Правила перспективы - Адам Торп
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мы хотим только одного: покрепче прищемить врагу яйца! — крикнул салага, пытаясь влиться в компанию, и воспоминания улетучились.
Моррисон отвесил ему подзатыльник.
Перри уже удалялся в глубь подземелья, торопливо расстегивая ремень.
Тени на потолочных балках движутся очень медленно. Наблюдать за ними все равно что наблюдать за минутной стрелкой. Они движутся, но ты не видишь их движения, как не увидишь и движения Луны, если только не позволить себе двигаться вместе с ней. Тишина тоже движется. Когда-нибудь мне будет этого не хватать.
9
Стены продолжали чуть-чуть дрожать, но разрывы артиллерийских снарядов и бомб казались слабыми и очень далекими. Возможно, это была иллюзия. Под землей все кажется далеким. А выстрелы всегда громче, чем вспоминается. Герру Хофферу очень хотелось оказаться наверху, пусть даже рискуя погибнуть под артобстрелом. Вдохновленный песней Мендельсона, он воображал, как прогуливается на лужайке или в лесу вместе с прелестными дочками и милой Сабиной. Надо было сидеть дома. Но стоило только подумать, что в Музей могла бы попасть бомба и его подчиненные были бы вынуждены справляться сами, без руководства!..
Такое навсегда остается в истории — в местной истории, — а что может быть важнее для человека?
Он не мог больше сидеть во мраке. После того как Вернер разбил пластинку, все замолчали, и стало совсем неуютно.
— Пойду принесу свечи. Если нет в кладовой, одна-другая наверняка найдется у герра Вольмера. И аптечку принесу.
Он решительно закрыл за собой дверь, не слушая возражений. Он создан для света, а не для темного подвала.
Свечей в кладовой не оказалось, нашлись бечевка, несколько драгоценных спичек, рулон клеенки, несколько журналов — только не свечи.
Он пробежал, словно за ним кто-то гнался, по залам первого этажа, осторожно обегая битое стекло в средневековом зале; пятна крови на полу и стенах уже подсыхали. В следующих залах тоже уцелели не все стекла; он видел грязное небо и чувствовал весенний воздух, смешанный с дымом, как будто где-то в городе вовсю дымила адская печь.
Никогда еще музейные залы не казались такими заброшенными. А ведь картины были его лучшими друзьями. Каждую он мог воспроизвести в уме, даже если не видел ее несколько лет. Теперь он научился любить даже те из них, от которых когда-то воротил нос, например, вычурную эротику Хольберга, Штайнбрюка и им подобных, — зачем бы иначе он прятал их в подвал вместе с Беком, Мозером, Флинком, Саломоном ван Рёйсдалом, Иоханнесом Хальсом и другими подлинными шедеврами — Пуссеном, Коро, Сезанном, Ван Гогом? Хотя Ван Гог — это тайна. Его маленькая тайна.
Герру Хофферу неприятно думать, что его друзья вынуждены тесниться под землей, в беспросветной темноте, словно в чистилище. В его снах они сменялись перед его взором, как страницы книги. Почти четверть коллекции! Спрятана, причем без разрешения!
Разумеется, как минимум раз в неделю он спускался в подвал через кладовую в Зале гравюр, а на рудник ездил минимум раз в месяц. Его несчастные друзья выглядели точь-в-точь как самые настоящие арестанты. Застоявшийся сухой воздух шахты, скудное освещение, волнение, которое он всегда испытывал в подвале, и страх разоблачения — все это сильно затрудняло общение с искусством.
Герр Вольмер нашелся в своей известной всем комнатушке рядом с главным фойе. Он сидел, зажав коленями островерхий шлем, и натирал щеткой для обуви его кожаную поверхность. Свою комнатенку он делил с умывальником, чуланом для швабр и кривоватой буржуйкой, на которой дымилась медная кастрюлька. В топке горели деревяшки, которые герр Вольмер насобирал на развалинах разрушенных во время бомбежек домов. Герр Хоффер всегда восхищался тем, с какой стойкостью герр Вольмер переносит лишения, но всегдашнее выражение его лица, мало отличавшееся от того, что у других людей принято называть угрюмой гримасой, отнюдь не радовало, особенно по утрам.
— Нам нужны свечи, — сказал герр Хоффер. — И аптечка. Фрейлейн Винкель и герр Оберст поранились осколками стекла. — Он поднял свою обмотанную руку, вокруг которой тут же завились кольца синего сигаретного дыма. — И я тоже. Ничего серьезного.
Герр Вольмер взглянул на него из-под кустистых бровей, дернул густыми кайзеровскими усами и, отложив шлем и щетку, открыл чулан. Часы на стене громко тикали, заглушая далекие раскаты артобстрела. Вахтер достал из чулана белую коробку с красным крестом на крышке. Герр Хоффер, который предпочел бы, чтобы тот сказал что-нибудь сочувственное, потянулся за своей связкой ключей. В то же мгновение комната дернулась в сторону и снова встала на место; герра Хоффера швырнуло об стол. Он сильно ударился животом о край столешницы, дыхание перехватило. Герр Вольмер устоял на ногах: тридцать лет назад ему не раз приходилось спать в бункере во время обстрелов.
Снаружи раздался глухой звон стекла, как будто море отступало, разбившись о волнорез. И тишина.
Они вышли в фойе. Цветные стекла парадных дверей и двойной овал витража, расписанного когда-то самим Якобом Клюге, мелкими осколками лежали на полу. Окна не пострадали.
— А я-то мечтал о тихой жизни, — пошутил герр Вольмер.
— И до Клюге добрались, — вздохнул герр Хоффер. Сердце билось прерывисто, как испуганная птичка.
Они отперли дверь и выглянули наружу.
Несмотря на густую пелену дыма и строительной пыли было очевидно, что что-то изменилось — на мраморном постаменте не было знаменитого бюргера. Черный дым поднимался из-за крыш и цветущих вишен; едва ли не каждую секунду сверкала новая оранжевая вспышка, как будто американцы передавали при помощи азбуки Морзе какое-то зашифрованное послание.
Надышавшийся пылью герр Хоффер закашлялся. Раненую руку он обо что-то ушиб, и из-под повязки снова сочилась кровь.
И. о. и. о. директора и вахтер вышли из здания, чтобы оценить ущерб. Фасад был весь в выщерблинах, как будто по нему прошлась пулеметная очередь. Они подняли глаза: высоко в небе, над черными клубами дыма и пыли, строем летели бомбардировщики. Американские. За ними несся глухой пульсирующий рев. Со стороны ратуши поднялся столб огня, потом еще один почти в том же месте — изрыгнув гриб дыма и строительного мусора, земля под ногами задрожала.
Прав был Вернер. Американцы решили сровнять город с землей.
На улице появилась толпа в тридцать-сорок человек с лошадью и телегой, груженной коробками, тюками и сундуками. Люди — по большей части женщины, дети и старики — выглядели жалкими и оборванными. Некоторые старики нарядились в свои лучшие костюмы, сейчас превратившиеся в лохмотья. Старомодные деревенские наряды: штаны до колена, широкополые шляпы и забавные куртки.
Герр Хоффер когда-то изучал сельские жанровые сценки, поэтому считал себя знатоком национального костюма.
— Они с Одера, — сказал он.
— Это где?
— На польской границе.
— На польской границе? Это… так это же далеко, герр Хоффер.
— Бегут от красных.
— Ну, это понятно.
Кто-то из беженцев заметил две одинокие фигуры у дверей и закричал. Толпа развернулась и, как единый организм, как огромное насекомое, устремилась к ним из клубов пыли.
Они поспешно ретировались и заперли дверь на оба засова, сверху и снизу. Звук хлопнувшей двери никак не умолкал, повторяясь и повторяясь в пустых пространствах музейных залов. Герр Хоффер в первый раз ощутил, что Музей может не пережить это наступление. Он потрогал осколки витража ногой, ожидая, что дверь вот-вот выбьют. Как он все-таки к нему привык! Каждый день, выходя из здания, он поднимал на него глаза. Витраж Клюге впечатался в его жизнь так глубоко, как будто они не могли существовать друг без друга. Аполлон златокудрый — вестготский воин; Диана — рейнская дева в прозрачном наряде, теперь все стало возможным. Например, толпа может ворваться в подвал и уничтожить картины.
Герр Вольмер опустил жалюзи в своей комнатушке, но предосторожности были не нужны — беженцы исчезли.
— Может, мы поступили неправильно?
— Почему это?
— Может, не надо было захлопывать двери у них перед носом?
— Лучше сдохнуть под обстрелом, чем попасть в лапы красных, которые сначала всех изнасилуют, а потом замучают насмерть, — пробормотал герр Вольмер. Что не слишком утешило и. о. и. о. директора.
— Прежде всего мы должны думать о картинах, — сказал герр Хоффер за всех присутствующих.
— Я остаюсь на посту, — ответил вахтер, доставая метлу из чулана. — Сюда никто не войдет — только через мой труп.
— Никто, кроме тех, кого вы знаете, — вмешался герр Хоффер. — Не все из нас собрались здесь сегодня, и о семьях тоже не стоит забывать. Перед уходом я сказал жене: если случится беда, приходи в Музей.