Плоть, прах и ветер - (Алексрома) Ромаданов

Наступает ночь. Океан затихает. Появляются звезды. Мириады крупных звезд. Человек смиряется со своей скорой гибелью и, оставив бесплодные хлопоты и переживания, наслаждается последними минутами своей жизни. Он лежит на спине, широко расставив руки, плавно покачивается на волнах и любуется грандиозной небесной картиной. Он восхищается величием космоса. Только теперь до него доходит, что кроме него самого и ему подобных, кроме океана и Земмли, есть бесконечное множество миров, которые он видит ВСЕ и ВСЕ СРАЗУ. Ну, если не все, то половину, но и эта половина затмевает собой все его проблемы и страдания, потому что в далеких мирах, как и в нашем, рождаются и умирают, радуются и страдают, но вот одна ничтожная песчинка, беспомощное существо, обреченный на смерть организм смотрит в космос глазами Бога, потому что видит сразу все миры, и перед ним предстает неподвижная гармония... Но с этой гармонией что-то диссонирует, нечто суетное, какой-то посторонний шум... Матрос поворачивает голову в сторону и видит проплывающий неподалеку круизный лайнер. Его палубы сверкают праздничными огнями, слышна веселая музыка, иллюминаторы светятся уютом - и матрос, оставив мириады небесных миров, бросается к этим милым его сердцу огням, к родным электрическим лампам, к кипяченой воде, к горячей пище и к милосердным врачам. Он сучит ногами по воде, орет благим матом и машет руками, пытаясь повыше подпрыгнуть. Заметят ли его с корабля? Маловероятно, но... есть шанс, а пока у человека есть шанс, он будет отчаянно бороться за свое существование.

Нечто подобное произошло и со мной: лишь только у меня появился шанс выжить, я забыл всю свою возвышенную философию и стал тривиально барахтаться в людском море. Я засел за учебники и все свободное время зубрил математические формулы и правила правописания, я прислушивался к своему организму, не колет ли в боку или под лопаткой, я ежечасно проверял пульс, и меня охватывала паника, если он отклонялся от нормы хотя бы на пять ударов в минуту. Но странное дело: чем больше я боролся за свою жизнь, тем меньше был уверен в успехе.

Я стал бояться смерти. Это был физически ощутимый Страх, он приходил без предупреждения и в любую минуту. Сидел ли я за партой на уроке, мылся ли в душе, обедал ли в столовой, стучал ли теннисным мячом об стенку - Страх всегда был начеку, и стоило мне чуть расслабиться и забыть о его существовании - он тут же напоминал о себе, сдавливая мне горло своей мягкой, как у кошки, но сильной лапой. На какую-то секунду я задыхался и в глазах темнело, затем спазм очень быстро проходил, но Страх неизменно давал понять, что уходит не далеко и не навсегда.

За десять дней до выпускных экзаменов этот неотвязный Страх стал приходить ко мне по ночам, и я просыпался с холодным телом в необычной позе - со сложенными на груди руками и скрещенными ногами. На следующий день после первого такого случая я узнал из учебника истории, что именно в таком положении в древности покойников клали в "грооб" - варварское приспособление в форме деревянного ящика, который вместе с мертвецом заколачивали и закапывали в землю. Это неприятное открытие только подтвердило неумолимую реальность моего первобытного Страха - он распоряжался моим телом даже когда я спал и не мог думать о нем. Вместе с тем, я был благодарен Спасителю за то, что родился в такое счастливое время: если я и умру, мое тело не съедят мерзкие жирные черви, как сожрали они тела моих далеких предков, - после кремации оно легко разлетится по всему миру миллионом быстрокрылых пепельных мотыльков.

Наконец, моим мучениям пришел конец: накануне приезда Приемной комиссии всех выпускников из двух последних классов собрали в конференц-зале. Набралось около сорока человек. На трибуну поднялся директор и объявил, что по решению правительства в этом году в качестве эксперимента аттестаты будут выдавать только тем, кто пройдет медицинскую комиссию. Причем распорядок такой: сначала медкомиссия, а потом экзамены по пройденным предметам. В конце своей короткой речи директор разъяснил смысл этого важного государственного решения: население Земмли стареет, число больных людей увеличивается и медицинские учреждения перегружены. В зале повисла тяжелая тишина: подростков-выпускников явно не устраивало то, что ценой своей жизни они должны разгрузить больницы и тем самым облегчить лечение стариков. Директор, видимо, почувствовал напряжение: он быстро закруглился, объявив, что завтра с утра все должны явиться в поликлинику с анализами мочи и кала, скороговоркой пожелал нам успеха и поспешно ретировался.

На следующий день воспитатели привели все сорок человек в интернатскую поликлинику. Парней собрали на первом этаже, девушек на втором. Всем приказали раздеться. Когда мы сбросили одежду и посмотрели друг на друга, то не смогли сдержать хохота: двадцать молодых голых мужиков, и у каждого в одной руке запотевшая от теплой мутно-желтой жидкости баночка, а в другой - обернутая в тетрадочный лист и перетянутая резинкой подванивающая коробочка. Так мы надрывали животы от смеха, пока из кабинета не вышла медсестра в белом халате и буднично сказала: "Заходите". Все двадцать человек тревожно переглянулись: никто не хотел идти первым. Воспитатель встрепенулся - он понял, что совершил ошибку, не составив заранее списка, и стал загонять в кабинет ближнего к двери. Остальные отшатнулись к противоположной стене. Несчастный парень, случайно оказавшийся крайним, заупирался: он категорически отказывался быть первым, настаивая на том, чтобы вызывали по алфавиту. Те, чьи имена были на первую букву, в ответ зароптали, и поднялся шум. Так мы спорили с воспитателем минуты три, пока не открылась дверь кабинета и строгий нахмуренный доктор со стетоскопом на шее заорал:

- Что здесь происходит?! Разберитесь, наконец, кто первый!

Он, видно, решил, что все мы рвемся на прием к нему и каждый не хочет пропускать другого впереди себя.

- Я первый, - неожиданно для себя самого шагнул я вперед.

Как только я сделал этот шаг, мой навязчивый страх отступил. Сердце забилось радостно: еще немного, и с мучительной неопределенностью будет покончено.

- Я второй, - сказал Игор, явно из солидарности со мной.

Вслед за ним неожиданно нашлись третий, четвертый и пятый - это были крупные и мускулистые, увереннные в своем здоровье парни. Они, очевидно, решили, что мы с Игором ломанулись вперед из "мачизма", и поспешили показать, им тоже сам черт не брат.

Я ожидал, что это будет какой-то особенный медосмотр, хотя бы более тщательный, чем ежегодная диспансеризация, но оказалось все то же: дышите, не дышите, покажите язык, закройте глаза, вытяните руки, присядьте, дотроньтесь кончиком пальца до носа, положите ногу на ногу... Все то же бесконечное хождение по кабинетам с "картой болезней" под мышкой. Врачи тоже были обычными, индифферентно-сонными и безучастными. В коридоре я перебрасывался репликами со встречными парнями, разговор был однотипный: "Ну как?" - "А, лажа!" Они, как и я, были разочарованы обыденностью происходящего. Решались наши судьбы, а воздух был пропитан рутинным духом микстуры.