Стикс - Наталья Андреева

— Не знаю. Там Зоя.

— Что-о?

Он прошел в комнату не разуваясь, снял пиджак, повесил на спинку стула. Было душно. Леся сердито загремела вилками.

— Садись, поешь.

Он послушно присел за стол. Леся принесла из холодильника бутылку водки:

— Ну?

Взял со стола рюмку, емкости не маленькой, повертел в руке, посмотрел через нее на свет, дунул внутрь, на невидимые пылинки. Потом глянул на запотевшую бутылку с белой жидкостью:

— Ты знаешь, что-то не хочется пить водку в такую жару.

— Так ты и в самом деле болен, бедненький, — пропела Леся. — Так что ж тебе? Вина? Воды?

— Тоник хотя бы есть?

— Что? Тоник?

— Ну да. Разбавить.

— Водку разбавить? Тебе?

— Послушай. Внимательно меня послушай. — Пузырь закачался внутри, начал потихоньку подниматься к горлу. — Я перенес очень тяжелую травму. Большую часть своей жизни забыл, остались только какие-то незначительные разрозненные детали. Я изо всех сил пытаюсь их собрать, пытаюсь вспомнить, кто я такой, чем жил, что чувствовал, что думал. И не надо мне без конца напоминать о старых привычках. Тем более не надо иронизировать. Ты женщина, и я этого не потерплю. Да, именно так, — повторил он с уверенностью. — Не потерплю, чтобы какая-то женщина смеялась над тем, что я в чем-то ослаб.

— Какая-то женщина! Ох! — Леся взволнованно, но стараясь не тронуть помаду прикрыла ладошкой рот. Потом сдержалась: — Ну, хорошо. Так, может, мы с другого начнем? Это-то ты хоть помнишь?

Она подошла, обхватила его горячими руками, наклонилась, крепко поцеловала несколько раз. Отстранилась, посмотрела внимательно, провела рукой по волосам. Залюбовалась его лицом, мизинцем погладила брови, губы, потом тыльной стороной ладони стерла следы своей яркой помады. Он почувствовал знакомую сухость во рту. Красивая женщина.

В голове вдруг что-то вспыхнуло, завертелось огненным колесом. После рулетки, блондинки в красном, брюнетки в черном и поцелуев на кожаном сиденье дорогой машины всплыло в памяти что-то неприятное, злое. Лицо, да. Женское лицо. Красивая женщина. И сразу же непонятно откуда взявшаяся злость. Он отстранился, захватил Лесины руки:

— Подожди.

— Что случилось?

— Я только одну вещь у тебя хотел спросить.

— Да?

— Ты сядь.

Она отошла, опустилась на краешек дивана:

— Ну?

— У меня была машина?

— Конечно, была. «Жигули».

— Я не про то. Черный «Мерседес», пятисотый.

— Что-что?! Ваня, ты с какого дуба упал?

— Мы с тобой ездили в казино?

— Ох! — Она зажала рукой рот, даже не побоялась теперь, что окончательно сотрет помаду.

— Ты куришь «Данхилл»?

— Я?! Курю?!!

— Не надо, я ничего тебе не сделаю. Я брал откуда-то большие деньги, мы вместе их тратили. Быть может, не здесь, не в этом городе. Покажи, что я тебе дарил. Быть может, вещи мне помогут вспомнить.

— Да совесть у тебя есть! — неожиданно очень высоко и визгливо крикнула Леся. — Он дарил! Цветочка-то к Восьмому марта не дождешься! На то, что Зоя не отбирала вдень зарплаты, водку покупал! «Мерседес»! Казино! Скажи еще, в Лас-Вегасе! Подарки! Дождешься от вас!

— Прекрати! Ты врешь мне!

— Я?! Вру?! Да ты душу мне всю вынул! Если бы не ты, я бы так замуж вышла! Так вышла! За миллионера! За Рокфеллера! За…

— Что ж не вышла-то?

— Да из-за тебя, придурка! Теперь уж точно, полный придурок! «Мерседес» пятисотый! Ха!

— Вот теперь я вспомнил. Все вспомнил.

Он вскочил, надел пиджак, сжал кулаки. Крепко сжал. Пузырь надавил на горло, и слова сами собой сочились из трещины в нем наружу:

— Я вспомнил. Меня тошнит. Да-да. Давно тошнит. От ваших длинных ног, больших грудей, от духов, от куриных мозгов. От любви к халяве и дорогим побрякушкам. От похоти кошачьей и кошачьей никчемной сути. Ото лжи, которой вы меня всю жизнь травите, словно ядом. От лживой любви. Вам всем нужны только мои деньги и мое тело. И то и другое устраивает. А на душу мою плевать. Всем плевать на мою душу. Но не дождетесь. Вон! Не дождетесь. Ни меня, ни моих денег.

Он выбежал в прихожую, выкрикнув все это, повернул ключ в замке, резко распахнул дверь. Сквозь рыдания Леся прокричала ему вслед:

— Да нету тебя никаких денег! Нет!!!

Он пришел в себя на улице, когда легкий летний ветерок облизал лицо. Облизал — и понесся дальше, забавляться с зеленой листвой деревьев. Но стало легче. Пузырь медленно опускался на свое прежнее место, грудная клетка сжималась, дыхание становилось реже. «Да что это я? Что это со мной? Откуда это? И при чем здесь Леся?»

Этот монолог, который он только что в запальчивости выдал, к Лесе не имел никакого отношения. Слова, тщательно отобранные из сотен, тысяч других слова, отсортированные так, чтобы остались самые обидные слова, проговариваемые им про себя так часто, что затвердели напрочь, камешек к камешку, замазанные цементом жгучей обиды, — эти слова так и остались в памяти. Он, похоже, долго готовил свою речь, но сказать ее так и не успел. И вот теперь под руку подвернулась Леся. Так почему именно ей? Что такое она вызвала в душе, что он все-таки сказал это?

…Он шел к Зое. Инстинктивно чувствовал, что в такой момент обязательно нужно к ней. Поднялся на второй этаж, сунул руку в карман, нащупал ключ от квартиры, открыл дверь. Она не ждала. Хотя ужин был готов, квартира убрана, вместо домашнего халата надет хороший брючный костюм бежевого цвета. Вообще, не так уж она была некрасива, Зоя. Просто такие женщины ему никогда не нравились. Не присматривался к ним, и все. А волосы у нее оказались не крашеные, свои, светлые, чуть выгоревшие на солнце.

— Ты?!

— Я с работы. Пойду руки помою.

— С работы и — сюда?!

— По-моему, я здесь прописан. — Он даже слегка обиделся.

— Это все? Только прописка тебя заставляет появляться иногда в этой квартире? И мои дети?

— Наши.

— Послушай, я вот сижу здесь весь день, сижу, думаю, думаю. Времени свободного много, дети на даче, и получается, что все оно заполнено тобой, мыслями о тебе. Голова просто распухла от этих мыслей. И вот что решила: никакого сначала не будет, если ты будешь поступать, как раньше. Хватит. От тебя снова пахнет чужими духами, очень мне знакомыми. Стоило с того света возвращаться.

— Откуда ты знаешь, что я был там, на том свете? — тихо спросил он.

— Чувствую. Я всего тебя чувствую.

— Не будет как раньше, Зоя. Я зашел к ней, потому что хотел узнать одну очень важную для себя вещь. Но ночевать я там не хочу. И в выходные мне больше всего на свете хочется поехать к детям. С тобой.

— Что? Что ты такое говоришь?!

— По-моему, это самая естественная на свете вещь.

И в ее удивленно распахнутых глазах он совершенно отчетливо увидел все тот же немой вопрос: «Кто ты теперь? Кто ты?!»

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Утро

Он проснулся очень рано, в шесть часов. Хотелось успеть сделать многое за этот день. Пятый день, который он записал потом в актив своей новой жизни. Теперь все прожитое время он делил именно так, на две графы: актив и пассив, сделал, что хотел, и не успел сделать.

Это утро он хотел начать с гимнастики и пробежки. Встал тихонечко, стараясь не разбудить Зою. Поздно вечером они помирились окончательно, и снова была ее страстная, молодая, похожая на вновь народившийся месяц любовь, и его молчаливое согласие: жалко, что ли? Он чувствовал, что месяц этот будет с каждым днем все полнее и полнее, будет зреть и зреть, потом воссияет огромной, ослепительной луной, и ночи его станут такими светлыми и яркими, какими никогда не были раньше.

Он не знал пока, что делать с этой молодой Зоиной любовью, просто, и в самом деле, не хотел сейчас никаких других женщин. Он хотел вспомнить что-то очень для себя важное. А главное, почему так упрямо шел в то утро по дороге, ведущей в Москву.

Зоя спала и даже во сне счастливо улыбалась. Но когда он начал потихонечку одеваться, проснулась мгновенно, подняла голову с подушки и совсем не сонным голосом спросила:

— Ты куда так рано?

— Гимнастику хотел сделать.

Это была Зоя, не Леся. Даже если удивилась, то и виду не подала, вскочила с постели, полезла в шкаф, с нижней полки вытянула, пыхтя, пыльную картонную коробку:

— Вот.

В коробке этой он, заглянув, увидел пудовую гирю, пару легких гантелей и еще две потяжелее.

— Сойдет.

Коробку отнес в другую комнату, там же начал, не спеша, разминаться. Зоя сюда заглядывать не стала, он оценил ее деликатность: движения его пока были деревянными, и много он добиться не смог. После долгого перерыва мышцы ныли, и чувствовалось, что завтра будут здорово болеть. После короткой гимнастики он надел спортивный костюм, вышел в прихожую. Зое сказал:

— Пойду пробегусь. Кажется, набрал лишних пару килограмм.

Зоя снова промолчала, и он так и не понял, волновал его раньше собственный вес или не волновал. Бежать по тенистой улочке в сторону городского парка ему понравилось. И город понравился. Теперь понравился. Утро было свежим, теплым, ароматным, как только что испеченный хлеб. Запахи этого утра возбуждали аппетит соскучившегося по активным движениям тела. Он открывал рот, глотал это утро кусками, глотал жадно, и жажда движений притуплялась до тех пор, пока не стало совсем лениво и сыто. Тут он остановился и посмотрел на часы. Все, на сегодня хватит.