Мы - Дэвид Николс

Что еще? Он любит футболки с нелепыми V-образными вырезами, из которых постоянно торчит его грудная кость, и у него есть привычка убирать руки в рукава и засовывать их подмышки. Но он категорически отказывается носить пальто, нелепый выпендреж, — можно подумать, пальто носят одни «ботаны» и неклевые или в переохлаждении есть что-то «хипповое». Против чего он восстает? Против тепла? Удобства? «Не обращай внимания, — говорит Конни, когда он выходит из дому в шторм, подставив ветру голую грудь. — Это его не убьет». Но все-таки может убить, а если не убьет его, то убьет от расстройства меня. Возьмите, к примеру, состояние его спальни — комнаты настолько загаженной, что она превратилась в запретную зону типа Чернобыля, огромную чашку Петри с заплесневелыми хлебными корками, пивными банками и немыслимыми носками, и это не просто от лени с его стороны — нет, он немало постарался, чтобы создать ситуацию, которая вызовет максимальное недовольство. Мое недовольство! Не его матери, а мое, мое, так что это больше не спальня, а полномасштабный акт враждебности.

А еще он бормотун, проглатыватель слов. Несмотря на то что последние шесть лет он прожил в благополучной части Беркшира, разговаривает он, растягивая слова, как утомленный кокни, ибо, не дай бог, кто-нибудь подумает, что его отец преуспел в жизни или много работал, не дай бог, кто-нибудь подумает, что он живет в достатке, комфорте и любви и любят его в равной степени оба родителя, хоть он и требует внимания только одного из них.

Короче говоря, мой сын делает из меня отчима.

В прошлом у меня был опыт неразделенной любви, и могу вас заверить, дело это непростое. Но неразделенная любовь единственного отпрыска особенно больно и долго жалит.

27. Хельмут Ньютон

[8]

Но вот наконец поезд отошел от платформы и Алби перенес страшный и правдивый фокус камеры со своих незавязанных шнурков на бетонные стены туннеля под Восточным Лондоном, потому что, сколько бы ты ни делал снимков грязного бетона, их всегда мало.

— Надеюсь, ты сделаешь много снимков Эйфелевой башни, Эгг, — сказал я любящим тоном, чтобы его поддразнить. — Мы с твоей матерью встанем на первом плане и поднимем большие пальцы вверх. Вот так. — Мы продемонстрировали. — Или другой вариант: я раскрою ладонь и вытяну руку, чтобы казалось, будто я держу ее…

— Это не фотография, это отпускные снимки.

Видимо, тенденция нарочно не понимать шуток заразительна. Конни подмигнула мне и пожала под столом мое колено.

Сыну вскоре предстояло изучать фотографию на трехгодичных курсах, которые мы оплачивали, и хотя жена, разбиравшаяся в подобных делах, настаивала, что у него есть талант и свое «видение», я все равно тревожился и каждодневно боролся с этой тревогой. В какой-то момент он намеревался изучать театр — театр! — но мне удалось пресечь это в корне, теперь же настал черед фотографии, последнего увлечения из длинной цепи временных пристрастий: «уличное искусство», катание на скейтборде, работа диджеем, игра на барабанах, позабытые обломки которых захламляли подвал, чердак и гараж вместе с оптимистичным набором химика, который я купил, а он отшвырнул в сторону, обнадеживающим микроскопом, так и оставшимся в невскрытой упаковке, и пыльной коробкой, предлагавшей «Вырастить свои собственные кристаллы!».

Но отрицать его энтузиазм было невозможно. Вы бы видели Алби с камерой, как он извивался длинным телом, принимая форму вопросительного знака, словно играл роль фотографа. Иногда он делал кадры, вытянув руку с камерой и непрерывно нажимая «пуск» — этот стиль, кажется, называется гангстерским, — иногда становился на цыпочки и выгибал спину, как тореадор. В первое время я совершал ошибку, замирая и улыбаясь при виде камеры, но вскоре понял, что он ни за что не щелкнет затвором, пока я не выйду из кадра. В действительности из тысяч снимков, многие из которых были сделанные с любовью портреты матери — ее глаза, улыбка, — а также его обычный репертуар из мокрых картонных коробок, сбитых машинами барсуков и т. д., не было ни одной моей фотографии. Во всяком случае, лица — всего лишь крупный план тыльной стороны моей ладони, черно-белый контрастный снимок, вошедший в учебный проект, названный, как оказалось позже, «Утиль/Распад».

Страсть Алби к фотографии способствовала напряженности атмосферы и по другой причине. У меня в кабинете стоял принтер, цветная модель по последнему слову техники, чьи основные характеристики включали моментальную скорость и шокирующую стоимость обслуживания. Ничего удивительного, что я был более чем раздосадован, когда однажды, вернувшись с работы, услышал, что мой принтер работает на полную катушку. В раздражении я взял посмотреть верхний оттиск из внушительной стопки снимков 8×10. Это оказалась контрастная, скрупулезно детализированная черно-белая фотография какого-то темного мха, и только когда я присмотрелся внимательно, до меня дошло, что на самом деле это снимок обнаженной женской фигуры, сделанной, так сказать, в профиль. Я уронил его, потом осторожно взглянул на следующий. В размытых черно-белых тонах он мог бы сойти за какую-нибудь снежную горную цепь, если бы не бледный пупырчатый сосок, венчающий вершину. Тем временем из аппарата с шумом вылезала третья фотография, и, судя по началу, это появлялись ягодицы.

Я позвал Конни:

— Ты видела Алби?

— Он у себя. А что?

Я протянул ей фотографии, и, как и предвидел, она отреагировала тем, что прижала руку ко рту и рассмеялась:

— Боже, Эгг! Чем это ты занимался?

— Почему бы ему для разнообразия не сфотографировать чье-нибудь лицо хотя бы один раз?

— Потому что ему семнадцать лет, Дуглас. В его возрасте все себя так ведут.

— Только не я. Я фотографировал природу. Птиц и белок, а еще крепости железного века.

— Вот почему ты биохимик, а он фотограф.

— Я бы, конечно, не стал возражать, но он хотя бы имеет представление, сколько стоят картриджи для этой штуковины?

Конни тем временем внимательно рассматривала ягодицы.

— Держу пари, что это Роксана Свит. — Она поднесла фотографию к свету. — Довольно неплохо. Разумеется, он скопировал все с Билла Брандта[9], но снимки вполне хороши.

— Наш сын — порнограф.

— Это не порнография, а этюд в стиле ню. Если бы он рисовал обнаженную натуру в классе, ты бы бровью не повел. — Она прилепила снимок к стене моего кабинета. — По крайней мере, я на это надеюсь. А там кто знает?

28. Страсть

Вскоре Алби объявил о намерении посвятить свою жизнь хобби. Почему, спросил я у Конни, он не может изучать нечто более практическое, а заниматься тем, что ему нравится, по выходным и вечерам, как все мы? Потому что искусство так не изучают, ответила Конни; ему нужно принять вызов, развивать свое знаменитое «видение», научиться пользоваться инструментарием. Но не будет ли дешевле и быстрее просто прочитать инструкцию? Я бы мог понять, если бы люди по-прежнему пользовались темными комнатами, как во времена моей юности, но теперь все те методы устарели, и как мог Алби надеяться преуспеть в области, где любой владелец телефона или ноутбука становился профессионалом? А ведь он даже не хотел стать фотожурналистом или коммерческим фотографом, делая снимки для газет, рекламы или каталогов. Он не желал фотографировать моделей или спортсменов, как и свадьбы или природу, где львы преследуют газелей, то есть делать фотографии, которые люди могли бы купить, он хотел быть художником, фотографировать древесную кору и сгоревшие автомобили, делать снимки под такими углами, что они вообще ни на что не были похожи. Так чем же он будет заниматься в течение трех лет, помимо того что курить и спать? И на какую профессиональную работу он сможет надеяться по окончании курса?

— Работу фотографа! — ответила Конни. — Он будет фотографом.

Мы метались по кухне, яростно прибираясь, то есть мы прибирались в ярости. Предварительно мы выпили вина, час был поздний, и наш удручающий спор затянулся надолго, а сынок, который его спровоцировал, как обычно, смылся.

— Неужели ты не понимаешь? — спрашивала Конни, швыряя столовые приборы в ящик. — Пусть будет сложно, но он должен попробовать! Если ему понравится, значит нам придется позволить ему испытать свои силы. Почему ты всегда должен растаптывать его мечты?

— Я ничего не имею против его мечтаний, лишь бы они были достижимы.

— Но если они достижимы, то это не мечты!

— Вот почему это пустая трата времени! — воскликнул я. — Проблема в том, что если изначально разрешать людям делать все, что они хотят, то это объективно и фактически неверно. Так у нас весь мир состоял бы из одних балерин и поп-звезд.