Желтый дом. Том 1 - Александр Зиновьев

Т. Освоим.

К. Тань, а что ты читаешь?

Т. Балладу о Гомосеке. За границей напечатали, в «тамиздате».

К. А кто такой Гомосек?

Т. Пока не знаю. Скорее всего — секретарь ЦК по гуманизму.

К. А кто автор?

Т. Скорее всего — Женька. Но и Васька мог. У него связи с иностранцами.

Грустная баллада о Гомосеке

Жил-был

когда-то...

Нет, не Генсек. Берите

ниже

намного. А вшивый,

представьте себе,

Гомосек.

И жил он

довольно

убого.

Схож был

со всеми

сей педераст. И внешно-

стию,

и чином.

Только питал он

преступную

страсть

Не к бабам,

как мы,

а к мужчинам.

Задумал этот

подлец

учинить

Преступление

нашего

века.

Страшно подумать,

решил

соблазнить Самого...

хи-хи-хи!..

Генсека.

Самого Генсека

решил негодяй

Опозорить

на всю

Европу!

Какое нахальство!

Ай-яй-яй-яй!

Покусился

на главную

ж...у!

При этом

не ради простого

греха

Он волю

решил дать

члену.

Хотел через это,

хи-хи,

ха-ха-ха,

Вызвать

в стране

перемену.

Коварен

и гнусен

расчет был его:

Раком поставив

Генсека,

Он думал

тем самым

добиться легко

Соблюдения

прав

человека.

Но выполнить,

к счастию,

он не посмел

Свой замысел

этот

гордый,

Поскольку, ха-ха,

уяснить

не сумел,

Где зад

у Генсека,

где морда.

И пока унимал

неудачи

злость,

Успокаивал

темные

страсти,

Ему самому

предоставить пришлось

Свой зад

в услужение

власти.

Не пошел Гомосеку

на пользу

порок.

Избежать

повторения

дабы,

Извлечем для себя

подходящий

урок:

Нам, мужчинам,

сподручнее

бабы.

Из рукописи

Я не могу ответить на вопрос, почему у меня стало складываться намерение убить Его. Я знал многих людей, которые были жертвами сталинистов и лично Сталина, по которые боготворили их и их режим. Я знал также много людей, процветавших именно благодаря их режиму и ненавидевших этот режим и его носителей. Я встретил однажды человека, который под большим секретом признался мне, что считает Сталина личным врагом и готов пойти на все, лишь бы причинить хоть какой-то вред Ему и Его гнусной банде, но сам не испытал никакого ущерба лично для себя со стороны этой банды. Этот человек не был народолюбом и правдоборцем. Я могу лишь описать, как складывалось мое намерение. Конечно, весьма фрагментарно и, по всей вероятности, не очень убедительно. Вот некоторые случаи этой эволюции в последовательности.

Случай первый. Был я в гостях у одного видного деятеля партии, впоследствии расстрелянного. Говорили, естественно, о Нем. Тогда везде говорили о Нем. Ничего в этом особенного нет. И дело тут не в Нем лично. Он олицетворял и выражал генеральную линию происходящего. Люди думали и говорили о том, что творится и будет, очевидно, твориться в усиливающейся степени, часто не отдавая себе отчета в этом, но делали это в форме размышлений и разговоров о конкретной личности. Каждый поступок этого человека и каждая черта Его характера символизировали и отражали черты эпохи и становящегося общества. Думать об эпохе и рождающемся обществе было удобнее и интереснее в такой персонифицированной форме. К тому же революция с ее чаяниями, жертвами, романтикой еще была жива в сердцах людей. Таких, кто был способен усмотреть в происходящем нечто неотвратимое, вытекающее из самой сущности созидаемого светлого общества будущего, было ничтожно мало. Я лично не встретил ни одного такого.

Разговор о Нем меня сначала удивил: собравшиеся поносили Его последними словами. Потом рассердился: они смеялись над Его «теоретическими» упражнениями, называя их идиотскими. Но в конце концов меня заинтересовал стиль их мышления и его психологические основания. Абсолютно ничего такого, что было бы лучше моих «идиотских измышлений», они высказать не смогли. И мне стало от этого весело. Я почувствовал, что Он выше их на самом деле на голову. Стоп, вдруг сказал я себе. Почему Он?! Я! Я, а не Он! Эта мысль мелькнула на мгновение и заглохла. Конечно Он. Кто же еще? Меня же нет!

Разошлись далеко за полночь. Я решил пройтись пешком (мне предлагали подвезти на машине, но я отказался). Ко мне присоединился довольно крупный работник Совнаркома. Впоследствии он тоже был расстрелян. Впрочем, все остальные тоже. На душе у моего спутника, видать, накипело. Всю дорогу он мне рассказывал про ужасы, которые творятся во всех уголках страны и во всех звеньях системы власти и управления. Меня это ничуть не трогало. Я вежливо слушал, думая свою думу: доносить или нет? Он говорил, а я твердил про себя одно и то же. Об этих разговорчиках надо немедленно сообщить! Но почему я должен сообщать? Я не стукач. Я — совсем другое. И это совсем не мое дело. Пускай они сами между собой разбираются. Сначала я решил вести себя так, как будто ничего не случилось. Но на другой день, проспавшись, все же написал донос. Но без особого желания: так, по привычке!

Между прочим, хочу обратить внимание на одно странное обстоятельство. Когда впоследствии все участники того вечера стали один за другим исчезать в связи с враждебными «уклонами», «заговорами», «группами», «оппозициями» и т.п., пачками выдавая своих «сообщников», ни один из них не упомянул моего имени. Случайность? Забывчивость? Желание спасти мне жизнь? Не думаю. А жизнь моя для них не стоила ломаного гроша. Может быть, именно в этом дело? Я был для них слишком ничтожен, чтобы помнить обо мне. Я для них просто не существовал!

Короче говоря, все началось с безразличия, конкретнее — с нежелания открыто защищать Его от нападок со стороны его противников. Признаюсь, я почувствовал даже некоторое (очень слабое, правда) удовольствие оттого, что есть люди, которые его не любят и презирают.

Явление одиннадцатое

КГБ. Полковник беседует с Женей.

П. Эти доносы перепиши. Они не по форме. Халтури парень? Почему тут ни слова о связях с ЦРУ? А тут — слова об антисоветской пропаганде?

Ж. Но они же члены КПСС!

П. Тем более. И имей в виду, на тебя самого уже поступило сорок три доноса. Из них пятнадцать от Васи, семь Тани, пять от Зураба.

Ж. Но я с ним незнаком!

П. Тем более. Еще семь доносов, и будем тебя брать. Учти на будущее. Нам сейчас нужно пять американских шпионов, девять идеологических диверсантов, пятнадцать диссидентов, Процент преподавательского состава надо увеличить.

Ж. А меня за что будете брать?

П. За валютные махинации. И за стишки.

Ж. За какие стишки? Я стишки не умею делать.

П. А кто написал «Балладу о Генсеке»? Васька говорит что ты.

Ж. Врет. Мне он говорил, что это Пушкин написал.

П. Не сваливай на Пушкина. Мы на машинах проверим, кто из вас напакостил. Не отвертишься!

Баллада о Генсеке

Случилось это в седую старь

В стране чрезвычайно дальней.

Правил в стране той тогда Секретарь,

И не какой-нибудь, а Генеральный.

Он жаждал мудрей всех на свете стать.

Для этой цели доклады

С трибуны по многу часов читать

Обожал без складу и ладу.

Однажды позвать он к себе приказал

Ученых, кто поумнее.

Сочините мне, он им строго сказал,

Доклад изо всех длиннее.

Чтобы я всесторонне в докладе том

Осветил все проблемы на свете.

Чтобы тысячу лет изучали потом

Как взрослые, так и дети.

Десять лет подряд много тыщ мудрецов

Исписали чернил реку.

Много тыщ холуев, еще больше льстецов

Сочиняли доклад Генсеку.

Наконец, юбилей подходящий приспел,

Круглый срок некой даты минул,

И Генсек в микрофон, как всегда, засопел

И для чтения пасть разинул.

Целый день читал, выбиваясь из сил,

Аж мозги потекли из носа.

Но и сотой доли не осветил

Даже самых важных вопросов.

Ужасающей скукой заполнился зал,

Захрапели в рядах депутаты,

Ну а он все читал, и читал, и читал,

Приводя за цитатой цитату.

Трое суток прошло. Он натужно хрипел,

Еле челюстью двигал от боли.

А сказать-то бедняга всего-то успел

Еле-еле десятую долю.

Зарастал паутиной и плесенью зал,