Жонглёр и мадонна - Далия Трускиновская

По логике магнитофонной записи, под которую он работал, следовало, что если он сию же минуту не выйдет на финальные комбинации с кольцами и кульбитами, то номер так и останется без конца, а ему просто придется еще потянуть время с мячами и подольше раскланиваться.

Иван собрал мячи, схватился за кольца, впопыхах бросился в кульбиты и зал громко зааплодировал. Эти полторы тысячи человек не знали, что сегодня премьера. Они не знали, что на восемь трюков у Ивана уже есть авторские свидетельства, и очень удивились бы, узнав, что такого рода свидетельства вообще существуют. Если бы Иван работал всего пятью мячами, без всяких пируэтов и кульбитов, они аплодировали бы точно так же.

Грань, отделяющую возможное от невозможного, зал еще хоть как-то чувствовал. А то, что в принципе - за этой гранью, для него сливалось в какое-то сверкающее и оглушающее действо. Шесть в воздухе мячей или семь кто их считать станет...

Все это Иван отлично знал. Премьера здесь была нужна только ему самому.

Когда он убегал за кулисы, навстречу уже ехал Гриша на Абджаре, вслед за ним Вадим на Рыжике, и весь проход был забит всадниками. Иван, будто лунатик, отрешенно прошел между блестящих конских крупов.

Услышав свою музыку, Гриша подтянулся, поправил папаху и повелительно махнул рукой. Кто-то отчаянно, чтобы в зале содрогнулись, взвизгнул, кто-то прокричал на диком языке. Справа и слева от Гриши на манеж понеслись яростные всадники. Сам он выехал последним, заставляя нетерпеливого Абджара идти коротким танцующим галопом, и посреди манежа поднял его в свечку. Тут занавес закрыли.

Иван неторопливо собрал реквизит и понес в гримерку.

- Ишь, черт, - перешепнулась униформа у него за спиной. - Никогда не спросит: ну, как?

Но Ивану и так все было ясно. В гримерке он с особым удовлетворением стянул мокрый костюм и повалился на топчан. День был прожит удачно. Он опять сделал то, что другим не под силу. И опять некому было похвастаться.

Сняв грим, Иван отправился в душ. Рядом брызгался Сашка, у стены возился с вентилем Вадим. Иван блаженствовал под горячей водой. Вдруг она стала прохладной, а через секунду - и вовсе ледяной. Иван в растерянности даже не сразу сообразил выскочить из-под душа.

- Вадим, так твою мать, ты что, ошалел? - Иван имел в виду, что не надо крутить незнакомые вентили.

- Черт его знает, что тут у них за хозяйство, на соплях держится! объяснил Вадим.

- А не хватайся за всякое... - подал голос Сашка.

- Вы бы, чем выступать, помогли...

Все трое склонились над трубами. Самые сильные пальцы оказались у Ивана. После чего из соседней женской душевой раздался визг.

- А им, конечно, вся горячая досталась... - позавидовал Сашка, оттирая с рук ржавчину.

Они поковырялись еще немного - цирк был построен в прошлом веке знаменитым Альбертом Саламонским и все в нем уже дышало на ладан. Наконец обеспечили горячую воду и себе.

- Ну что, моемся по новой? - спросил Вадим.

А после вторичного мытья как раз и позвать бы Ивану Вадима с Сашкой к себе в гримерку, посудачить про расхлябанные душевые, похвастаться своим новорожденным поворотом! Но мужчины мылись молча, и Иван думал - а чего к ним соваться, больно им нужен этот поворот!

Пожалуй, только Майя и поняла бы...

Когда Иван дозвонился, уже было далеко за одиннадцать.

- Ты где пропадаешь? - недовольно начал он, услышав далекое "я слушаю вас внимательно". Тут на линии что-то заскрипело, захрюкало, и к Ивану с боями прорвались невразумительные слова: "Эти болваны меня повесили!.."

- Але! Але! - завопил изумленный Иван. - Не слышу!

- Выставка, будь она неладна!

- Какая выставка?

- Ну, я же тебе говорила! Сегодня мы с утра мучаемся. Нам так повесили работы, что все пришлось перевешивать.

Иван вспомнил - Майя с подругой готовились к совместной выставке, да им еще на шею навязали какого-то скульптора по дереву, которого больше некуда было приткнуть.

- А у меня сегодня премьера! - гордо сказал Иван. Ей есть чем похвастаться - выставка! - но и он не лыком шит.

- Какая премьера? - удивилась Майя. Он объяснил. Она не поверила, что это возможно. Он позвал на представление, добавив, что не только она кое-кто из своей же братии, жонглеров, тоже вполне мог бы задать этот вопрос.

Майя позвала его - но не к открытию выставки, когда перед запертой дверью долго говорят всякие благоглупости, а часа два спустя, когда почетные гости слиняют, а все прочие придут в себя.

Накануне выставки Иван одевался особенно тщательно - мало ли с кем придется знакомиться, Майя не должна краснеть за оборванца. Поскольку весна установилась окончательно, Иван надел легкую куртку, ярко-голубую, а под нее черный пушистый свитер. Получилось вроде ничего.

Спеша через парк, он включил Мэгги и прибыл на выставку в сопровождении канцоны Франческо да Милано.

Народу в зале оказалось порядочно, все говорили вполголоса, мягко жестикулировали, вежливо улыбались. Звучали незнакомые слова "лессировка", "моделировка", "мокрым по мокрому"... Прозвучало и "акриловые краски" - тогда Иван обрадовался, потому что Майя про них уже рассказывала. Он почувствовал свою сопричастность к происходящему.

Потом он заметил Майю в обществе двух дам и старика. Дамы были одеты диковинно, а старик не брился, а может, и не мылся с первой мировой войны. Но к нему-то и обращались с величайшим почтением.

Майя, спрятав лицо под ярким гримом, стала высокомерной и самоуверенной. Ее кожаный комбинезон был заправлен в короткие сапоги, а на плечи она накинула экзотический жилет мехом наружу.

Иван встал так, чтобы Майя его заметила. Она кивнула и отошла от собеседников.

- Мои работы - вон там, вдоль стены и за поворотом, - быстро объяснила она. - Давай, оценивай...

Иван побрел вдоль указанной стены в растерянности. Он ничего не понимал. Часть ее работ были гравюры, на которых перепутались хвостами фантастические звери. На других беседовали, стреляли из луков и боролись обнаженные юноши и кентавры. Обнаружил он также крошечный земной шар в окружении огромных и безликих человеческих фигур - и опознал акриловые краски. Все это было очень тонко, аккуратно, тщательно сделано. Но для чего сделано - Иван уразуметь не мог. Ему понравились только мудрые и печальные лица кентавров.

Он завернул за поворот и увидел картину.

На ней была изображена толпа, состоящая из человеческих лиц. Они смотрели в разные стороны. Судя по тому, что одни как бы двигались на зрителя, другие мелькали в профиль, а третьи предъявляли только свой затылок, Майя изобразила перекресток. В глазах людей были лень, тоска и равнодушие. А сквозь толпу к Ивану шла женщина с тончайшим нимбом над головой и несла младенца.