Голубые молнии - Александр Кулешов

— Подумаешь! — фыркнул Щукин. — Эй, Ручей, иди, поборемся.

Не успел Ручьев выйти ка мат, как Щукин быстрым, ловким движением, схватив за рукава, перебросил его через себя.

— Ой Щукарь, ну Щукарь! — восторженно вопил Дойников.

Ручьев, раскрасневшийся и воинственный, вскочил на ноги и бросился на весело смеявшегося Щукина. Через мгновение под общий гогот он снова лежал на ковре.

Подошел Копылов.

— Ничего, Ручьев, не унывай! Ты штангист, а он самбист. Научим. Еще возьмешь реванш. Я тоже, когда первый раз в зал пришел, только и делал, что летал вверх тормашками.

Солдаты обступили Копылова.

— Товарищ гвардии старший лейтенант, а теперь? У вас есть разряд? — Дойников даже подпрыгивал от возбуждения.

— Теперь-то есть, — улыбался Копылов.

— А у нас? Мы сдадим на разряд? — не унимался Дойников. — Вот Щукарь. Здорово! Я тоже так хочу! А вы с ним справитесь?

— Сами увидите, мы еще поборемся. Устроим командные соревнования. Мы с Ручьевым, а ты. Дойников, с Щукиным. Посмотрим, чья возьмет!

Солдаты долго не могли успокоиться. Они смеялись, кричали, налетали друг на друга, пытаясь сбить с ног. Не улыбался только Ручьев.

— Становись! — скомандовал наконец Копылов. — У нас много всего впереди. Половину не обошли.

И они еще долго ходили по аккуратным асфальтовым дорожкам вдоль зеленых аллей.

Смотрели классы, где им предстояло заниматься, полосу препятствий, пугавшую их, казалось, непреодолимыми преградами.

Смотрели стрельбище, пахнущее свежим деревом и землей.

Смотрели парашютный городок, с его вышкой и странными, непонятными сооружениями.

Они долго ходили, робея и удивляясь, и думали, как все здесь увлекательно и сложно. И неужели все это можно освоить, ко всему привыкнуть, все одолеть.

Так ходили до них тысячи таких же ребят, так будут ходить тысячи после них.

И невдомек им было, что настанет день, последний день в части, когда они пройдут этой же дорогой, прощаясь, любовно похлопают кожаный круп гимнастического коня, легко взметнут когда-то такую тяжелую штангу, покачаются на стапелях, шутя перепрыгнут казавшийся непреодолимым ров на полосе препятствий...

И уедут.

И еще долго, всю жизнь, будут помнить военный городок, городок, куда приезжают юноши и который покидают мужчины.

Глава IV

Ладейников и Николаев заканчивали обед. Подробно обсудив новое пополнение, генерал предавался воспоминаниям.

Уносясь мыслями в прошлое, Ладейников вспоминал не только приятное и славное, не только дни удач и побед. Нет, Ладейников хорошо знал цену этим победам, слишком хорошо помнил приведшие к ним дороги, чтобы откреститься от горьких минут, забыть трудности и неудачи первых военных дней.

Ведь на парадном мундире его сверкали не только ряды орденских планок, но и тонкие золотые и красные знаки ранений.

Шрамы на теле...

А шрамы на сердце, что остались от других ран, никогда не заживающих: погибшие товарищи, навсегда ушедшие из жизни друзья, те, кто спас тебе жизнь, и те, кому жизнь спасал ты, с кем спал под одной шинелью и ел из одного котелка, с кем вместе пел на привалах песни и мечтал о жизни после войны.

Что ж, его мечты осуществились: он прошел войну до конца, увидел весну победы. На нем генеральские погоны, и смысл его жизни — воспитывать таких же честных, бесстрашных и искусных солдат, каким был сам.

А вот друзья его и однополчане, что не дошли с ним до сегодняшних дней, осуществились ли их мечты?

Наверное, все-таки да. Наверное, скромный памятник, что поставлен в селе Путьково на Смоленщине, где в январе 1942 года приземлились парашютисты 8-й воздушнодесантной бригады, тоже воспитывает. И подполковник Сагайдачный, сражавшийся, пока хватало сил держать в руках автомат, а потом тяжело раненный и замученный врагами, разве он сегодня, через три десятка лет, не воспитывает тех, кто родился много позже дня его гибели?

Ладейников вспоминал, как в сентябре 1967 года съехались и маленькое смоленское село те, кто воевал здесь четверть века назад. Вспоминал, как стояли в задумчивости, унесшись мыслями в далекое прошлое.

Он смотрел, тогда на лица своих товарищей, суровые, иссеченные морщинами...

И на лица пионеров. То были румяные, чистые, свежие, Но и они несли печать суровости.

Внимательные, напряженные взгляды. Словно не скромный памятник был перед ними, а сам Сагайдачный обращался к ним, рассказывая о давно минувших боях. И не только вот эти два парня, его сыновья, были ему сыновьями, но и все остальные парии, собравшиеся здесь в тот лень.

Так разве не о том мечтал Сагайдачный?

Или военврач 2-го ранга Исаев, что, сам смертельно раненный, сумел спасти от смерти семь человек, раньше чем товарищи закрыли ему глаза? Или тот, оставшийся безвестным, парашютист, который, приземляясь, зацепился куполом за церковный крест? Его, распятого на кресте, прошили из автоматов, но и он унес с собой в могилу шестерых врагов.

Да разве мало их было, полегших под Вязьмой или на Днепре, под Одессой, или в Крыму, награжденных посмертно или оставшихся навсегда безымянными? Они все мечтали, что врага разобьют и что Родина их снова познает мир, изобилие и расцвет. Так разве не осуществились эти мечты?

А что сами они не дожили до этих дней, что ж, таково, значит, их военное счастье...

И Ладейников вспоминал, вспоминал...

Была ночь на 23 февраля 1942 года.

23 февраля — День Красной Армии. Но в тот год отмечался он не балами в Домах офицеров, не концертами и не дружеским застольем, а боями, атаками и залпами на необозримых полях войны. Не музыка звучала в тот день, а разрывы снарядов, не иллюминации освещали землю, а зарева пожаров...

В одном из первых самолетов, высадивших в немецком тылу десятитысячный 4-й воздушнодесантный корпус, летел лейтенант Вася Ладейников, недавний выпускник училища.

Он не знал, что командир корпуса получил короткий приказ командующего фронтом: «Тов. Левашеву. Задача: 26—27.1 высадить корпус и занять рубежи согласно карте. Цель — отрезать отход противника на запад. Жуков. 24.1.42 г. 13 часов».

Он не знал, что 8, 2 и 214-я бригады корпуса должны были преградить немцам пути отступления от Вязьмы, помогая войскам Западного и Калининского фронтов окружить и уничтожить ржевско-вяземскую группировку армий «Центр».

Оп не знал, что согласно решению комкора основные силы корпуса должны были перерезать коммуникации противника между Вязьмой и Дорогобужем, не допустить подхода резервов с запада, отхода немецких частей на запад и северо-запад.