К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

— Проклятье! Ваша амнистия закончилась землетрясением для нашего брака, после которого мы едва выстояли!..

В этом его возгласе было столько яда и ярости, что я очень ясно почувствовала: это — намек на Клавьера и на мои тогдашние прегрешения в столице. Да-да, именно так! Разве что имя банкира произнесено вслух не было, но смысл был абсолютно ясен… Все-таки этот человек постоянно будоражил ум моего мужа, как я ни старалась убедить Александра в том, что тот ничего для меня не значит. Выходит, муж потерял ко мне доверие, считает чуть ли не потаскушкой?!

Щеки у меня запылали:

— Вы на что намекаете, герцог? На то, что я, едва оправившись от родов, ищу в Париже любовных приключений?!

— Черт побери, сударыня! Вы так явно показываете свое недоверие к моей способности уладить мои собственные дела в столице, что я могу предполагать все, что угодно!

— Речь не идет только о ваших делах, сударь! — возразила я запальчиво. — Вы решаете здесь судьбу нашей семьи!

— И что же? Вы прибыли, чтобы быть наставницей нерадивого супруга?!

Давно я не видела его в таком гневе. Он весь был как натянутая струна, у сжатого рта залегли две белые черточки. В чем-то он был прав. Где-то в глубине души я действительно не хотела, чтобы переговоры о нашем будущем проходили без меня. Конечно, я доверяла ему, но как-то не хватало мне того полного женского смирения, которое вручает мужу абсолютно все бразды правления. И потом, мне страстно не хотелось уезжать из Франции… Возможно, когда я рвалась в Париж, это нежелание тоже играло свою роль.

— Судя по вашему тону, — сказала я, пытаясь сохранять спокойствие, — ваши дела идут не лучшим образом.

— Вы забыли напомнить о моем пьянстве, — отрезал он гневно. — Без этого арсенал женских придирок будет неполон, уверяю вас.

Мне казалось, я не должна поддаваться обиде. Что угодно, только не новая ссора! Сердце у меня разрывалось от противоположных чувств. Кроме обиды, душу мне захлестывало и сочувствие: он, победительный воин, завоеватель стольких женских сердец, представал нынче действительно не в самом лучше виде выпивающего побежденного… А ведь я помнила, что обязана этому мужчине счастьем и жизнью. Могла ли я не сочувствовать ему в этом жизненном переплете? Да, могла и сочувствовала… но одновременно и задавалась вопросом: почему он пренебрегает моими состраданием, помощью и советами? Как часто говаривал Талейран, не использовать способности женщины — это значит не использовать половину сил государства.

Я шагнула к нему, попыталась взять за руку.

— Александр… я же люблю вас, и вы знаете это.

— Сюзанна, — ответил он негромко и холодно, — все это лестно, но для такого признания вовсе не было необходимости ехать так далеко. Любовными признаниями мы прекрасно обменивались и в Бретани.

— А если я не могла? — воскликнула я. — Не могла терпеть? Если я сходила с ума от беспокойства… и так хотела узнать, что с вами?

Александр тряхнул головой, будто желал прогнать остатки гнева. Он не отнимал руки, но взгляд его не становился теплым.

— Испытывая беспокойство, сударыня, вы должны были сказать себе всего несколько слов: «Я доверяю своему мужу». А еще — глубоко вздохнуть, чтобы успокоить нервы окончательно… Этого было бы достаточно.

— Достаточно? Для чего? Или кого?

— Достаточно для того, чтобы не идти на поводу у страхов и не оскорблять меня недоверием.

Против воли я ощутила, как во мне тоже закипает гнев. Я поняла уже, что он демонстративно не будет рассказывать мне ничего о том, как обстоят роялисткие дела в Париже, — именно для того, чтоб не дать мне возможности советовать. Но я не готова была повиноваться его выбору вслепую, без разговоров! В конце концов, Талейран потратил два битых часа, чтоб разъяснить мне свои намерения. А собственный муж и говорить не желает?!

— Ну уж извините, господин герцог! — возмутилась я, уже не скрывая своих чувств. — Извините, что я не тряпичная кукла, которую можно забросить куда угодно, хоть в Бретань, хоть в Англию, ни о чем не спрашивая!

У меня на миг перехватило дыхание. Задыхаясь, я выговорила:

— Знаете, я отныне не согласна… ни на ссылку в Бретани, ни на слепое бегство в Англию. Я хочу знать, что происходит, и понимать, куда меня ведут!

Взгляд его потемнел, глаза стали почти черными. Я знала, что это признак нешуточной угрозы. Однажды, когда глаза его были такими, он ударил меня, можно сказать, избил… Вот и сейчас, он аккуратно перехватил мои руки, сжал их стальными пальцами у запястий — не больно, но ощутимо, так, чтобы я поняла, насколько он сильнее.

— У вас истерика, герцогиня.

— У меня?!

Не отпуская моих рук, он выговорил тихим жестким голосом:

— Как у моей жены, у вас есть сейчас только один путь: вернуться в Бретань и ждать там известий от меня. Вы знаете, что я все решу в интересах своей семьи. Я вам достаточно в этом клялся. Если же…

Мы смотрели друг на друга глаза в глаза, почти как враги. Не сводя с меня пристального взгляда, Александр внушительно продолжил:

— Если вы будете искать какой-либо другой путь, вы положите конец нашему браку, госпожа дю Шатлэ. Это будет финал. Помолчав, он веско, почти по слогам добавил:

— Вы поняли, мадам? Финал.

Я в ярости вырвала свои руки и отпрянула от него.

— Черт бы вас побрал, Александр! Меньше всего, отправляясь в Париж, я ожидала услышать такие угрозы!

— Это говорит только о том, что вы плохо знаете своего мужа.

Пока я приходила в себя, пытаясь осмыслить услышанное, и понять, что же именно его так взвинчивает (мое своеволие, собственное самолюбие, уязвленное политическими неприятностями, или мысль о том, что в Париже я так близка к Клавьеру, — тут любую версию можно было предполагать), Александр отошел к окну, встал, повернувшись ко мне спиной, словно не желал больше разговаривать. Под щеками у него ходили желваки, и это доказывало, что его спокойствие видимое и является только прикрытием для бушующей внутри бури.

Рассерженная, я растерла себе запястья. Синяков не будет, конечно, но я как-то отвыкла в последнее время от подобного физического воздействия. Он, надо сказать, и раньше его не чурался… Это одновременно и возмущало меня, и вызывало странное, животное какое-то уважение к нему как к мужчине. Этот человек умел укрощать женщин, подобной способности у него, конечно, не отнять. Не потому ли я так влюбилась в него когда-то и влюблена по сей день?

Он всегда демонстрировал, что любые попытки им управлять обречены,