День всех влюбленных - Сергей Арно

Три года назад Феликс Моисеевич оказался в командировке в Минеральных водах. По пути в Петербург в вагоне их поезда террористы взорвали бомбу. Феликс Моисеевич не пострадал, но с тех пор от полученной психологической травмы что-то повернулось в его голове, и на мир он стал смотреть как-то иначе, по особенному. По особенному смотрит на мир всякий человек, получивший сильную психологическую травму, и не часто психологам удается вывести его из этого состояния. Вот и Феликса Моисеевича не удалось. Он проживал один в однокомнатной квартире и, недавно выйдя на пенсию, мог полностью отдаться интересующим его занятиям. Раньше он занимался разведением аквариумных рыбок, но с некоторых пор забытые рыбки сдохли, и теперь Феликса Моисеевича интересовали только взрывы. Он перечитал много литературы на эту тему, но нигде не встретил того, что искал — слов о том, что происходит внутри взрыва.

Он уже мог представить себе маленькую коробочку, в которой накоплена, сжата огромная энергия, способная в какой-то определенный момент вдруг выплескивается в разные стороны окружающей среды. Взрыв — это очень быстрое выделение огромного количества энергии и большого объема газа. Это взрывные газы раздвигают окружающую среду во все возможные направления со скоростью девять километров в секунду, и на мгновение создается особое пространство, в котором может происходить… да все что угодно может происходить.

"Я побывал там, — писал Феликс Моисеевич в дневнике, который начал вести после взрыва. — Я видел все своими глазами. Это не было смертью, и это не было жизнью. Это было нечто другое, особенное, то что никогда не забыть, не измерить… и никогда не вспомнить. Когда я пытаюсь сделать это, вновь окунувшись в то мгновение… или в ту вечность, мне становится упоительно страшно, но вспомнить удается немногое. Тени, передвигающиеся во мраке. Они говорят между собой, кажется, не понимая, что с ними происходит. Время там текло по другим законам: для человека со стороны прошло мгновение — для человека находящегося внутри — долго… Я не знаю сколько, но долго. Психологи работали с каждым из нас, стараясь вывести из этого состояния. Милиционеры и психологи не хотели, чтобы ты вспомнил, что было там, в то мгновение или в ту вечность. Наоборот — хотели, чтобы ты забыл. Их интересовало время до: не видели ли кого-нибудь подозрительного, где кто стоял в этот момент, и иногда — после. Как удалось выбраться после, но никогда — момент взрыва. А ведь это и есть самое главное. Но все что тебе удается вспомнить, считается посттравматическим синдромом. Считается, что там внутри ничего нет и не может быть. Но ведь там рвется пространство, именно там открывается вход внутрь, в другое измерение. В рай или ад не все ли равно, но ты оказываешься в другом месте в другом времени. Ведь никто не знает, что происходит в ситуации взрыва. Это дверь в другой мир, которая всегда закрыта и открывается только во время взрыва. Не все возвращаются живыми. Кто-то выходит оттуда с просветленным лицом или растерянным. Люди выходят оттуда без одежды, кто-то смеется, кто-то плачет… но выживают не все: многие остаются там, в другом измерении, в аду или раю не имеет значения".

Или вот другой отрывок из дневника:

"Многие люди думают, что это они, изобретя "черный порох" в 10 веке, придумали взрыв. Нет, это Большой Взрыв в бесконечно малой точке пространства придумал их много миллиардов лет назад. Теория Большого Взрыва известная в физике и объясняет появление нашей Вселенной, а затем и жизни на земле. Вообще всего этого — этой нашей цивилизации и нас самих. Все мы живем благодаря Взрыву. Представить только себе, что где-то среди звезд миллиарды лет назад произошел этот невероятной силы взрыв и образовалась наша Вселенная, и зародилась жизнь, и появилась наша больная цивилизация. Взрыв, дающий жизнь. Ведь взрыв имеет два полюса: созидания и разрушения. И если произвести взрыв в определенной точке планеты, то жизнь на ней начнется заново. И самое главное — найти эту точку, называемую "пуп Земли"".

Глава 7

Художник черт знает чего

Клуб "Петербургский гурман" ежемесячно собирался на частных квартирах, и уже там происходили вещи, сокрытые от случайных глаз.

По городу ходили слухи, будто члены Клуба, бросив жребий, ежемесячно съедают отдельных членов, удобрив их специями. И правда, кто-то из них вдруг исчезал, но потом непременно присылал открытку с красивым видом с приветами и поздравлениями, а в ней обязательно содержался рецепт нового диковинного блюда. Открытки эти читали перед общим собранием, и все хлопали в ладоши и смеялись, радуясь привету от члена клуба. В конце открытки всегда было пожелание приятного аппетита.

Правда, злые языки утверждали, что открытки эти от съеденных членов, писала пресс-секретарь Клуба Эльвира Константиновна, и что написаны они одним почерком и чуть ли не одной гелевой ручкой, но сравнивать их никому в голову не приходило.

Мастерская Сергея находилась на Васильевском острове во дворе старого дома в облупившемся одноэтажном здании, когда-то служившем прачечной. Мастерская эта перешла Сергею по наследству. Его отец — известный в прошлом художник соцреалист, ваявший бесчисленных девушек с веслами, Лениных, Кировых и Дзержинских, — получил мастерскую от государства, и когда Сергей тоже стал художником, после смерти отца мастерская перешла ему.

Со времен развитого социализма внутреннее содержание мастерской сильно переменилось. Сергей не пошел по стопам отца и стал заниматься не скульптурой, а живописью и темы для своих произведений выбирал все больше эротического содержания. Обнаженные женщины в самых соблазнительных позах не сходили с его полотен. Да и натюрморты, если такие случалось писать, выходили с эротическим подтекстом — что ни предмет, то непременно похожий на половой орган, и если даже с виду не похожий, то почему-то орган половой и больше ничего так и лезет в ум посетителю, разглядывающему картину. Сергей, зная эту свою особенную способность, бывало даже нарочно писал не характерный для него пейзаж или еще хуже того портрет, но получалось, что деревья, листья, облака пейзажа походили на все те же половые органы, а у портрета вообще черт-те на что похожие носы, рты, глаза…

Максим оставил машину на третьей линии, а сам пошел пешком проходными дворами, скрываясь от назойливого Обжоры, который обычно следовал за ним как хвост. Максим побаивался этого преданного Матильде угрюмого типа. Было не очень понятно, зачем Матильда прикрепила к нему Обжору — то ли для того, чтобы он охранял его, то ли для того, чтобы следил. Последнее было, пожалуй, более вероятно: по наблюдениям Максима женщина она была ревнивая.

Хотя Максим и приказал Обжоре сидеть в машине, но он, конечно, не послушался. Максим видел, как он стал звонить по телефону, после чего побежал за ним вдогонку. Но Максим с детства хорошо знал проходные дворы и парадные Васильевского острова — его здесь фиг поймаешь. В окно парадной он пронаблюдал, как Обжора, не разбирая дороги, шлепая по лужам, пробежал мимо, бросил недокуренную сигарету на пол и спустился по лестнице.

— Катастрофа! Неужели это ты?! — обрадовался Сергей, распахнув дверь мастерской.

На нем был передник весь перемазанный масляными красками, на голове плюшевый берет, в руке он держал кисть. Судя по всему Максим оторвал его от работы.

Максим прошел в мастерскую друга. Большое помещение около 80 метров было заставлено бюстами революционных вождей прошлого века. Мастерская имела множество закутков, стеллажей с редкостями в виде заспиртованной гадюки или уродливого младенца в колбе, древней византийской вазы из глины, полутораметровой иконы Николы Чудотворца новгородской школы XVIII века. На старинном столике с бамбуковыми ножками — треснувшая скрипка какого-то знаменитого скрипичного мастера рядом с пробитой немецкой каской войны 12 года, метровые африканские массаи из железного дерева, арбалет на стене, чучело скунса на полочке рядом с игольчатой рыбой-шар и тут же древний фолиант на латыни неизвестно какого века, ну и, конечно, картины, картины… Словом, обычная мастерская художника… Да, еще челюсть неандертальца, которой хозяин очень гордился.

В одном из закоулков окоченела живая обнаженная модель в бесстыдной позе куртизанки. Она улыбнулась Максиму вымученно.

— Вы знакомы? Это модель Люда, — всех женщин, с которыми у него были близкие отношения, Сергей называл моделями. — Ну, садись, дорогой, я сейчас кофе поставлю. А то не виделись уже, катастрофа! полгода, наверное.

Сергей положил кисть на табуретку и пошел в угол мастерской, где у него стояла плита. Максим, сняв пальто, повесил его на рога марала, выросшие из головы животного, прибитой к стене, и уселся на огромный диван возле журнального столика.