплой ночи, и милой компании своего брата по воде.

— О'кей, бери поднос. А я включу подводное освещение. Чтобы поесть, нам хватит и его.

— Чудесно. — Майк любил смотреть, как свет проходит сквозь водную рябь. Это было благо — добрая красота.

Они поели у бассейна, потом легли на траву и стали любоваться звездами.

— Майк, это — Марс? Верно, ведь Марс? Или Антарес?

— Это — Марс.

— Майк, а что они делают на Марсе?

Майк колебался. Вопрос был поставлен слишком широко для его бедного английского языка.

— На той стороне, что поближе к горизонту, — в южном полушарии — сейчас весна. Учат растения расти.

— Учат расти?

Он искал нужные слова.

— Ларри тоже учит их расти. Я помогал ему. Но мой народ — марсиане — теперь я грокк, что вы — мой народ, — они учат растения иначе. На другом полушарии становится холоднее, и оставшихся в живых, переживших лето нимф забирают в гнезда, чтобы ускорить созревание. — Он помолчал. — Из людей, оставшихся на экваторе, один умер во плоти, остальные горюют.

— Да, я слышала. В «Новостях» сообщали.

Майк новостей не слышал. Он и не знал об этом, пока его не спросили.

— А им не следовало бы горевать. Мистер Брукер Т. В. Джонс, техник-пищевик первого класса, вовсе не опечален. Старейшие лелеют его.

— Ты его знал?

— Да. У него было свое лицо, темное и прекрасное, но он страдал от тоски по дому.

— О Боже, Майк… А ты не тоскуешь по дому? По Марсу?

— Сначала тосковал, — ответил он. — Я был всегда одинок. — Он повернулся на бок и крепко обнял ее. — Но теперь я больше не один. Я грокк, что никогда не буду теперь один.

— Майк, милый…

Они поцеловались и продолжали целоваться без конца, пока его собрат по воде не сказала, задыхаясь:

— О Боже! Еще сильнее, чем в первый раз.

— Тебе хорошо, брат?

— Да! Еще как! Поцелуй меня крепче.

Спустя бесконечно долгое время по космическому календарю она спросила: