Жонглёр и мадонна - Далия Трускиновская

Трускиновская Далия

Жонглёр и мадонна

Далия ТРУСКИНОВСКАЯ

ЖОНГЛЕР И МАДОННА

Когда гостиница "Паладиум", расширяясь, получила в свое распоряжение два верхних этажа соседнего дома, обнаружился небольшой сюрприз.

Фасад этого дома украшали три башенки в псевдоготическом стиле. Две крайние, с бочку величиной, облюбовали голуби. Администрация полагала, что и средняя башенка с двумя узкими стрельчатыми окнами ни на что больше не пригодна. Но при ремонте новых владений оказалось, что там вполне можно устроить однокомнатный номер.

Он-то и достался Ивану.

Сперва Иван, даже не распаковывая чемоданов, пошел отказываться от номера. Он очень недовольно перечислил отсутствие лифта, заедающий замок и сквозняки.

- У нас скоро освободится кое-что на втором этаже, - многозначительно сказали Ивану.

По опыту долгих странствий Иван знал, что от него ждут реплики вроде: "Ну, я в долгу не останусь..." Но мысль о процедуре обмена мятой банкноты на ключ внушала ему некоторое омерзение. Поэтому он не расцвел белозубой улыбкой, а довольно пасмурно сказал "спасибо" и ушел.

- Да-а... - очень критически оценила Ивана администрация. - И рожа брюзгливая...

Очень скоро выяснилось, что Иван - "заслуженный" и "лауреат международных". Ему вполне бескорыстно предложили ключи от "люкса" на втором этаже. Но он ни с того ни с сего переезжать отказался.

Номер Ивану в конце концов понравился вот чем. Когда он подходил к окну, казалось, будто башенка сорвалась с дома и летит над городом. Он даже чувствовал угол ее наклона в этом полете. Внизу плыли острые черепичные крыши, узкие дворы, флюгера на таких же башенках и небольшие мощеные площади.

Очевидно, отсюда родом была та музыка, которую Иван в последнее время очень уважал.

В его несложном хозяйстве, кроме одежды и необходимых вещей, имелись: чугунный подсвечник, книга в бархатном переплете, электрический самовар и кассетный магнитофон. Они очень быстро прижились в башенке, подсвечник встал у изголовья, а книга в потертом малиновом бархате, толщиной с хозяйское предплечье и весом в добрых три кило, с тусклыми медными застежками, легла на прикроватной тумбочке.

Книгу Иван смастерил лет шесть назад из переплета от фамильного альбома, вставив в него листов двести плотной желтоватой бумаги. Такая почтенная книга вполне соответствовала его педантичности в том, что касалось работы. Служила она для репетиционных планов и зарисовок новых трюков. Каждый вечер перед тем, как попарить руки в содовой ванночке и лечь спать, Иван сверялся с планами, отмечал сделанное, вносил коррективы и рисовал схемы с шариками и стрелочками.

Самовар хорошо бы встал на подоконнике, но, будучи сломан еще в Новосибирске, лежал в контейнере. Кассетник же постоянного места не имел. Иван называл его Мэгги и всюду таскал с собой.

Как-то бойкая девица упрекнула Ивана в полной музыкальной безграмотности. Иван приобрел кассетник и созвонился с двоюродным братом, владельцем приличной фонотеки. Тот стал переписывать для него с пластинок классику, причем Иван и тут блеснул методичностью. Он начал с мотетов и мадригалов шестнадцатого века. И они ему понравились настолько, что дальше он так и не продвинулся. А бойкую девицу забыл окончательно и бесповоротно - она осталась в одном из тех тридцати городов, которые он посетил за последние годы.

Мэгги сопровождал Ивана в течение дня и все время тихо мурлыкал Иван совершенно не выносил шума, считая, что свою дневную порцию децибелов он получает каждый вечер на представлении.

Еще в комнате были мячи.

Те, с которыми Иван репетировал и работал в манеже, на ночь складывались в чемодан и запирались в гримуборной. Он никогда не брал в гостиницу свой рабочий реквизит. А эти хранились еще со времен училища и странствовали вместе с хозяином в старой спортивной сумке. Хотя хозяин мог месяцами к ним не прикасаться.

Когда-то у мячей были имена. Доставая их из сумки, Иван мог бы вспомнить, кого, как и почему именно так звали. Только доставать их было незачем. Он давно работал с более крупными, привык к ним, а эти проживали в номере скорее на правах талисмана.

Остальным вещам Иван не придавал особого значения, без волнения их приобретал и без проблем расставался.

Как раз назрела необходимость поменять будильник, но Иван все откладывал покупку - оказалось, что в башенке его прекрасно будит солнце.

И в тот день оно тоже исправно его разбудило.

Несколько секунд он пролежал, улыбаясь. Потом первым же движением включил Мэгги.

- Аве, Мария... Аве, Мария... - принялся повторять на все лады высокий и скорбный женский голос. Эта молитва настолько не соответствовала утру и солнцу, что Иван немного перемотал пленку и успокоился на грациозном ричеркаре. Затем он встал, потянулся и подошел к открытому окну.

Там, за немытым окном, вовсю разгулялся горячий свет. Иван раздернул шторы. Две широкие золотые волны залили комнату. Башенка поплыла в невообразимо голубое небо.

Выбежав на улицу, Иван прямо с гостиничного порога ухнул в огромную лужу - еще вчера ее здесь не было. Лужа нестерпимо сверкала. Тротуар у гостиницы был огорожен - таяли гигантские сосульки.

Иван не заметил, как добежал до цирка.

Страшно хотелось работать.

Он уже направился было в гримерку, но вспомнил, что нужно довести до конца одно важное дело.

Лицо его мгновенно приняло обычное недовольное выражение. Мало того, что всякие бытовые заморочки раздражали Ивана, так он еще терпеть не мог выступать в роли просителя.

Выключив Мэгги, Иван кивнул вахтерше и направился к кабинету главрежа.

Главреж был в кабинете один. Он с кем-то весело и громко говорил по телефону, правой рукой держа трубку, а записывая почему-то вкривь и вкось левой.

Поздоровавшись, но не получив приглашения сесть, Иван демонстративно остался стоять, даже не делая вида, что разглядывает от скуки фотографии на стенах.

- Помню, все помню! - вдруг радостно сообщил ему главреж, прикрыв трубку ладонью. - Завтра же уладим!

Из чего Иван понял, что о нем в очередной раз забыли.

- Если сегодня же не будет вызван художник, я вечером не работаю, спокойно заявил Иван.

- Тогда, голубчик, инспектор манежа попросту напишет на тебя докладную... - начал было главреж с благодушной улыбкой, но тут же и осекся - такой пристальный и тяжелый взгляд ощутил на себе.

- Я не по пьяной лавочке костюм порвал, - только и сказал Иван, гася свой испытанный в неурядицах взгляд.

Выглядел-то он не очень внушительно - высокий, тонкий, да еще на виске светился багровый, рваный, плохо заживающий и не поддающийся никакому гриму шрам. Сознавая это, Иван выучился внушать к себе почтение подчеркнутой немногословностью и сурово-уверенной повадкой. Впрочем, сам он, будучи артистом, всегда хорошо знал, когда переигрывает.