Генеральские игры - Александр Щелоков

Ханыта стал приходить в себя только после пятого ведра. Очухавшись, начал надсадно кашлять и лаяться всеми известными словами, переполнявшими его лексикон.

Лунев спокойно сидел на бетонном блоке, ожидая, когда Бабай оклемается окончательно. Посчитав, что тот приблизился к обычному по-хмельному состоянию, рывком поднял его на ноги.

— Вперед! — указал на лестницу, ведущую на верхние этажи.

Бабай потряс головой, как пес, отряхивающийся от воды. Заорал истошно:

— За фраера держишь? Убей, чтобы я туда своими ногами топал.

— Ты мне нужен там, значит, будешь.

Лунев говорил спокойно, чуть растягивая слова. Он никуда не торопился, ничего не боялся и всем видом старался внушить это Бабаю. Тот намека не понял.

— Чуркой меня считаешь?

— О! — Лунев оживился. — Хорошая мысль!

Он подошел к тросу, который свисал с лебедки, установленной на пятом этаже. Снял с пожарного щита брезентовый страховочный пояс монтажника. Перехватил им тощее брюхо Бабая, затянул пряжки. Закрепил страховочную цепь на крюке.

— Сейчас поедем.

— Сдурел?! — Бабай орал, надеясь привлечь чье-либо внимание. — Эй, помогите!

Лунев поднял большую круглую гальку и сунул её в рот Бабая. Тот вытаращил глаза, замычал, заколотил по земле ногами.

— Всякий раз, когда мы едим, — сказал Лунев назидательно, — во рту нарушается кислотно-щелочной баланс… Ты это хотел сказать?

Бабай продолжал мычать. Лунев вынул гальку.

— Я высоты боюсь. — Бабай не мог скрыть страха. — Давай я пойду сам.

— Ну, зачем? — возразил Лунев. — Такой человек и пешком. Мы тебя доставим до места с почестями. Будь мужиком, держи слово. Раз не хотел идти — теперь терпи. И смотри, не навали в штаны.

Лунев проверил крепление, подошел к забрызганному цементом пульту. Главное, чтобы ток не был отключен. Нажал кнопку. И в самом деле загудело.

Лебедка быстро выбрала трос. Застропленный Бабай повис над землей на уровне пятого этажа. Поза казалась неудобной: голова слегка перетягивала, и ноги оказались вверху. Он замер, парализованный страхом, боясь шевельнуть даже пальцем.

Лунев выключил мотор. Быстро взбежал на пятый этаж, где были уложены плиты потолочного перекрытия. Развернул стрелу лебедки. Поддержал Бабая, чтобы тот не грохнулся головой о бетон. Тощее тело легло на плиту плашмя. Лунев встал над ним, широко расставив ноги.

— Теперь поговорим. Буду задавать вопросы, не финти. Отвечай точно.

— Ты кто? — Бабая вдруг заинтересовало, в чьи руки он попал. Ждать откровенного ответа не приходилось, но время такой разговор затягивал.

— А я, козел, друг того, кого вы убили.

— Мент?! — Бабай в ужасе вытаращил глаза.

— Кончили. Здесь спрашиваю я. Будешь молчать, полетишь вниз вольной птицей. Тебе самому решать — соколом или вороной.

Как ни странно, но Бабай, оценив обстановку, решил, что мент не станет преступать закон. Его действия обусловлены рефлексами послушания, живущими в каждом, кто носит форму. Бабай даже представить не мог, что в новых условиях рефлексы менялись и личная ненависть стража правопорядка способна попрать нормы закона.

У людей, присвоивших себе право казнить и миловать по принципу «как левая нога захочет», атрофируется чувство ответственности. На первых порах, пустив нож или пистолет в дело, они ещё побаиваются, как бы не сесть по статье. Но два-три безнаказанных преступления вселяют в них уверенность в неуязвимости. Им начинает казаться, что все должны бояться их, и, лежа на спине со скованными руками, Бабай все ещё не мог поверить, что какой-то тип в дешевой белой кепочке с зеленой надписью «Лотто» на высокой тулье может ему что-то сделать. На то, чтобы покуражиться, ему духу хватит, но чтобы пришить… нет, такое фраерам не по плечу. Особенно если разъяснить, что хевра, узнав о попытке качать права над её членом, перероет весь город, и найдет гаденыша, и порежет на длинные узкие ленты, чтобы неповадно было ему и всем остальным пасть разевать на тех, кто входит в стаю братвы.

— Давай, убивай!

Лунев прекрасно понимал, о чем думал Бабай, произнося свои последние слова.

— Учти, поганец, ты сам попросил. И зря. К чужим просьбам я отношусь чутко.

Лунев отцепил цепь от крюка лебедки. Затем размахнулся и пнул Бабая в бок, но не носком, а по-футбольному — щечкой ботинка. Это сдвинуло легкое тело на полметра к месту, где обрывалась площадка пятого этажа. И тут к Бабаю пришло осознание страшной истины — теперь с ним уже не блефуют. Бросило в жар.

— Не надо! — Бабай уже не кричал, а хрипел.

— Это чой-то? — спросил Лунев. — Даже очень надо. Сейчас ты у меня войдешь в невесомость.

— Что вы делаете?!

— Ой, он уже на «вы» перешел. — Лунев посмотрел на Бабая с улыбкой. — Случается такое, а?

— Что вы де-ла-е-те?!

— Да вот, дружок, хотел тебя спихнуть. И представил, что ты в полете наложишь в штаны. Такой крутой и весь в дерьме. Верно?

Лунев замахнулся для очередного пинка. Бабай понял: это конец. Он дернулся, как червяк, которого потрогали палкой.

— Фу! — сказал Лунев с отвращением. — Уже обделался…

— Нет, — заорал Бабай, — все скажу. Спрашивай.

— Кто был в компании, когда вы убили капитана Прахова?

— Мы не знали, что это капитан! Клянусь, паддой буду!

— А некапитанов убивать можно? Просто так, не понравился — и готов?

— Я его не убивал, клянусь…

— Кончай, Бабай, имел я твои клятвы. Кто его душил, кто резал? Быстро!

— Удавку набросил Шуба. Заточкой кольнул Гоша.

— Кто такой Шуба?

— Аллигатор. Ко всему эмигрант.

— Бабай, оставь феню, я её не люблю. Говори по-русски. Значит, Шуба беглый уголовник?

— Да, очень крутой. Псих. На игле он.

— На кого тянет помочи?

— Командир! — Бабай захныкал. — Скажу — мне доска.

— Возможно, но это потом. А сейчас — вольный полет. Выбирай.

— Толкай! Пусть подохну!

Как любой профессиональный алкаш, Бабай то и дело менял поведение. Накатывала волна хмельного остаточного обалдения, он сразу становился дерзким. Неясные видения в мутной башке не позволяли воспринимать действительность такой, какой она была на самом деле. Также внезапно дурь слетала с него, в одно мгновение превращая в слизняка, перепуганного, безвольного, больше всего желавшего взять в руки стакан с водярой, хряпнуть содержимое и закосеть. Ему казалось, что все происходящее всего лишь дурной сон, который исчезнет, едва проснешься.

— Кто такой Гоша?

— Сучонок. Его Шуба с руки прикармливает.

— Капитана били до того, как закололи?

— Потом. Мертвого. Словно охренели.

— Ты бил?

— Нет, клянусь… И Рваный не бил…

— Почему же?

— Я мертвых трупов боюсь. Век не видать свободы.

— Кто же бил?

Бабай, до которого дошло, что чистосердечное признание гарантирует жизнь, раскололся. Его понесло. Он выложил все, что знал о подельниках. Они шли кирнуть в его закуток в «красной пятиэтажке», куда заранее пригласили Зойку-черную, толстенную дворничиху, за стакан водки способную ублажить всех кобелей в округе.

— Чьи это люди? — спросил Лунев в заключение. — Где пасутся?

— Братва Гулливера. Только его самого тебе не достать.

Гулливер — в гражданском состоянии Алексей Павлович Сучков — из сорока пяти лет жизни пятнадцать провел за колючей проволокой, где именем закона Российской Федерации его закаляли на жаре и морозе. Свою кличку Гулливер, низкорослый и щуплый, получил уже при первой ходке в зону. Поначалу она звучала иронично, но постепенно интонации у произносивших её менялись. В маленьком жилистом теле билась взрывная энергия и кипела неукротимая ярость. Короткие руки удлинял нож, длиннее ножа оказывались пистолеты, которые Гулливер пускал в дело без раздумий и колебаний.

Маленький Гулливер стал большим «бугром» криминального мира. Любой из накачанных костоломов, шестеривших на него, мог ногтем придавить «бугра», и тот бы хрустнул, как таракан под сапогом. Но за Гулливером стояла система, хорошо организованная, вооруженная, отлично законспирированная и богатая. Территории, занятью криминальными группами, входившими в систему, были четко поделены. И делили их не за столом в дружеской компании, а в кровавых разборках, в которых каждая сторона несла потери.

Гулливер, родившийся и выросший в Таллине, прекрасно знавший нравы и язык эстонцев, специализировался на оружейном бизнесе. Он строго охранял секреты своих тайных транспортных каналов, имена и адреса поставщиков, пароли и явки, не позволял конкурентам лезть в свою сферу и потому был нужен всем, кто не собирался засветиться при добыче стволов.

В Приморье Гулливер попал после третьей ходки в зону, после досрочного освобождения волей демократической власти республики. На Восток его пригласили кореша, где у распахнутых океанских ворот в Японию и Юго-Восточную Азию криминальной организации требовались знающие, энергичные и решительные люди.