Штрафной удар - Виталий Мелентьев

– Так точно. Но закрепиться ему будет трудно – над лощиной…

– Сейчас не в этом дело. Кому нужно – занимается этим вопросом. Нам важно уяснить следующее. Если противнику удастся достигнуть нашей обороны и даже вклиниться в нее, то несколько смелых разведчиков могут воспользоваться сложностью ночного боя и просочиться через линию обороны противника. Как вы на это смотрите?

– Вариант возможный. Следовало бы только заранее выдвинуться вперед, замаскироваться и пропустить противника через себя.

– Думаете, это реально?

– Я знаю эту лощину. Бурьян сейчас высокий, кое-где есть кустарники… так что можно, если… если своя артиллерия не накроет.

– Может быть, вы сейчас же съездите к лощине и подберете место?

– Опасно, товарищ полковник. Подходы неважные. Рисковать следует только один раз.

– Понятно. Вот к этой задаче вы лично готовы?

– К переходу – да. Думал. А что выполнять на той стороне?

Петров замялся только на мгновение: не мог же он сказать младшему лейтенанту, что без командующего он не может уточнить задачу. А командующий еще не приезжал. В иной обстановке, при другом стечении обстоятельств полковник никогда бы не позволил себе спешить. Но внезапно родившаяся идея – перебросить своих как бы вместо немецких разведчиков – требовала быстрых решений. Петров понимал Матюхина – от задачи в тылу зависит и снаряжение, и тактика действий, и многое другое. Но ведь придет задача, придет… К вечеру все станет понятным. Как только вернется командарм.

Полковник встретился взглядом с Матюхиным. Ему понравился прямой взгляд темно-серых маленьких, глубоко сидящих глаз младшего лейтенанта. Они не забегали, не уклонились. По-видимому, характер твердый и решительный. И лицо у младшего лейтенанта тоже понравилось полковнику – худощавое, с крепкими «плитами»-скулами, прямым носом с нервными, тонкими ноздрями. Подбородок скорее квадратный, чем овальный, но не тяжелый. Обычно такие подбородки бывают у людей с сильной волей, но не упрямых, а гибких, умеющих изменять тактику в зависимости от обстоятельств.

– Задачу уточним к вечеру. Сейчас возьмите карту, посоветуйтесь с группой, а часа через… три явитесь ко мне.

– Слушаюсь! – Матюхин вскочил, взял карту и, уже направляясь к двери, подумал: «Все что-то не так… Несерьезно…»

Полковник посмотрел ему вслед и заметил, что младший лейтенант не слишком уверенно ставит ногу.

– Товарищ младший лейтенант! – Матюхин остановился и резко, по-уставному повернулся лицом к полковнику: среднего роста, с хорошо развитыми плечами, напряженно стройный и подтянутый. – Вы ведь были ранены?

– Так точно.

– Нога?

– И нога.

– Не будет ли вам…, трудно? Ведь переходы предстоят тяжкие.

– Не думаю, товарищ полковник. На занятиях проверился.

– Ну хорошо. Посмотрим.

Начальственный баритон полковника прозвучал на этот раз не так уверенно, как всегда. И это тоже не понравилось Матюхину.

– Идите, – сказал полковник и задумался: младший лейтенант вызывал двойственное отношение. Самостоятельность? Да… Но не переходит ли она в самоуверенность? Да и молод… Очень молод. И в то же время в его прямолинейности есть подкупающая откровенность. Честность юности.

Полковник Петров подумал, что в иной обстановке он бы побеседовал и с другими возможными кандидатами на этот необычный и достаточно рискованный переход линии фронта, но сегодня нет времени. Проверить другие разведгруппы поехал капитан Маракуша.

«Экая жалость – нет Лебедева…» – подумал Петров и привычным усилием воли переключился на другие дела.

Разведчики сразу по слишком стремительной походке Матюхина определили, что младший лейтенант идет с заданием, и поднялись ему навстречу.

– Вольно, – скомандовал Андрей. – Приземляйтесь.

Он первый улегся на пыльную жесткую траву в тени полуразбитого сараюшки и развернул карту.

– Задание такое. Надо перейти линию фронта с задачей, которая будет уточнена позже. Переходить предстоит вот здесь, ночью. Обстановка: ожидается вклинение противника в нашу оборону. Значит, нужно пропустить его через себя и, пока он будет воевать, продвинуться как можно дальше в его тыл.

В сущности, Матюхин впервые в жизни ставил боевую задачу и вдруг понял, что слова у него ложатся не так, как хотелось бы. Он не все понимал сам, и потому слов ему не хватало.

Разведчики молчали. Гафур искоса посматривал на старших я грыз травинку. Как пропустить противника через себя, он не представлял, и это очень его смущало. Грудинин тихонько гладил снайперскую винтовку, словно полировал цевье. И только Сутоцкий сразу высказал свое мнение:

– Лажа.

– Это почему?

– А потому, что я этот участок знаю – голый, как лысина. Окапываться? Что ж фрицы, тумаки, не заметят?

– Нет, старшина, там есть и кустарник, и, главное, заросли бурьяна. В них можно замаскироваться.

– Если фрицы и в самом деле собираются вклиниться, так что же они не вышлют в эти самые бурьяны и кусты своих разведчиков? Да и саперы ихние тоже не дураки – разминируют проходы, а отходить будут как раз до кустов. А в ходе их вклинения командные да и наблюдательные пункты опять-таки там же расположатся – каждому хочется хоть маленькое, а иметь укрытие. Уж если пользоваться этой заварушкой, так надо маскироваться правее или левее, а потом в ходе боя выходить на прямую. И потом – куда выходить?

Что ж… Сутоцкий прав. Даже в том, что нужно было бы знать, куда выходить. От этого зависит и место перехода, и дальнейший маршрут. Но задачи еще не было, и Матюхин промолчал.

– И еще. Если наши знают, что фрицы пойдут в наступление только на этом участке, так они должны знать, зачем они пойдут. Ну… если и не знать, так хоть предполагать, чего фрицам потребовалось.

– А нам что за дело? – уже сердито спросил Андрей, его злила собственная беспомощность: сказать, почему противник готовит вклинение, значит, рассказать и о захвате разведчиков противника. А ведь нужно идти в тыл. Нести с собой и эту тайну?

– А нам это затем, чтобы знать, как себя вести, – отрезал Николай, и по тому, как перевел дыхание Грудинин, как потупился Гафур, Матюхин понял: они согласны с Николаем Сутоцким. – И от нас, младший лейтенант, лучше уж не скрывать – и так понимаем: фрицы будут открывать коридор своим разведчикам. Тем, которых сегодня ночью взяли и одного мимо Нас водили.

«Вот так – колеблешься, бережешь тайну, а солдатский телефон все уже размотал, – с горькой усмешкой подумал Андрей. – Да и как не размотать, если все на виду, а мои ребята – разведчики. И видят, и слышат, и выводы умеют делать».

– Такой вариант возможен, но что ты предлагаешь?

– А я не предлагаю… пока. Я думаю. Вслух. Раз фрицы будут ждать своих, они же к каждому, кто в их тыл подастся, с особым вниманием отнесутся. Чем мы на их внимание ответим? Очередью? Значит, нужно будет поговорить. А у нас разговорчивых двое – вы да Гафур. А мы с Грудининым – молчуны… в этом случае.

– Среди немецких разведчиков один русский… – хмуро уточнил Андрей, словно заново переживая и встречу со шпионом, и собственное к нему отношение.

– Это легче. Вот тут уже кое-что проясняется: действовать придется парами. Ты, допустим, с Грудининым, а я с Шарафутдиновым. Можно и отбрехаться. Но только нужно знать, к кому идем, какой у них пароль и все такое прочее.

Потому, что Сутоцкий рассуждал слегка иронически, на предстоящий поход невольно накладывалась тень несерьезности: «Придумают черт те что, а нам расхлебывай». Никто, конечно, не думал такими словами, но ощущение создавалось именно такое. А потому, что Андрей не слишком уверенно возражал Николаю, стараясь обойти неясные ему самому стороны дела, ощущение это крепло, и выполнение боевой задачи казалось если не невозможным, то уж, во всяком случае, неоправданно усложненным.

Они лежали на жесткой траве, курили, иногда спорили, медленно, с трудом отбирая детали предстоящих действий. И никто, конечно, не представлял себе, что на другом конце села несколько старших офицеров, так же как и они, колдуют над такой же картой, и так же спорят, и так же иронически относятся к собственным предположениям. И в этих спорах все время незримо присутствуют вот эти четыре разведчика.

Все ждали командарма. Что он привезет из штаба фронта?

Командарм приехал к обеду. Он знал об этом всеобщем ожидании и, как опытный военачальник, отлично понимал, что о предстоящих событиях и его отношении к ним будут судить не только по его приказам и распоряжениям, но и по мельчайшим деталям его поведения.

Должно быть, поэтому командарм сразу же проехал в столовую, хотя чаще всего обедал дома, и попросил перекусить, а от обеда отказался. «Перекусывал» он не слишком плотно – холодной окрошкой. Потом не проехал, а прошел к своему дому. Все это должно было показать, что у него, а значит, и у армии все в порядке, но предстоит большая работа, однако не такая уж спешная, чтобы не позволить себе истратить несколько лишних минут на прогулку после утомительной поездки.