В темноте (сборник) - Максим Есаулов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Максаков кивнул.
— Девятая квартира, Стае. Вроде на последнем этаже.
У дверей как всегда толпилась куча народу. Большинство Максаков хорошо знал. Он сам начинал в этом отделе.
— Здорово.
С худощавым подвижным Сергеем Полянским они даже обнялись. Его Максаков сам привел в милицию. Когда–то они вместе служили в армии.
— Только на трупах и встречаемся.
— Сам виноват. Телефон знаешь.
— Ты тоже.
— За твоими семейными перемещениями не уследишь.
— Нашел бы через маму или на работе. Я тебе сегодня дам домашний.
— Лады. Сам–то как?
— Как всегда. Кручусь.
— Один?
— Один. Как Жанка?
— Нормально. Забегай, посидим.
— Обязательно. Чего тут?
Полянский улыбнулся и, протиснувшись между двумя откровенно скучающими постовыми, отворил высокую дверь.
— Пошли. История в стиле Агаты Кристи, только на российский лад.
Прихожая в квартире была огромной. О капремонте здесь, видно, и слыхом не слыхивали. В комнаты вели двухстворчатые арочные двери, такие же разнообразные, как и люди, за ними проживающие. Поломанные и побитые вследствие утери по пьянке ключей, старые, но добротные, укрепленные дополнительными замками, новые, под старину, и даже одна железная. В коридоре начисто отсутствовали вешалки, тумбочки и какие–либо вещи обихода, что свидетельствовало о проживании в квартире антиобщественного и паразитирующего элемента. Полянский остановился перед безошибочно угаданной Максаковым дверью: самой обшарпанной, без всяких следов замка.
— Две смежные комнаты занимает Панина Евдокия Сергеевна, сорок восьмого года выпуска, в обиходе тетя Дуся, ранее дважды судима за кражу и скупку краденого. В понедельник у нее был день рождения, так что празднуют пятый день. Список гостей у меня есть. Все местные, все известные, все в отделе. Вчера вечером, когда все снова попадали замертво, хозяйка пошла якобы попить пивка на угол, вернулась сильно избитая, прошла в дальнюю комнату легла на диван и умерла, что выяснилось сегодня утром. Почему–то мне в это не верится. Объяснить, или сам посмотришь?
— Показывай, — улыбнулся Максаков.
— Осторожно ступай, похоже, к середине недели ходить блевать в туалет уже себя не утруждали.
Первая комната оказалась большой, метров тридцать пять, с высоким лепным потолком, тремя окнами и интерьером помойки. Поломанная мебель, кучи тряпья, грязная посуда, объедки, застывшие рвотные массы, снующие тараканы. Пахло затхлостью, гнильем и свинарником. Максаков щелкнул зажигалкой. Сигареты являлись универсальной защитой от вони в подобных квартирах. Он в очередной раз подумал, что таких животных надо вывозить в какие–нибудь резервации, освобождая жилье для нормальных людей, вроде Гималае–ва с его углом на троих. Вторая комната отличалась от первой только размером (была поменьше) и наличием трупа на продавленном диване. С первого взгляда Максаков согласился с Полянским. Голова ничком лежащего тела в синих рейтузах и фиолетовой кофте была превращена в лепешку. На обоях засохли длинные бурые брызги. Ни о каких перемещениях с таким ранением не могло быть и речи. Тетю Дусю грохнули на этом диване.
— Согласен? — Полянский аккуратно переступил через кровавый потек на полу.
— Конечно. — Максаков, поскольку курил на месте происшествия, стряхивал пепел в ладонь. — А кто ее видел, когда она вернулась домой?
— Удивительно, но только ее подруга Ковяткина, чудесным образом проснувшаяся ночью по нужде. Остальные вообще не помнят, чтобы она куда–то уходила. И знаешь, что интересно? Ковяткина. с тетей Дусей последний день ссорились. Один из собутыльников вспомнил, что покойная к мужу Ковяткиной приставала. Он–то сам еще долго ничего пояснить не сможет: из отдела на Пряжку увезли — «белочка» пришла.
Максаков посмотрел в окно. Грязное и сальное стекло. Подобное тысячам других в этом городе. Муторный серый день. Чисто питерская панорама крыш. Еле уловимый невидимый снег. Зима в Ленинграде. Бесконечность в вечности. Изнутри царапало холодком и пустотой.
— Шекспировские страсти. И где эта леди Макбет? В отделе?
— Нет, — Полянский покачал головой, — на кухне. Была нетранспортабельна.
В комнату заглянул Жора.
— А где типа медик?
— Едет еще.
— Может, кто конкретно метнется? А то насухую в таком евростандарте вошкаться не климатит.
Максаков улыбнулся.
— Сейчас организуем. Указания следователя на месте происшествия — закон.
— Могу отдельное поручение выписать, — в тон ему хмыкнул Ефремов.
Снова заголосила «моторола».
— Б… ! Забыл начальнику позвонить! — чертыхнулся Максаков.
— Миша! Ты чего, его специально дразнишь? — Лютиков явно ехидничал.
— Все, Венйаминыч! Звоню! Серж, где здесь телефон?
Григоренко ответил сразу. Максаков глубоко вдохнул.
— Петр Васильевич, это…
— Ты где находишься?! — Шеф был на взводе. — Я сколько должен ждать?!
— На убийстве. Моховая…
— В жопу его засунь себе, это убийство! — Трубка уже просто вибрировала. — У нас «трасса»! Понимаешь? Трасса! Принц республики Лябамба и одиннадцатый заместитель, министра иностранных дел прилетают на концерт фольклорного ансамбля «Свинопасы»! Все обеспечивают трассу, а ответственный — на каком–то убийстве! Ты понимаешь, что будут проверяющие из главка?! Ты вообще соображаешь, чем…
Максаков давно научился отключать слух в разговорах с шефом. Он думал, что, судя по механизму образования, кровавые следы на обоях это брызги, а стало быть, у Ковяткиной явно должны быть следы на одежде и…
— Доложишь немедленно!
На слово «доложишь» пора было включаться. Оно обозначало окончание разговора.
— Есть! — сказал он и повесил трубку.
…необходимо снять с нее одежду на биологию.
— Серега, где эта киллерша?
Полянский вынырнул из пыльного полумрака.
— Пошли на кухню. Там с ней Ледогорыч.
— Он хоть вменяемый?
Максаков любил Сашку Лёдогорова, но последние месяцы тот безбожно пил, стремительно катясь вниз.
— Абсолютно. Он уже неделю как закоддовался.
— Да ну? Сам?
— Сам. Сказал, что надоело.
— Радостно.
— Еще как.
Кухня была просторной и квадратной. Вдоль стен — разнообразные столики и пеналы. Две газовые плиты. Закопченный желтый потолок. Запах лука. Полная потная женщина в коричневом халате резала капусту. Миловидная девушка в зеленом свитере и джинсах курила у окна.
— Вот она — наша фотомодель. Саня, как дела?
— Еще не родила, — высокий рыжеватый Сашка Ледогоров отвлекся от сморщенной всклокоченной тетки в грязной ночной рубашке, восседающей на стуле посередине. — Совсем, тварь, пьяная. Вообще ни во что не врубается.
Максаков отметил, что после продолжительного запоя у Сашки остались лишь щетина и темные круги вокруг пронзительных зеленых глаз.
— Она же вроде блеяла что–то? — Полянский пощелкал пальцами перед глазами Ковяткиной.
— Пока я с соседями разговаривал, где–то надыбала стакан и догналась.
Максаков обратил внимание, что ни женщина в коричневом халате, ни девушка не обернулись, когда они вошли. Милиция и смерть в этой квартире были вещами привычными и обыденными.
— Надо ее в отдел.
— Машину ждем. Ты не на колесах?
— Я на своей. Увольте — весь салон провоняет.
— Это точно.
За их спинами, на месте происшествия, кто–то громко захохотал. Девушка затушила сигарету, насыпала в две яркие цветные кружки кофе и, подхватив закипевший чайник, двинулась к выходу. Максаков посторонился.
— Кофе–то как хочется.
Она окатила его леденящим взглядом серых презрительных глаз.
— Кафе за углом, на Пестеля.
Полянский подхватил Максакова под руку и кивнул ей вслед.
— Я неделю назад ее мужа закрыл, так что насчет кофе ты как–то…
— А я–то откуда… За что взяли?
— Герычем банковал.
Было душно. У Максакова кружилась голова. Он обошел безучастную ко всему Ковяткину и, подойдя к окну, приоткрыл его. Женщина в коричневом халате безостановочно, как автомат, резала капусту. От нее исходил резкий тошнотворный запах пота. Ветер освежил. Расщелина двора тонула в белесой мгле. Снова бесконечно–тоскливо заныло под сердцем. Он сгреб ладонью с железного козырька немного снега и вытер лицо. Не отпускало. Из глубины квартиры снова донеслись взрывы хохота. Возвращаться в плотный, стоячий воздух кухни не хотелось. Ледогоров курил, щурясь куда–то в сторону. Полянский задумчиво смотрел на потолок. Женщина с каким–то ожесточением продолжала кромсать хрустящие под лезвием кочешки.
— Пойду посмеюсь за компанию.
Вязкий, пористый сумрак давил на плечи. По ногам неприятно хлестало колючим сквозняком.