Миры Роберта Хайнлайна. Книга 10 - Роберт Хайнлайн

— Я догадывался.

— Слушай, друг! Это не потому, что я к тебе плохо отношусь, — просто я должен заботиться о представлении. Мы берем чету экстрасенсов. Они работают чертовски здорово, а она еще дает сеансы френологии и гадает, а он жонглирует мячом. С тобой же, как известно, я договора на весь сезон не заключал.

— Я знаю, — согласился фокусник. — И не сержусь, Тим.

— Я рад, если так. — Зазывала помедлил. — Смитти, хочешь дам тебе совет?

— С удовольствием выслушаю тебя, — просто ответил фокусник.

— О'кей, Смитти, твои трюки великолепны. Но трюки — это еще не волшебник. Ты все время как-то выпадаешь из роли. Ты славный товарищ, занимаешься своим делом, никогда не подложишь другому циркачу свинью, всегда готов помочь. Но ты не настоящий циркач. Нет у тебя той изюминки, которая превращает этих олухов в круглых болванов. Настоящий фокусник заставляет деревенщину разинуть рот только тем, как он достает из воздуха четвертак. Вот, например, левитация — никогда я не видел номера лучше, но на дурачье он совершенно не действует. Ты не учитываешь их психологии. Возьми, например, меня. Я ведь даже четвертак из воздуха не достану. Я не умею делать ничего, кроме одного, но зато это одно делаю отлично. Я понимаю психологию деревенщины. Я знаю, что она хочет, даже если она сама этого не знает. Это и называется умением показать товар лицом, и оно равно необходимо и политику, и проповеднику, вещающему с кафедры, и фокуснику. Когда ты поймешь, что нужно олуху, то тебе не понадобится и половины инвентаря, лежащего в твоем сундуке.

— Думаю, ты прав.

— Я сам знаю, что прав. Зрителю нужны секс, кровь и деньги. Кровь мы ему предложить не можем, но зато позволяем надеяться, что глотатель огня или метатель ножей того и гляди совершит ошибку; денег тоже не даем: мы поощряем его склонность к жульничеству, а сами в это время тащим у него из кармана. Секса настоящего тоже нет, но почему семь из десяти покупают билет на финал? Да потому, что хотят видеть голую бабу. Мы показываем ему нечто совсем иное, и он уходит от нас довольный.

А что еще от нас нужно олуху? Тайна. Он хочет думать, что мир — это мир романтики, хотя дело обстоит как раз наоборот. Вот это и есть твоя работа. А ты этого не умеешь. Понимаешь, сынок, олухи знают, что твои трюки обман, но им хочется думать, что это не так. И ты должен им в этом помочь. Но этого умения у тебя нет.

— А как же его приобрести, Тим?

— Черт возьми! Этому надобно научиться самому. Возьми хоть твою придумку назвать себя «Человеком с Марса». Нельзя же требовать, чтобы деревенщина проглотила больше, чем она в состоянии проглотить. Они видели «Человека с Марса» по стерео или на фото. Ты действительно немного похож на него, но будь ты даже его двойником, все равно каждый олух понимает, что в бродячем цирке «Человека с Марса» быть не может. Это все равно, что шпагоглотателю взять псевдоним «Президент Соединенных Штатов». Дурню хочется верить, но позволять тебе унижать его высокое представление о собственных умственных способностях он не даст, каковы бы они там ни были в действительности. В общем, даже у дурня какой-то умишко всегда найдется.

— Я запомню.

— Разболтался я — все зазывалы приобретают такую привычку. Надеюсь, деньжонок у вас хватит? Вы на меня не злитесь? Черт, так у нас не полагается, но, может, вам нужен небольшой заем?

— Спасибо, Тим. Как-нибудь справимся.

— Ладно. Ну будь здоров! Пока, Джилл. — И он быстро вышел.

Почти тут же из-за кулис появилась Патриция Пайвонски уже в халате.

— Детки, Тим отказался от вашего номера?

— Мы и так собирались уйти, Пат.

— Я на него так зла, что подумываю о том же.

— Ну, Пат…

— И оставлю его без финала. Номера-то всегда найти можно, а вот финал, да еще такой, чтобы полиция к нему придраться не могла, это куда труднее!

— Пат, Тим прав, я не умею показать товар лицом.

— Ну… а мне вас будет не хватать. О Господи… Послушайте, до утра все свободны, давайте пойдем ко мне в палатку и посидим часок.

— Знаешь, Пат, — предложила Джилл, — лучше поедем к нам. Неужели тебе не хочется искупаться как следует в большой горячей ванне?

— Хм… тогда я захвачу с собой бутылочку.

— Нет, — возразил Майк, — я знаю, что ты пьешь, и у нас все уже приготовлено.

— Чудесно… вы ведь остановились в «Империале», верно? Мне надо посмотреть, в порядке ли мои детишки, и сказать Хони Буну, что я ухожу. Потом поймаю такси. Так что буду через полчаса, ладно?

Они уехали. Машину вел Майк. Это был маленький городок, автоматический контроль движения тут отсутствовал. Майк вел машину, точно придерживаясь скорости, максимальной для этой полосы, ловко проскальзывая в промежутки между машинами, которые Джилл замечала лишь тогда, когда они уже оставались позади. Майку это давалось без труда. Джилл же пока только обучалась его искусству. Майк растягивал свое индивидуальное ощущение времени до тех пор, пока жонглирование яйцами или езда в густом потоке машин с большой скоростью не становились простым делом, не требующим никаких усилий. Джилл подумала, как странно, что этот же самый человек еще месяц назад не мог справиться со шнурками от ботинок.

Они не разговаривали: было невозможно говорить, думая на различных скоростях. Джилл стала вспоминать ту жизнь, с которой они только что распрощались, выбирая в памяти ее отдельные эпизоды, пестуя и лелея их в марсианских и английских понятиях. Всю свою жизнь, пока она не встретила Майка, Джилл подчинялась тирании часов — и тогда, когда была школьницей, и уже взрослой девушкой в училище, и потом в условиях жесткой больничной рутины.

Жизнь в бродячем цирке была совсем другой. Если не считать того, что ей приходилось несколько раз в день торчать на арене, по возможности принимая красивые позы, остальное время она могла не думать о часах. Майку было безразлично, едят ли они раз в день или шесть, его вполне устраивало то, как Джилл ведет их нехитрое хозяйство. У них была своя палатка; во многих городках они вообще не покидали территорию цирка от момента прибытия до отъезда. Цирк был их гнездом, до которого не докатывались беды и радости внешнего мира.

Разумеется, площадь вокруг цирка кишела дурачьем, но Джилл быстро восприняла точку зрения циркачей — дурачье, то есть зрители — не люди. Они просто протоплазма, единственная функция которой — снабжать артистов деньгами.

Цирк был самым счастливым из их домов. Тут все было не так, как тогда, когда они впервые пустились в мир, чтобы пополнить образование Майка. Их все время узнавали, и иногда им было трудновато отделаться не только от газетчиков, но и от бесчисленного множества людей, которым почему-то казалось, что они имеют право требовать от Майка то одно, то другое.