Два голоса - Ника Созонова

Плюнув на палец она поднесла его к собственному лбу, как к утюгу.

— Мама, не ерничай, пожалуйста. Я серьезно.

Мне было очень обидно, что такой близкий и родной человек — любимая мамочка! — не может понять, что со мной случилось главное в жизни. Понять и порадоваться вместе со мной и за меня.

— В тринадцать лет ты приносила домой бродячих щенков. Теперь тебе тридцать два, и ты перешла на бродячих мужчин?

— Он не бродячий.

— Ты меня за дуру держишь? — Мама яростно раздавила окурок в блюдце, даже не поискав глазами пепельницу. — У него вид типичного уголовника. Явно наркоман и вор. А то и насильник.

— А еще киллер и террорист. Мама, хватит, а?..

— Это я хочу тебе сказать, нет, крикнуть: хватит! Хватит сходить с ума, дочь!.. Он похож на пса — из тех, что роются по помойкам и готовы вцепиться зубами в руку того, кто их пожалеет и протянет кусок. Да, ты взрослая женщина, окончила два вуза, живешь самостоятельно, и я не вправе указывать, в кого тебе влюбляться и с кем жить. Но, знаешь ли, я была лучшего мнения о твоем вкусе и о чувстве собственного достоинства! Мы с папой тебя вырастили, воспитали, дали самое лучшее, что только могли. Вспомни! Вспомни!

— Я помню.

Конечно я помнила: почти дворянское воспитание, три сестры, каждую учили двум языкам (мне достался инглиш и итальянский) и музыке. Второе высшее (заочное), лучшие книги, просмотры в доме кино… Мамочку можно понять, ей обидно. А меня?..

— Видимо, плохо помнишь. Привела в дом такого… такое. Этим ты мне просто в душу плюнула. И папе. И сестрам своим родным.

— Может, не надо говорить за папу и за сестер?

— Ты думаешь, они обрадуются и кинутся тебе поздравлять? — мама заколыхалась в саркастическом хохоте, похожем на судороги. Поняв, что выгладит "не комильфо", стихла.

— Да как ты вообще можешь судить? Что ты знаешь? У нас одна душа на двоих, сны снятся одни и те же. Это даже не любовь, а что-то большее, чему и слова нет в человеческом языке. А ты говоришь глупости и пошлости, ведешь себя так, будто знаешь все на свете и являешь собой миру истину в последней инстанции!

Мама воззрилась на меня в ужасе: никогда и никто из семьи не говорил с ней таким тоном. Я бросилась к ней, обняла, уткнув лицом себе в грудь.

— Мама, мамочка! Я тебя не узнаю. Мы всегда так хорошо ладили, с детства, мне всегда казалось, что вы с папой — самые мудрые и самые добрые люди не земле. А как завидовали мне все друзья и подружки! У них ведь с родителями ссоры и споры, а то и пропасть непонимания. А теперь ты говоришь со мной так, словно я старшеклассница, собирающаяся бросить школу из-за незапланированной беременности от соседа по парте. Не ты ли всегда хвалила меня за светлую голову и хвасталась перед подругами моим умением разбираться в людях? Думаешь, я смогла бы так ошибиться?.. Мамочка, мамуля — ну, услышь же меня! Услышь!..

Мне стало жарко и мокро в районе груди, а мамины плечи затряслись.

Второй или третий раз на моей памяти видела ее плачущей… Правда, справилась с собой быстро: отстранилась, высморкалась, протерла лицо салфеткой.

— Как его зовут?

Мой белый утренний халатик украшало разноцветное пятно — смесь туши, тональника и помады. Мелькнула профессиональная мысль, что получилась концептуальная картинка, вполне себе ничего. Под названием "Семейная идиллия"…

— Найт, я ведь говорила.

— Я про настоящее имя. И фамилию. Понятно, что кличка у такого существа будет соответственная.

— Не знаю. Разве это имеет значение?

— Конечно же нет, что ты! Имя того, кто живет в твоей квартире и имеет доступ ко всем вещам и деньгам, это такая мелочь. Нет, когда ты проснешься однажды наедине с голыми стенами, а твоего Найта и след простыл, я посочувствую, разумеется — мать есть мать — и вытру слезы раскаянья и обиды, но все-таки не удержусь от напоминания, что тебя предупреждали…

Она бормотала, но как-то механически, без огня. Лишенное косметики лицо стало некрасивым, на нем застыло недоумевающее и вялое выражение. А ведь она не в курсе ни про СПИД, ни про десять лет на игле. Остро кольнула жалость — до чего довела мамочку строптивая дочь, до потери лица во всех смыслах…

До нее и самой это дошло, и она встряхнулась.

— Я все поняла: ты не заболела, ты просто спятила. Впору звонить в психушку, чтобы прислали санитаров и самую крепкую смирительную рубашку. Но так как я очень люблю всех своих дочерей и не желаю, чтобы хотя бы одну из них превращали уколами и электрошоком в послушный овощ, то воздержусь.

Я невольно рассмеялась: поворот темы показался уморительным.

— Хохочешь? Рассказ Бунина "Солнечный удар", надеюсь, читала? Эротическая буря — такая вещь, от которой, бывает, по-настоящему крышу сносит. К счастью, не навсегда. Поэтому очень надеюсь на твое скорое исцеление. А до этого — ты уж извини — никаких разговоров о предмете твоего безумия поддерживать не буду. Папе ничего пока рассказывать не стану, и сестрам тоже. Если решишь похвастаться, то только не Лизке — в ее положении нельзя расстраиваться и пугаться.

Она вытащила из сумочки косметичку и прошла в ванную. Оттуда продолжала свой монолог, возвысив голос — думаю, чтобы расслышала не только я:

— Моя бедная девочка! Жалость? Я угадала? Он весь избитый и исколотый, такой несчастный и погибающий, и ты, добрая самаритянка, решила пожертвовать собой!..

Я не могла этого слушать. Сгорала от нетерпения: когда же она приведет себя в порядок и уйдет? Захлопну дверь и тут же ринусь к тебе, и уткнусь в теплое предплечье. Вплавиться, раствориться, смешать нашу кровь, чтобы струилась вместе — от сердца к сердцу. И не отпускать тебя больше никогда и никуда, ни на секундочку, ни на полвздоха…

*** — Смешиваться кровями — не лучшая идея: в моей слишком много грязи.

— Значит, я всегда была бы под кайфом.

— А как же индивидуальность, эго?..

— Могу задать этот вопрос и тебе.

— А я ничего не терял. Лишь обрел. ***

Наконец мамуля ушла.

Выйдя из ванной, решительно понеслась в прихожую, кивнув мне на прощанье:

— Всё, всё! Не подходи ко мне. А то снова придется восстанавливать лицо.

Выстрелила захлопнувшейся дверью.

Ты сидел на корточках, прислонившись спиной к батарее отопления. Лицо — в местах свободных от синяков, отливало зеленью. Было тепло, даже душно, но ты кутался в покрывало, стянутое в кровати. Тебя колотило. Не верхней губе блестели капельки пота, еще одна проступила на переносице.

— Я ей не понравился, — выдавил ты с усмешкой.

— Удивительно меткое наблюдение.

Я пристроилась рядом, взяла твою ладонь — холодную и влажную, словно неживую. Грела ее дыханием, прижав вплотную к губам.