Зеленые глаза - Антон Николаевич Волохов

Я могу получить все, что захочу, любую мечту или желание – но неизбежно потеряю равноценное.

Новые глаза? Прощай друг.

Талантливый боксёр? Дефект речи.

Сцена, слава, голос? Бабушка…

На похоронах бабушки Маша шептала Марку:

– Он все увидит. Он ещё маленький. Тебе нельзя плакать. Ты держись.

Даже в такие минуты они думали обо мне.

Я подошёл к брату и сильно-сильно обнял. Как никогда прежде и как в последний раз.

Я почувствовал небольшое минутное облегчение и прошептал:

– Это все из-за меня… Все-все…

Это была слабость, однако Марк обнял меня и прижал мою голову к своей груди. Все было очень грустно, но именно тогда я принял решение.

Дома я вновь подошёл к проклятому зеркалу и сказал:

– Кадетский корпус лётного училища. Подальше отсюда и от всех этих замечательных людей. Не смей им больше вредить. Навсегда и прямо сейчас.

Потом со всего размаху всадил по нему так, что оно разлетелось на мелкие осколки.

Случилась комиссия, теперь социальная. Практически сразу, после похорон. Я стоял за дубовыми дверьми и ждал решения. Через два часа, ближе к перерыву на обед, оттуда начали выходить специальные люди, которых назначили вершить судьбы детей, без учёта их мнения.

В самопровозглашённом царстве лицемерия, по итогу заседания, был составлен протокол, который предписывал мне, якобы лучшую жизнь, чем она есть сейчас, путём разлучения братьев, оставшись без попечительства. Старшему позволят доучиться, а младшему, ну, в общем, я думаю, вы уже догадались, куда отправят младшего – в кадетский корпус, под государственный надзор. Потом, главный лицемер поставил гербовую печать на моей жизни и, довольные собственной правотой вершители судеб, разошлись пить чай с магарычовыми конфетами.

Вышел мой брат и сказал мне:

– Я не смог, Тима…

Он пытался оставить меня с собой, но ему не разрешили. Я даже знал почему. Маша плакала. Марк грустно смотрел в окно, он сделал все, что смог.

Ко мне подошёл какой-то усатый военный, с синими погонами, улыбнулся в свои усы, положил мне руку на плечо и спросил:

– Ну, Тимофей, говорят, ты хочешь лётчиком стать?

Я ничего не ответил. Я уже совсем не знал, чего я хочу. Только смотрел на грустного Марка и слезы Маши на её пунцовой щеке. Это признак хорошего здоровья, кстати, такие щеки с лёгким красноватым оттенком.

Пусть неё все будет хорошо.

Потом я выразительно посмотрел в глаза лётчику. Они были темно-синего цвета. Добрые такие. Настоящий лётчик. Это было хорошим знаком.

– Я готов идти, – сказал я лётчику, – Пойдёмте?

Я взял приготовленную сумку с вещами, крепко обнял брата, потом Машу и пошёл в новую жизнь. Мы шли пешком через город к железнодорожному вокзалу. Проходя мимо кафе-мороженного, я остановился. Одна из зеркальных витрин была разбита и заколочена деревянными досками. Та самая, в которую я смотрел и размышлял, прежде чем увидел в её отражении проклятую старуху. Получается, именно в неё влетел Дима, когда его сбил мотоцикл.

Я огляделся вокруг. Вот сейчас можно все остановить. Вот на этом самом месте. Тут, где все это произошло и началось. Надо только вновь увидеть эту бабку в отражении и сказать ей, или нет, даже прокричать:

– Я счастлив! У меня все хорошо! Уйди, оставь меня в покое!

Но ничего не произошло…

И никто не появился.

Я легко могу получить все, что только захочу, но теперь уже никогда не верну того, что было.

– Эй, малец! Ты идёшь? У нас поезд скоро уходит! Чего встал? – крикнул мне усатый лётчик.

– Бегу! – крикнул я и побежал его догонять.

Я бежал к своей старой мечте. Той мечте, о которой когда-то рассуждал вместе с Диманом. Той мечте, на которую смотрел зелёными, а не голубыми глазами. Той мечте, к которой стремился обычный мальчик, добрый, по-своему наивный, но зато честный.

И популярность ему была ни к чему. Только понял он это слишком поздно.

Между тем мальчиком и нынешним теперь огромная пропасть, возвращаться через которую, мне предстояло всю мою жизнь.

(В оформлении обложки использована художественная работа автора)