Белый шаман - Николай Шундик

Пойгин пришел к Журавлеву в школу и попросил подарить ему карту. Тот долго выбирал что-нибудь подходящее, наконец решил отдать ему атлас:

— Вот возьми, здесь обозначены все земли и страны, реки и леса, горы и моря. Я тебе помогу понять, что где находится.

— Спасибо, Кэтчанро. Мы будем летать с тобой над дальними землями, — шутливо сказал Пойгин. — Приходи сегодня.

Журавлев часто бывал в яранге Пойгина, изумлялся чистоте и порядку, понимал, как это непросто дается Кайти. Несуетливая, но расторопная, она все время чем-нибудь была занята: шила, выделывала шкуры, охорашивала полог, который освещался большой керосиновой лампой. Шестилетняя Кэргына помогала матери. На учителя девочка поглядывала с любопытством, застенчиво принимала гостинцы и подарки и говорила по-русски, почему-то нараспев: «Спасипо-о-о-о!»

Так встретила Кэргына Журавлева и на этот раз, когда он ей протянул пачку цветных карандашей.

— Садись пить чай, — пригласил Пойгин, бережно листая атлас.

Кайти наполнила чашки чаем и принялась чинить мужу охотничью одежду. Ранним утром он должен был уехать в море, к открытому разводью. Она знала, насколько это опасно: льдины иногда откалывались и уносили охотников нередко на верную гибель. Но разве Пойгина остановишь? Приходится только надеяться на то, что море всегда благосклонно к нему, в какую бы беду он ни попадал, может, так будет и на этот раз.

После чая Пойгин бережно протянул Журавлеву атлас, сказал вроде бы шутя:

— Ну, полетим, Кэтчанро. Полетим к Москве. — Журавлев открыл атлас в нужном месте, показал на Москву, обозначенную красным кружочком.

— Тут она выглядит не звездой, а солнцем, — сказал Пойгин, осторожно дотрагиваясь до кружочка.

Склонилась над картой и Кайти. Она не задавала вопросов, лишь поглядывала на мужа и, когда тот о чем-нибудь спрашивал, блуждая пальцем по карте, кивала головой: мол, именно это и меня очень интересует. В чистом ситцевом платьице, с аккуратно заплетенными косами, без всяких украшений, она была удивительно милой, похожей на хрупкую девочку, хотя на лице ее были признаки преждевременного увядания.

— Вот эта река как называется? — спросил Пойгин.

— Днепр.

— Покрывается ли она льдом?

— Зимой замерзает.

— Тогда чельгиармиялит должны прогнать фашистов за эту реку, пока зима. Мы их так тепло оденем, что ни один не замерзнет. — Пойгин повернулся к Кайти: — Вчера мне жаловались, что кладовщик недостаточно дает женщинам камусов. Верно ли это?

Кайти показала на кучу камусов в углу:

— Это он дал на десять дней. Но я могла бы пошить торбасов вдвое больше…

— Ну что ж, я сегодня с ним поговорю. Громким голосом поговорю! — погрозил Пойгин. — Надо бы заставить кладовщика встать перед собранием и произнести двадцать раз слово «фронт».

Для Пойгина это слово имело магическое значение. Он произносил его как заклинание. Таинственное, обозначающее и кровь и огонь, отвагу и честь, оно само по себе, по мнению Пойгина, стоило целой речи. Иногда он так и делал. Вставал на собрании за столом, долго осматривал лица людей и произносил тоном не простой беседы, а говорений: «Фронт!» Опять долго молчал и только после этого переходил к конкретным делам: сколько следует добавить капканов на охотничьих участках, кого послать в море к разводью, упрекал провинившихся и ленивых и, перед тем как сесть, произносил снова с прежним значением: «Фронт!»

— От этой реки далеко ли до того места, где живет главная росомаха? Кажется, Берлин называется.

— Да, ты правильно запомнил… — Журавлев пере-листнул несколько страниц атласа. — Вот он, Берлин.

— Когда росомахи пойдут вспять… дойдем ли мы до Берлина?

— Непременно дойдем!

- Надо, надо, Кэтчанро, дойти до Берлина. Только бы не скрылась куда-нибудь главная росомаха. Она должна узнать, что такое татлин!

— Да, Гитлер еще узнает, что такое татлин! Пойгин долго молчал, не отрывая взгляда от карты.

Вдруг спросил:

— Знают ли в Москве, сколько наша артель поймала песцов, лисиц, сколько пушек, самолетов куплено за них?

Журавлев, всем своим видом стараясь показать, что он в этом нисколько не сомневается, твердо сказал:

— Знают.

Пойгин открыл деревянный ящик, вытащил районную газету, наклонился к лампе.

— Тут написано, что наша артель больше всех в районе добыла песцов и лисиц. — В который уж раз прочел дорогие для него строки в газете, беззвучно шевеля губами. — Надо пятой бригаде добавить еще сто капканов. Я все подсчитал. Послезавтра начнем подледный лов рыбы. Песец хорошо идет на рыбную приманку…

— Я рад, что похвала в газете помогает тебе в работе.

— Похвалы делают ленивым того, кто ее недостоин. — Пойгин осторожно сложил газету, спрятал в ящик-Хороший помощник Майна-Воопка. Убедил каждого чав-чыв добавить еще по десять капканов к прежним. Тундра дает нам много лисиц. Я знаю, американцы очень любят не только песца, но и лисицу. Пусть продают самолеты и на эту пушнину.

— Я напишу о Майна-Воопке в газету.

— Правильно, напиши. — Пойгин опять склонился над картой. — Ну что ж, полетим, Кэтчанро, дальше. Покажи, где находятся земли, на которых никогда не бывает льда и снега.

Кайти изумленно вскинула глаза.

— Разве бывают такие земли?

— Да, бывают.

Журавлев опять перелистал атлас:

— Вот здесь эти земли. Африка называется. Запоминайте…

— Водятся ли там звери? И есть ли там охотники?

Рассказ Журавлева об африканских зверях Пойгин и Кайти слушали будто сказку. Пойгина особенно поразил слон, которого люди заставляют ворочать огромные тяжести.

— Умка тоже сильный. Однако его, наверное, никто не приучил бы ворочать камни или вытаскивать моржа из воды. — Помолчав, он опять заговорил о своем. — Пожалуй, надо Мильхэра сделать главным на подледном лове рыбы.

Так много раз возвращался Пойгин к мыслям о насущных делах, прерывая воображаемый полет с Кэтчанро по разным землям мира. Когда пришла пора прощаться, сказал:

— Спасибо. Ты действительно Кэтчанро. — Осторожно полистал атлас. — Тут еще много разных земель. Мы их все облетаем. Приходи еще, когда вернусь с моря.

Вернулся Пойгин с моря благополучно и с богатой добычей. Свежую нерпу тут же вывезли на приманки. Едва отогревшись, Пойгин достал, как истинное сокровище, из деревянного ящика атлас. Подумал, что хорошо бы позвать Кэтчанро.

К счастью Пойгина, Журавлев сам не просто пришел _ прибежал в его ярангу, воскликнул ликующе:

— Фашисты отступают от Москвы!

Пойгин на какое-то время закрыл глаза, осмысливая всю важность удивительной вести, наконец сказал:

— Мне приснился вещий сон… будто я наступил на хвост главной росомахи. Но, к сожалению, только на хвост, на самый кончик…

— Мы еще схватим за глотку эту росомаху! Она еще взвоет! — яростно грозился Журавлев, раскрывая атлас.

На этот раз не могла умолчать и Кайти.

— Далеко ли от Москвы до того места, где находится Гитлер?

— Вот, вот это место. Отсюда беда поползла. Сначала вот сюда, Австрия называется. Потом Чехословакия. Вот она. Потом Польша. А потом Франция…

— Много ли там людей? — робко спросила Кайти. — Можно ли было бы упрятать их детей… ну в сто, в двести яранг?

— Я не знаю, сколько звезд на небе, но детских глаз в тех землях, наверное, не меньше.

— О, это диво просто, как много! — изумилась Кайти, переводя расширенные глаза на мужа, как бы приглашая подивиться невероятному. — Когда воет пурга, мне кажется… ветер доносит их плач.

Долго в тот раз в пологе яранги Пойгина не закрывали атлас. Пришел Чугунов.

— О, да вы тут как маршалы-стратеги! А ну, дайте и мне на карту глянуть. Погнали фашистов взашей! Пришел и на нашу улицу праздник! Я чуть не прорвал ухом свой репродуктор. Всегда орал во все горло, а тут, как назло, осип… Вот, вот, значит, в этом месте их погнали. Прямо на запад!

Увидев подвешенные к потолку полога песцовые шкуры, Степан Степанович снял одну из них, привычно встряхнул, подул на мех, сказал восхищенно:

— И что у тебя, Пойгин, за капканы! Что ни песец, то редкостный экземпляр.

Чугунов знал, что говорил: к этому времени он уже был признанным знатоком пушного дела. Не зря стал главным пушником большой округи, занимая к тому же должность директора Тынупской торгбазы. Заматерел усач. Лицо его, не потеряв добродушия, стало грубее, мужественнее, казалось, потяжелели крепкие скулы, во взгляде появилась та уверенность, когда чувствуется: человек знает себе цену.

Продолжая рассматривать шкурку песца, Чугунов вдруг горестно задумался, после долгого молчания сказал Журавлеву:

— Вот же несуразица. Когда жил в Хабаровске, собирался воевать с самураями. Так и думалось: если уж и грянет проклятая — то именно с маньчжурской стороны. А вышло вон как… Совсем по-другому, понимаешь ли, вышло. И оказались, Александр Васильевич, мы с тобой в глубочайшем тылу. Война кончится — в глаза людям стыдно будет смотреть. Попробуй докажи, что тебя не пускали. Не шибко, значит, и рвался, скажут, а то бы пустили…