Бумеранг - Виктор Дьяков

И вот сейчас Лев Михайлович, видя как в беззвучных рыданиях сотрясаются эти объемные, красивые бедра, округлые плечи, как белеют ее сочные колени и икры… Нет, он не испытывал никакого мужского «аппетита», ведь в физическом плане он являлся обыкновенным евреем и «воспламениться» не мог, как это случается с представителями более «молодых» наций при виде красивого женского тела. Он как и полагалось человеку, у которого разум многократно превалирует над инстинктами, думал совсем о другом, он про себя на чем свет стоит клял того неведомого чиновника, который решил перевести этого треклятого диссидента к ним в институт. Мало ему забот на работе, теперь вот и дома тоже…

– Этот шлимазл вас там подбивает морочить головы своим мужьям, в общем, занялся тем же чем и в Москве занимался? – уже не обращая внимания на плач жены, жестко, не по-домашнему, а как разговаривал с подчиненными у себя в лаборатории, спросил Лев Михайлович.

Софья Иосифовна сразу перестала плакать, разогнулась, вытерла слезы и заговорила жалостным, просящим тоном:

– Пойми Лева, здесь у нас и наших детей нет перспективы, нет будущего. Нельзя просто сидеть сложа руки и ждать. Ведь уже несколько лет, как евреям разрешают выезжать по израильской визе. Не всем разрешают, но если бороться… Очень многим удалось добиться такого права и уехать. Сколько поэтов, художников, писателей, врачей, да и простых людей уже эмигрировали. А там ведь нет здешних запретов, нет прописки, там свобода передвижения, можно жить не то, что в любом месте, в любой понравившейся тебе стране. Не понравится в Израиле, можно переехать в Америку, или Европу.

– Ты хоть понимаешь, что говоришь!? – Лев Михайлович уже не держался за виски, его возглас был более чем возмущенным.

– Я все отлично понимаю. Я не хочу до конца жизни сидеть в Сибири, не хочу чтобы меня схоронили в этой мерзлой земле. Я хочу, чтобы мои дети были свободными…

– Да, подожди ты, Софа… Здесь ты живешь в квартире со всеми удобствами, а что у твоих родителей было в Суроже?… Вспомни, дом с печкой и удобствами на улице. Конечно, там климат теплее и помидоры с яблоками растут, но горячей воды в доме не было и за холодной на колонку надо ходить. Забыла?… И потом, как ты можешь говорить за всех. Ну, Илья ладно, он куда ты скажешь, туда и поедет. А Фира? Ты уверена, что она горит желанием ехать в Израиль, или еще куда-то? Она ведь вообще к евреям и всему еврейскому, в отличие от тебя, относится довольно равнодушно. Ну а мне… какую судьбу ты уготовила там мне? Что я буду делать в том же Израиле? – вопрос прозвучал одновременно зла и саркастично.

– Ну как… неужто там такой специалист как ты не найдет чем заняться? – не очень уверенно проговорила Софья Иосифовна.

– Чем же это я там смогу заняться… телевизоры пойду чинить, или радиоприемники!? Пойми, Израиль это очень маленькая страна, которой совсем не нужны такие ученые как я. Я не сомневаюсь, что им не нужно и столько художников, артистов, поэтов, писателей, режиссеров, что собрались отсюда уезжать. Куда они все пойдут, в кибуцы, землю пахать? Или ты думаешь, что я со своей профессией смогу пристроиться где-то в Европе? Вряд ли. Запомни, в мире всего две страны, где в таких больших количествах и в таком обширном ассортименте разрабатывается такого рода вооружения, которыми я занимаюсь. Это СССР и США. Так что мне ничего другого не остается, как после Израиля ехать в Америку, работать там, предварительно продав все те секреты, что я знаю… Ты хоть понимаешь, что это не возможно в принципе!? Меня отсюда никогда не выпустят, и я бы на их месте не выпустил. Я слишком ценный специалист и слишком много знаю. Меня убить куда выгоднее, чем выпустить. Но даже не в этом главное… Софа, мы с тобой столько времени живем вместе, ты мать моих детей, и тем не менее так и не поняла – я ведь не хочу иной жизни, и никогда не хотел. Я доволен своей работой и своим положением. Я не хочу быть директором института. Витьке Скворцову это подходит, а мне нет, на его месте и я бы не наукой, а всякой административно-хозяйственной белибердой занимался бы. Да, я не руковожу многими тысячами людей, как руководил твой кумир Троцкий, я руковожу всего двумя десятками человек, но даже если бы я не руководил никем, но имел возможность заниматься любимым делом, я был бы счастлив… Понимаешь?…

8

Отец Льва Михайловича, 74-х летний Михаил Израилевич, давно уже собирался посетить семью сына, да все как-то не получалось. Не получалось в основном из-за слабого здоровья супруги и неблизкого перекладного пути из Сурожа. Постоянно нуждающуюся во внимании и уходе жену никак нельзя было оставить одну. Но в 1973 году жена не перенесла очередного инфаркта и… возможность съездить к сыну, наконец, появилась. Тяжелый на подъем Михаил Израилевич смог собраться только к апрелю 1975 года. Представления о Сибири у старика оказались явно устаревшие и когда он, обливаясь потом, в теплом зимнем пальто и цигейковой шапке вышел из вагона на новосибирском вокзале, встречавший его сын не мог сдержать смеха:

– Папа… ну ты даешь! В апреле у нас тут тоже весна.

– Пар костей не ломит, – поговоркой откликнулся отец, обнимая сына, которого не видел со времени похорон жены…

Квартира и стол, которым его встретила невестка, старику очень понравились.

– Лева, у тебя действительно четыре комнаты и кухня… центральное отопление… ванна и туалет раздельные… балкон!?… Извини, я тебе не верил, – растерянно бормотал Михаил Израилевич, переходя из комнаты в комнату, заглядывая в туалет и ванную.

– У вас тут даже красную икру дают… колбаса… апельсины… Хорошо тут вас снабжают, – удивлялся он и за столом, отдавая должное не только необычно богатому для советской действительности тех лет ассортименту дефицитных продуктов, но и кулинарному искусству невестки. Софья Иосифовна, как и положено, желая ублажить свекра, к тому же своего бывшего школьного учителя, приготовила настоящий форшмак. С этой целью она буквально умолила заведующую школьной столовой, продать ей дефицитной селедки, что называется «из-под прилавка».

Чувствовалось, что отец хочет о многом поговорить с сыном. Но в первый день по приезду допоздна засиделись за столом, на второй Лев Михайлович как обычно задержался в Институте, на третий… Лишь на четвертый, в субботу, в выходной, они, наконец уединились – у Софьи Иосифовны и детей в школе была шестидневка.

– Лева, все-таки скажи мне, как тебе удалось выбить себе четырехкомнатную квартиру, да еще с такой большой кухней? – этот вопрос старик стеснялся задавать сыну в присутствии невестки и внуков. Он считал сына изначально недостаточно практичным в житейских делах, чтобы добиться такой квартиры.

– Папа, я ничего не выбивал, мне просто положена такая квартира, по составу семьи и наличию у меня научной степени, – со снисходительной улыбкой ответил отцу Лев Михайлович.

– У нас в стране многим многое положено, а многодетные семьи живут в лучшем случае в двухкомнатных барачных квартирах с удобствами во дворе. Помнишь Цилю Коган, с тобой в одном классе училась?

– Папа, у нас тут закрытый научный городок и квартиры в основном служебно-должностные, – не захотел говорить о тяжкой доле своей бывшей однокласснице Лев Михайлович.

– Но Лева… так могут жить только очень большие начальники. Ты что здесь такой большой начальник? Не пойму я, за что тебе дали целых четыре комнаты… Может я чего-то не знаю? – по прежнему недоумевал Михаил Израилевич.

Отец никак не мог усидеть на месте, ибо когда в квартире присутствовали все домочадцы, он себя сдерживал, но сейчас… Он вставал и вновь ходил из комнаты в комнату, одобрительно осматривал ковры на стенах, чуть не вплотную приближая к ним глаза, стараясь рассмотреть вытканный на них рисунок и в очках, и без оных, то же в отношении хрусталя в «стенке», солидно смотревшихся собраний сочинений на книжной полке, долго со всех сторон почти обнюхивал цветной телевизор «Радуга»…

– У нас наверное на всей улице нет ни одного цветного телевизора, даже у самых богатых, кладовщика и начальника ОРСа… А квартиры… нет ни у кого нет таких квартир, даже у райкомовского начальства… – задумчиво, себе под нос бубнил Михаил Израилевич.

– Папа, я начальник небольшой, но меня очень ценят и потому квартиру выделили какую положено, три комнаты нам положено как семье с двумя разнополыми детьми, и еще одну как доктору наук под кабинет… Понимаешь? Ну Софа, конечно, этот кабинет у меня отобрала и сделала вот гостиную. Так вот и живем, одна комната у дочери, вторая у сына, спальня и гостиная. Так что никаких излишеств. Не пойму, чему ты так удивляешься, – пожал плечами Лев Михайлович.

– Да-да… по комнате на детей… отдельная спальня и гостиная… Так я жил только в детстве… Хотя нет, у твоего дедушки как ты знаешь было два сына и две дочери и у нас в доме было две детских, для мальчиков, и для девочек. Но без центрального отопления и горячей воды… Но все это было, сам понимаешь, очень давно, до революции. А сейчас… сейчас так как ты живут только очень большие начальники, не ниже секретаря райкома, – все никак не мог уразуметь жилищные условия сына старик, проживший всю свою взрослую жизнь в небольшом частном доме с печкой и огородом.