Капитан "Старой черепахи" - Лев Линьков

— Купаться собрались, гражданин начальник? — спросил один из рыбаков, останавливаясь перед за­думавшимся командиром. — Водичка парная!

— Купаться! — соврал Кудряшев.

Выждав, пока колонисты скрылись на пригорке за кустами дикой маслины и акации, он оглянулся вокруг.

День обещал быть жарким. Над морем дрожал нагретый утренним солнцем струящийся воздух. У ша­ланд лицом к морю сидел старик Франц Кольбер — батрак колониста Мерца. Старик чинил сети.

Еще раз глянув на крутой берег, Федор быстро взбежал по тропе. Вот у этого самого куста и пропал след Антосова пассажира и его проводника, а здесь лежал Самсонов.

Кудряшев раздвинул ветви колючего кустарника и полез по откосу. Вчера он шарил здесь, шарил и ничего не нашел.

Колючки царапались, сапоги скользили в густой траве. Надломленных веток кругом много, но, может, это козы лазили?..

С тропы послышались голоса, и, чтобы его не за­метили, Кудряшев пригнулся к земле. В траве что-то тускло блеснуло. Федор протянул руку и вытащил небольшой железный ломик. «Вот они чем Самсонова стукнули! Как же это я вчера не заметил?.. Где и как найти хозяина этой штучки?.. А это никак след!» Склонился еще ниже. Едва приметные бесформенные вмятины виднелись около самых корней.

Кудряшев пополз меж кустов, царапая лицо и ру­ки, скорее угадывая, чем видя следы. Вскоре они совсем пропали, но по расположению вмятины все же можно было определить, куда шли неизвестные люди. До Самсонова здесь стоял в секрете Вавилов!..

Через четверть часа начальник был уже в здании поста. На дощатых нарах, покрытых соломой, спали свободные от службы пограничники.

— Вавилов!

Худощавый, неловкий с виду красноармеец вско­чил с нар, отряхивая с выцветшей заплатанной гим­настерки соломинки.

— Вот что, товарищ Вавилов, — глядя на босые ноги красноармейца, сказал Кудряшев, — пойдем-ка со мной.

Они вышли в сливовый сад, спустились к кустам дикой маслины и акации над обрывом.

— Ты здесь в ту ночь стоял?

— Здесь, товарищ начальник.

Как часто бывает в минуты сильного волнения, в голове Кудряшева возник вдруг дерзкий, но про­стой замысел. Если его выполнить, то все может по­вернуться самым неожиданным образом! Начальник замолчал, соображая, как лучше осуществить заду­манное. В первую очередь, конечно, надо посовето­ваться с Никитиным, и если он согласится...

Минуя тропу и вздымая пыль, курносый паренек сбежал с обрыва у рыбацкого поселка на Тринадца­той станции и, загребая ногами песок, пошел вдоль берега. Одет он был в старое рваное пальто, подпоя­санное ремнем, и в изношенные опорки. На голове едва держалась лихо сдвинутая на затылок измятая кепка. Однако костюм не смущал парня. Он весело насвистывал и беззаботно поглядывал на рыбаков, снаряжающих шаланды.

Когда паренек проходил мимо засольного сарая, его остановил грубый оклик:

— Эй ты, соловей!

Паренек оглянулся и, увидев грузного седобро­вого артельщика, небрежным жестом скинул кепку:

— Наше вам с кисточкой!

Артельщик подозрительно осмотрел парня с ног до головы.

— Ты чего тут шляешься, или давно тебе бока не ломали?

Вместо ответа парень вытащил из-под полы ме­шок.

— Соли не требуется?

— Ворованная? — взвешивая на руке мешок, спро­сил артельщик.

В овраге нашел, — нагло ухмыльнулся парень.

— Чего за нее хочешь?

— Жрать хочу. Надоело на казенной квартире, от гнилых бураков пузо болит. Может, в рыбаки меня примете?

— Документ имеется?

— А как же! Вот мой документ! — Парень вытя­нул из кармана рукоятку кинжала.

— Хороша штука камбалу потрошить! — Артель­щик движением руки показал: прячь, мол, свой «до­кумент», и, глядя на рыбаков, с уханьем вытаски­вающих на берег шаланду, тихо спросил: — Из тюрь­мы убег? Откудова?

— С Николаева, — так же тихо произнес парень.

— Звать как?

— Остапчук Семен.

— А по-настоящему?

— Семен Остапчук...

— Покажь руки.

Парень вытянул потрескавшиеся мозолистые ла­дони.

С того дня он остался у рыбаков. Артельщик Тур­гаенко назвал его своим заблудшим, седьмая вода на киселе, родичем, и никто из рыбаков не расспра­шивал новенького, откуда он прибыл и чем до сей поры занимался.

На вторые сутки его взяли в море, будто невзна­чай столкнули за борт и с любопытством глядели, ловок ли плавать при свежей волне.

Отфыркиваясь, он выбрался из воды и с усмешкой сказал:

— Люблю купаться!..

Тургаенко где-то выправил парню форменное удо­стоверение с печатью губернской милиции и всеми положенными подписями.

Однажды в пятибалльный шторм малая шаланда вышла в море и вернулась под утро с тяжелыми ящи­ками. Ящики спрятали в погреб под засольным са­раем. Наутро их погрузили на телеги, прикрыли сверху рыбой и увезли в город.

«Ловкачи!» — изумился парень. Это был Николай Ивакин, помощник уполномоченного Губчека Макара Репьева. Он тщетно прикидывал, как бы хоть на ча­сок выбраться в город. Однако артельщик ни на шаг не отпускал его от себя.

— Погулять бы, — сказал раз Николай.

— Не рыпайся, или в Губчека захотел?! — при­крикнул Тургаенко. — Где гулянка — там водка, где водка — там селедка, где селедка — там хвост. Про­следят чижи, и всем нам карачун!..

Кабачок Печесского — две тесные сводчатые ком­наты, соединенные аркой, — был переполнен.

Висевшая под аркой нелепая, похожая на бочонок люстра ярко освещала обшарпанные, потрескавшиеся зеленые стены с разводами сырости, какими-то буры­ми пятнами и следами брызг и десятка два столиков, за которыми сидели безработные матросы, кочегары, лица неопределенных профессий, накрашенные жен­щины.

Табачный дым плотной серой пеленой висел под низкими, потерявшими цвет сводами.

Посетители, разомлевшие от вина и спертого воз­духа, галдели, смеялись, переругивались.

Других свободных мест не оказалось, и Андрею пришлось расположиться у самого оркестра. Над ухом громыхал барабан, свистела флейта, стонала скрипка.

За соседним столиком два каких-то ловкача убеждали торговца купить по дешевке партию румынской виноградной водки и американской муки.

— А то бери пять ящиков шоколада. Тоже дешево отдадим.

Андрей оглядел их.

«Явные спекулянты, милицию надо бы сюда...» Оркестр играл старые, надоевшие всем вальсы. Время от времени кто-нибудь из посетителей подходил к эстраде и, бросая в раскрытый рояль несколько бумажных миллионов, заказывал:

— «Счастливый рейс»!