Из жизни фруктов - Ольга Лаврова

-- Была я у тебя. Ничего особенного, не красное дерево.

-- Ну и сколько?

-- Тысяч шесть.

-- Семь с полтиной. Без ковров и люстры. А я еще садовый участок взял. Избушку леплю. Чтобы воздухом дышать, без вся-ких излишеств. Знаешь, почем за все дерут? Да я еле концы с концами свожу! Недавно приличную музыку в комиссионке на-шел, девки одолели. Так, честное слово, бегал по людям, четыре тысячи занимал до получки!

-- Как же ты жил, когда в школе работал? -- насмешливо спрашивает Чугунникова.

Васькин отвечает не сразу, с каким-то тягостным удивлением и грустью.

-- Знаешь, лучше... Сам не пойму... Вроде ничего и не нужно было...

Его прерывает переговорник:

-- Антонина Михайловна, вы распорядились, чтобы я не давала вам пропускать бассейн.

-- Спасибо, Зоенька. Где-то в бухгалтерии Знаменский. Пре-дупредите, что через тридцать минут уеду... Вот что, Володя! -- обращается она решительно к Васькину. -- Зарвался ты! Всякий страх потерял. На тот факт, что ты в присутствии товарища из органов позволил себе быть в нетрезвом виде, я как руководитель обязана отреагировать. Завтра будет приказ. Сниму тебя с Доски почета.

Васькин искренне пугается:

-- Да что ты, Антонина Михайловна?! Да за что же?!.. То тринадцатую зарплату срезала, а теперь уж совсем...

-- Нужна тебе тринадцатая! У тебя и четырнадцатая, и двадца-тая в кармане.

-- Да ведь не рублем единым жив человек! Ты же меня на позор...

Секретарша докладывает:

-- К вам Знаменский.

-- Проси.

Входит Знаменский и Васькин поднимается, расстроенный и злой.

-- Можете идти, товарищ Васькин, -- начальственно произно-сит Чугунникова. -- Надеюсь, вы сделаете надлежащие выводы из нашего разговора.

Знаменский провожает его любопытным взглядом.

-- Садитесь, Пал Палыч.

-- Никак не добьюсь толку в бухгалтерии, Антонина Михайлов-на. Вместо детальной расшифровки, о которой мы договаривались, мне выдали до того общую бумажку... Практически она ничего не отражает.

-- То, что вы хотите получить, Пал Палыч, требует людей более высокой квалификации, чем мои девочки. Уже на уровне ревизо-ра КРУ Министерства финансов.

-- Простите, требует желания и честности!

-- Запишем в коммюнике нашей встречи, что стороны обменя-лись мнениями по данному вопросу, -- заявляет Чугунникова. И сразу меняет тон на юмористически-кокетливый: -- В ваших глазах я угадываю вопрос: что за фрукт такой -- Чугунникова? Почему ничего не боится? Или притворяется Чугунникова?

-- Притворяетесь. Но немножко.

-- О, совсем капельку, Пал Палыч! Я действительно не боюсь. Ведь на базе нет кочна капусты, луковицы нет, за которую я лично отвечаю. Вся материальная ответственность -- на кладовщиках. Это их картошка, их апельсины, их виноград, у меня -- телефон и вот, -- поднимает авторучку. -Все.

-- Может быть, базе вообще не нужен директор?

-- Нет, ну какую-то пользу я приношу, -- смеется Чугунникова. -- Вот пробила оборудование для длительного хранения -- это мое дело. А следить, чтобы при разгрузке лишний ящик не разбили... -- пожимает плечами. -- У вас что-нибудь еще? А то я собираюсь...

-- Да, еще. Почему в середине месяца Васькин принял партию черешни? Четвертый же цех специализированно овощной.

-- Вероятно, склады были забиты, Пал Палыч. Приняли, где нашлось место. А в какой связи?..

-- Меня заинтересовало крупное списание в те же дни.

-- И сколько списали?

-- Почти шесть тонн. Грубо говоря, две машины черешни. Две машины, которые, похоже, и свезли на рынок конкуренты Панко. Даты совпадают в точности.

-- Ну, грузчики у Васькина привыкли со свеклой, она не бьется. А вообще-то шесть тонн -- мелочовка.

Знаменский говорит негромко, но видно, что "взорвался":

-- Шесть тонн -- мелочовка. Две мелочовки -- двенадцать. Четыре мелочовки -- двадцать четыре. Так что все можно списать. По мелочовке. И вы ни за что не отвечаете? Нет, не пойдет, Антонина Михайловна!

-- Посмотрим, посмотрим... Извините, мне пора. -- Чугунни-кова встает, дружелюбно протягивает руку. -- Дорогой Пал Па-лыч, я сама кровно заинтересована в вашей работе. Но не спраши-вайте с нас невозможного. В сфере возможного всегда к вашим услугам.

-- Спасибо. В сфере невозможного мне ваши уже устроили.

-- Простите, не понимаю?

-- Рад, если так.

* * *

В контору, где туча тучей сидит Васькин, входит Малахов.

-- Котя, я пришел. Оклемался.

-- Ну, молодец, -- безрадостно отзывается Васькин.

-- А ты что? Не в себе?

-- Схлопотал... от дорогой начальницы.

-- Ой, Котя! Никакого тебе покоя нет! -- переживает Малахов.

-- А, гори оно все!.. -- Васькин, подойдя к двери, выглядывает, нет ли кого поблизости, запирает дверь на ключ. -- Давай позанимаемся!

Малахов достает из шкафа спрятанную гитару. Занятия прохо-дят в тайне.

Неуклюже Васькин обхватывает гитару большими руками, долго прилаживается, пробует одну-другую струну. Малахов наблюдает за ним сочувственно, почти жалостливо.

-- Ну, давай, -- решается Васькин и старательно берет несколь-ко аккордов:

"Надежда -- мой компас земной..."

Малахов тихонько мелодично подтягивает. На лице Васькина напряжение, он сбивается и фальшивит.

-- Как-то ты ее не так, Котя... не так держишь. Ты не дави, ты играй! Вот, -- Малахов забирает гитару, привычно наигрывает мотив. -- Эту руку так, эту так. И ласково, понимаешь, ласково.

-- Глядеть-то оно просто...

Васькин в поте лица одолевает несколько музыкальных фраз и снова фальшивит.

-- Ну, никак! -- горестно удивляется он.

-- Ничего, Котя. Сегодня не в настроении... -- Малахов утеша-ет, понимая, что сейчас Васькину очень нужна песня. Душа про-сит.

* * *

Квартира Чугунниковой обставлена мебелью послевоенных лет. Ковры, люстра, вазы -- все очень добротное, но старомодное. А из современных вещей -- только большой цветной телевизор. На стене увеличенная фотография, где Чугунникова в молодости снята под руку со статным мужчиной лет сорока, в мундире с генеральскими погонами.

На диване лежит дочь Чугунниковой -- Лена. Услышав, что хлопнула входная дверь, она отворачивается к стене.

-- Как приятно видеть тебя дома, -- заглянув в комнату, гово-рит Чугунникова. -- Если не заболела.

-- Нет.

Чугунникова скидывает плащ, снимает туфли.

-- Поругалась со своим мальчиком? -- спрашивает она из коридора.

-- У "моего мальчика" есть имя, и ты его знаешь.

-- Да, -- легко улыбается Чугунникова. -- Я помню имена всех мальчиков, с которыми ты поругалась.

-- С ним я не поругаюсь никогда.

Убежденный тон дочери заставляет Чугунникову на секунду замереть в тревоге.

-- Леночка... -- осторожно начинает она. -- Я не стесняю твоей свободы... Но только, пожалуйста, не увязни раньше времени! Ты такая у меня красивая, умная. А Саша приятный парень, но... не нашего круга, согласись.

-- Наш круг -- разряженная публика в Торговом центре? -- не поворачиваясь от стены, спрашивает Лена.

-- Дочка, зачем тебе надо со мной поссориться? -- спрашивает Чугунникова, присаживаясь на диван рядом с Леной. -- Не пере-дергивай! Ты же знаешь, что я имею в виду. Моя работа связана только с тем, какой вуз я кончила. Будь жив твой отец...

Лена резко поворачивается на диване.

-- Молчи об отце!.. Не могу больше! Молчи!

-- Почему? -- поднимается с дивана Чугунникова.

-- Как ты гордишься, что умеешь выглядеть спокойной! А ты на всякий случай сядь!

-- Не хочется. После бассейна всегда такая бодрость... -- Чугун-никова старается заглушить нарастающую тревогу. -- Жаль, что ты не...

-- Мама, хватит! Хватит врать! Не был мой отец генералом! И не погиб, когда мне был годик. И не было у нас громадной дачи в Барвихе!

Удар сокрушительный -- ноги у Чугунниковой действительно подламываются, однако она все еще цепляется за старую легенду.

-- Но вот его фотография, -- мертвым голосом произносит она. -- Вокруг его вещи. Он не писал писем, потому что по роду службы...

-- Мама, очнись! Ты слышишь, что тебе говорят?! Я была вчера в Барвихе у одной девочки. Ляпнула про дачу. Меня подняли насмех! При Саше, при всех! Дачу построила знаменитая писательница, потом купил знаменитый артист. Назвать фамилии? -- Ленку корчит от воспоминания о пережитом унижении. -"Наш дивный дом в Барвихе"!..

Мать сидит оглушенная, молчит.

-- Остальное мне объяснила вкратце тетя Вера.

-- Мерзавка... -- без выражения произносит Чугунникова.

-- А ты маньячка, сумасшедшая. Ты же плакала, когда мы туда ездили! Привезла показывать: "Вот здесь ты училась ходить...", смотрела на чужой дом... До сих пор помню, как ты горько плакала. О чем? Ну скажи мне, о чем?! Мама!

Чугунникова отзывается не сразу.

-- О том, что ничего... ничего этого не было... -- скрывая слезы, Чугунникова разбитой походкой идет к серванту, наливает рюмку коньяку, но, не выпив, ставит обратно. Спрашивает с мучением: -- Тебе нужна правда?

-- Да. Что с отцом? Кто он?

-- Кто? Студент. За ним следом я и пошла в Плехановский... Мы должны были расписаться. И тут... тут он дал задний ход. Мы, говорит, молоды, зачем связывать себя ребенком... то есть тобой. А у меня, слава богу, не поднялась рука. -- Она выпивает рюмку, и в ее тоне появляются вульгарные нотки. -- Мой красавчик захотел в аспирантуру, подкатился к деканской дочке. Меня побоку с моим пузом.