Конец света - Андрей Лебедев

— Стыдно, товарищ полковник, стыдно, — покорно кивнул Мельников.

— Ты старику не ври, а бей на эмоции, — посоветовал Цугаринов, когда уже сели в машину и та по пустынной бетонке помчала их в сторону секретного портала. — Старик тебя любит и простит, а ведь невыход спецагента на связь в момент дня «Д» и часа «Ч» — это больше, чем преступление, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Саша, — могут и расстрелять.

— А на кой хрен ты нам нужен расстрелянный? — хмыкнул Цугаринов. — Ты нам нужен живой и злой на Ходжахмета.

— Так это Ходжахмет за всем этим стоит? — спросил Саша. — Тот самый Володя Ходяков, что с нашим стариком в Афгане начинал?

— Именно, дорогой мой, — кивнул Цугаринов, — в том-то и пикантность ситуации, что старик, командующий Резервной ставкой Президента, знает своего противника лично.

— Да! Это вам не Усама бен Ладен! — хмыкнул Саша. — Ходжахмета мы еще по Чечне и помним, и знаем, и личные счеты с ним имеем.

— И более того, — сделав очень серьезное лицо, каким-то не своим голосом сказал Цугаринов, — и более того, Саша, теперь личные счеты с Ходжаевым есть и у тебя.

Саша удивленно вскинул брови.

— Старик велел мне передать тебе, что Катюша твоя у Ходжаева.

— Что? — вскрикнул Саша, и лицо его мгновенно исказилось. — Что ты сказал?

— По нашим совершенно точным данным, Катюша твоя жива-здорова и является личной пленницей и собственностью господина главного террориста, он ее только что вместе с сотней других красивых невольниц приобрел для своего дома в Эр-Рийяде, приобрел на Интернет-аукционе, на знаменитом андижанском торжище рабынь.

У Саши ком подкатил к горлу.

— Мне поручено тебе это передать, Саша, — сказал Цугаринов, — мы сочувствуем тебе, Катюша в положении, мы в курсе. Мы понимаем, каково тебе…

В портал въезжали молча.

Бетонка притиралась здесь к скале, и алюминиевые будки с охранниками, выкрашенные в коричнево-белые полоски, почти сливались с каменной стеной, также почирканной снежно-белыми вертикальными полосками.

Вышедший к ним начальник КТП заглянул внутрь уазика, увидев Цугаринова, молча кивнул и сделал шаг назад.

Шофер включил первую, и машина поехала мордой прямо в скалу…

Но вот часть каменной стены внезапно сдвинулась в сторону, открыв черное пространство входа в самый секретный мир… Туда, где теперь сосредоточилась надежда России.

Уазик въехал в тоннель и, гулко шурша шинами по бетону, помчался по выложенной тюбингами трубе — такой знакомой для пассажиров московского и питерского метро трубе перегонного тоннеля, как будто следующей станцией сейчас объявят «Автово» или «Краснопресненскую».

Лифт опустил их на шестой горизонт.

— Старика не обижай и вообще держи хвост пистолетом, — хлопнув Сашу по спине, напутствовал его Цугаринов.

Прошли по коридору.

Охрана, узнавая Цугаринова в лицо, всюду пропускала их.

Дверь без таблички и без номера — стальная дверь, каких в этом коридоре не менее полусотни…

Цугаринов открыл ее перед Сашей и молча пропустил первым внутрь.

— Здравствуй, Мельников, — Старцев поднялся со стула и, протянув Саше руку, сделал шаг ему навстречу.

— Здравия желаю, товарищ генерал, — ответил Саша.

Сашино лицо, несмотря на напутствия Цугаринова, было напряжено…

Расстрельное дело — в час «Ч» не выйти на связь и заняться личными делами.

— Ну что, пропащий! — добродушно крякнул Старцев, обнимая Мельникова. — Родину позади жены поставил?

— Простите, товарищ генерал, — смущенно отводя глаза, сказал Мельников.

— Бог простит, — назидательно заключил Старцев. — Ты, дурачина, в том неправ, что Родину и жену разделил в своей голове, а эти два понятия должны быть для бойца нераздельными, понял?

— Понял, товарищ генерал, — кивнул Саша, сглатывая слюну.

— Ни хрена ты еще не понял, — махнул рукой Старцев, — только в команде ты можешь победить, а ты волком-одиночкой хотел, эх ты!

Старцев нажал на «пуск», и изображение ожило.

Булыгин-Мостовой выглядел вальяжным, довольным собою умным модником.

Баринов про Булыгина-Мостового как-то сказал: dedicated follower of fashion[4].

Хотя сам Булыгин-Мостовой про Баринова не единожды говорил, что тот — пижон.

Теперь они сидели в студии, как те самые голубки, и, довольные собою, своими умами и мыслями, ворковали.

— Но вернемся к нашим баранам, — сказал с экрана Булыгин-Мостовой, — арабы как представители восточной культуры лишены ощущения времени. В их представлении достойная мужчины деятельность — это торговля или выполнение каких-то менеджментских функций. Работа на производстве для араба постыдна и связана с внутренними страданиями. Мужчина, в их понимании, не должен работать на производстве, он должен руководить, торговать, быть полицейским или военным — то есть представлять власть. И вот из числа тех, кто в первое время был вынужден работать на конвейере, выделился слой менеджеров и своей элиты, которая выполняет природные функции, — руководит и торгует.

— Да, важный момент! — согласился Баринов. — Это означает, что в цивилизации араб только потребитель ее благ, но не производитель, а это значит…

— А это значит, — кивнул Булыгин-Мостовой, — что, завоевав Европу, они не смогут поддержать того райского состояния цивилизации, того Парижа и того Лондона, благами которых они так любят пользоваться.

— Да, — радостно подхватил Баринов, — араб должен только пользоваться. Настоящий мужчина себя работой не утруждает. Работать должна женщина, а он должен быть начальником. И если количественный порог присутствия мусульман в Европе будет перейден, то экономика Европы просто рухнет, потому что с проникновением мусульман в менеджмент начнется коррупция еще хуже, чем в Киргизии, Азербайджане и так далее. Представьте себе, если переселить азербайджанскую элиту в Москву, что будет? Коррупция усилится в десятки раз, и все закончится резней. И рано или поздно Европа превратится в какие-то Марокко или Ливию.

— Вы правы, — согласился Булыгин-Мостовой, — как писал Шпенглер в «Закате Европы», будут какие-то феллахи и все вернется на какой-то первобытный уровень. Все местные народы будут истреблены или выродятся.

— Да, — перебил собеседника Баринов, — арабы, захватив Европу, не смогут сохранить ее в том блеске, в который ее привели трудолюбивые европейцы. Существует иллюзия, будто Рим с приходом варваров передал им, варварам, высокую культуру… Будто цивилизация сохранилась с заменой римлян варварами. Будто работали акведуки и водопроводы, сохранилась письменность, и так далее. Все это чушь. В Италии до Аттилы было 25 миллионов человек. С приходом варваров, несмотря на гигантский приток населения, оно сократилось до… пяти миллионов человек. В самом Риме до прихода варваров было два миллиона, а осталось… четыре тысячи. И Рим превратился в большую деревню, где паслись козы, потому как некому стало следить за городским хозяйством. Был утерян секрет организации жизни в большом мегаполисе.

Как так? Зачем мне заботиться о городском хозяйстве? Я пришел сюда, чтобы пользоваться.

С одной стороны, араб презирает европейца. Потому как европеец — это презренный алкоголик, который не заботится о семье, семья у европейца разваливается, он еще и атеист, который верит только в силу денег… Мусульманин его презирает, потому как государство европейца основано не на социально-религиозной базе, а на экономической. Европеец — это презренный жалкий ублюдок, которого надо истребить. Он не соблюдает ни одного из тех правил, которые предписываются исламом. А с другой стороны, этот европеец технологически его, мусульманина, обошел. С одной стороны, он его презирает, а с другой стороны, он ему завидует. Как же так, у этого ничтожного алкоголика такая роскошная машина, а у меня, правоверного мусульманина, ее нет. И поскольку сам он ее произвести или заработать не может, он эту машину рано или поздно отнимет. Потому что он знает, что неверного можно убить. И Аллах за это не накажет.

И процесс отнимания у идеологически ослабевшего рано или поздно обязательно произойдет. Поэтому, если алжирцы оккупируют Францию, им надо будет содержать определенный процент работоспособных французов для поддержания Парижа в том состоянии, в котором они смогут пользоваться его благами. Иначе Елисейские поля превратятся в вонючий восточный базар. А Сена — в сточную канаву. Если потоком в Европу пойдут мусульмане — рухнет все. Будет хаос.

— Значит, с точки зрения статистики, когда-нибудь число мусульман в Европе перевалит за критическую отметку, и айсберг перевернется? — спросил Булыгин-Мостовой.

— Да, — согласно кивнул Баринов. — Совершенно верно, если дело так пойдет, то к середине века Париж, как и другие европейские столицы, перестанет быть той привлекательной витриной цивилизации и станет походить на Стамбул или Каир… К этому и идет, но, по-шпенглеровски, мусульмане, конечно, хотят вырваться на новый уровень, они хотят жить с европейским комфортом. Запад слишком долго размахивал у них перед носом всеми своими благами, мол, вот, смотрите, как у нас все здорово! Они и советским тоже кричали: смотрите, у нас «Мерседесы», у нас Мулен-Руж — давайте к нам, к нам! А теперь, заполучив 15 миллионов эмигрантов, они ужаснулись. Они эти толпы так долго охмуряли, а когда они хлынули, стало страшно.