Без+Дна - Белый Кит

Как понять, кто ты? Каждый камень многогранен… нет абсолютной плоскости без граней. Всегда есть за что зацепиться, всегда есть грани.

Иногда так сложно понять, кто ты…

Я хочу спросить, если в коктейле мартини, водка, лимонный сок, содовая, десять капель гренадина и вишенка, вы же его не просите у бармена: «Принесите бутылку мартини»?

Так и она состоит из неравных частей: иногда хороших, иногда плохих, в ней есть часть и учительницы, и часть проститутки, и даже сохранились десять капель любящей дочери… И этот коктейль называется «Маша».

К Саше приходит женщина, ее прислали из 911, он на нее сразу скептически смотрит. Она улыбается, говорит, он идет на кухню, наливает себе стакан воды, она идет следом, спрашивает, сама сразу отвечая, не слыша ответа.

Маша плачет, тьма поглотила ее, она вспоминает, как в детстве хотела стать учительницей, вспоминает, как тогда же уже попробовала слишком многое в жизни, первые взрослые друзья, алкоголь, подруги.

«До чего я скатилась?»

«Не то», – в голове у Саши, он берет ее за руку и ведет в комнату, на ней рубашка и юбка, худая талия, широкие бедра, он толкает, бросает ее на диван, она продолжает, лепечет: «Не надо так со мной…»

«Не надо? НАДО!» Он берет края рубашки, ее воротник и рвет, пуговицы, как шрапнель, летят в разные стороны. Мерлин Монро лежит совсем голая.

Я просто проститутка… неуверенно, доведя саму себя, говорит Маша, сквозь текущие сопли и новую волну страстного самозабвенного рева…

А я склонен до сих пор думать, что она не проститутка, а коктейль «Маша», или вы все-таки назвали тот коктейль «просто бутылку мартини для Саши?»

«Принесите мне полстаканчика Маши!»

Саша смотрит на распластавшуюся полуголую блондинку: завиты крупными кудрями волосы, боится голая женщина, ее белая блузка разодрана, юбка-карандаш чуть ниже пупа тесно облегает бедра, подчеркивая талию, нежно-голубой лифчик под цвет юбки на бледной коже приятно оголяет грудь третьего с половиной размера, а то и больше. Это много для худенькой дамы. И за что ей так? Просто она не Маша, это не то, что он хотел. Он стягивает силой юбку, она не поддается так легко, молния сзади… Он лезет к ней, она отталкивает его, не ожидая такого напора… Вот она, молния.

«Все плохо… как же я так опустилась», – держится она за голову. Вспоминая всех любовников, то, как преподавала в школе, детей, учеников, как лишилась девственности с тем лысым мужчиной. Все это сейчас крутится ураганом, входящей спиралью штопора в ее голову… откуда вечно все это в нас всплывает?

Пастельно-голубые трусики лежат на полу. На ней уже нет белья, Саша расстегивает и приснимает штаны, грубо сжимает и целует ее грудь, шею. Она до сих пор сопротивляется… вот уже почти не сопротивляется… Все, уже сопротивляется только для вида.

Маша собирается и успокаивается, ее руки холодные и влажные, лицо красное и зареванное. Она смотрит в окно, привстает и берет пачку сигарет, закуривает. Мне жаль ее сейчас, думая о том, что ее даже мать не успокоит – мать в монастыре занимается тем, что оправдывает себя. Эх, безнадега.

Саша уже на кухне и уже потерял к ней всякий интерес, а она еще там лежит и испуганно собирает вещи.

Он закуривает, стоя рядом с окном.

– Что мне теперь делать?

– Уходи, деньги на тумбочке…

– Ты же даже не знаешь, сколько денег…

– Плевать, там достаточно.

Он продолжает курить, щурясь от дыма.

Она дает себе обещание больше не ходить по клубам, никаких взрослых мужчин, теперь буду жить скучно, как все, стану учительницей, начну готовить, рожу пару детей, все будет хорошо, я стану такая, как все…

В квартире Саши захлопнулась дверь.

Она вышла, поправила юбку, придерживая порванную местами блузку, висящую на одной оставшейся пуговичке. Она идет вдоль дома, и, дойдя до проезжей части, поймает такси.

Где-то далеко, в том же городе, ребенок ревет, орет, пускает сопли пузырями, у него день рождения, он хотел машинку, красную спортивную, как стояла неделю назад на прилавке в магазине игрушек, когда он показывал на нее пальцем своим родителям. А ему купили паршивый квадратный Минивен. Он ждал этого дня ни один месяц, игрушки тут дарят совсем не каждый день… И на тебе, получи, квадратный уродливый Минивен.

Ребенок плачет, стучит ногами по полу… родители успокаивают его. Возможно, некоторые дети обойдутся и заткнутся, но не этот малыш. Дорогая спрашивает дорогого.

– Почему ты купил эту машинку, он же хотел другую?

– Другой не было… была только эта… – он врет, все там было, просто он забыл.

– Поехал бы в другой магазин… – и матушка продолжает, уже смотря на дите. – Не плачь, купим потом тебе ту, которую ты хотел…

Ага, конечно, купите, знаем мы вас, за вами только глаз до глаз.

Ребенок стерпел, успокоился, но осадок остался. Через неделю машинка превратится в металлолом. Ребенок ее ненавидит за то, что она не та красная машинка, а чертов квадратный уродливый Минивен. Если ребенок не вырастит полным избалованным сопляком, то, возможно, он будет получать то, что хочет в жизни, работая и зарабатывая. А те дети, кто подобное легко стерпят, так и будут терпилами всю жизнь…

Еще правда есть гении, кто сохранят и эту машинку, а потом каким-то чудом еще получат красную, выменяв ее, скажем, на Минивен у друзей, обнеся тайком магазин или захватив целую страну ради красной машинки…

Каждый решает проблемы по-своему. Но это уже скорее детали… детали….

Мы, как дети, все сами.

7. Угол

Каждому нужен свой угол, в котором он сможет пережить унижения, личные катастрофы и, каждый раз перерождаясь, выползать наружу. Обновленным выползая изнутри наружу…

Маша сидит на кухне в своем углу и перерождается, примиряется с собой, пытаясь представить новую жизнь и оставить позади старую. Но сначала надо порвать до конца все мосты.

Ночь закуталась в черное одеяло, Маша звонит в 911, стоя рядом с открытой форточкой окна.

Так не хочется это делать и просто хочется все это забыть и не вспоминать никогда, так хочется испариться каплей и сделать вид, что тебя вроде как нет. И чтобы никто потом не капал на мозги и не названивал.

Но рано или поздно придется звонить самой или взять трубку.

– Я заболела и пока я не могу работать.

– Что случилось?

Маша подбирает слова.

– У меня вирус, температура и нельзя выходить из дома. И выгляжу я ужасно…

– Хорошо, выздоравливайте, только позвоните, как выздоровеете, мы будем очень ждать.

Маша смотрит в окно, думая, что прошло все неплохо, не так плохо, как она ожидала, и теперь завтра можно спокойно идти на собеседование в школу, на реальную роль учительницы. Надо придумать, что говорить, а одеться можно, как и тогда на вечеринке, в брючный костюм.

– Здравствуйте! Рад вас видеть, сегодня не так часто приходится встречаться с новыми учителями, – говорит высокий, лысоватый мужчина в возрасте. На нем недорогой костюм в полоску, часы Касио и помятая, пожелтевшая белая рубашка. Он сидит в офисном кресле управленца среднего звена с высокой спинкой и подлокотниками, как его ни крути, достойное кресло для директора школы.

– Здравствуйте, ну я еще не совсем учитель, буду им только через полгода, – признается Маша, наиграно смущаясь и чуть демонстрируя восторг от встречи. Ох уж эти годы – тренировки обольщения…

– Но желания в вас, я смотрю, много, вы обзвонились нам за последние два дня, вы, видимо, очень хотите здесь работать?

– Когда что-то приходит в мою голову, и мне кажется, эта идея может помочь мне или кому-то еще, то я вся загораюсь и рвусь ее исполнить, – смотря в его скучающие глаза, упоительным нежным взглядом прикрывая обман, широко двигая губами, медленно и четко томно произнося каждое слово. – Честно говоря, я стараюсь помогать людям.

«Да ладно», – подумал я и мужчина про себя. Он откидывается в кресле назад, принимая положение полулежа и важно смотрит на нее, продолжая думать о том, как же широко открывается ее рот, развивая через секунду про себя общую мысль: «Эх, хороша чертовка». Маша смотрит на мужчину она улыбается ему хоть он и смешон. Его живот вываливается из-под рубашки на штаны, а сама рубашка желтоватая, выправилась и торчит, штаны, задравшись, врезались ему в пах, ширинка до конца не закрыта, видимо не сходится или от давления жира чуть разошлась. И при этом всем он делает такой важный вид, как у главного в стойбище страуса. А сам он при этом весь такой мягкий, пухлый и рыхлый, а еще и сильно вспотел, и видно круги пота там, подмышкой. Вот теперь уже точно он стал как влажное-влажное, теряющее форму желе.

– Хорошо, как вы уже знаете, меня зовут Герман Петрович, расскажите, где вы учились, где работали? – уже мысленно на ней, говорит Герман, про себя уже разрешив самому себе, как минимум, взять ее на работу.

– Я учусь в педагогическом на кафедре русского языка и литературы, учусь неплохо, проходила практику в школе, проработала там два месяца, после продолжила учиться и прервала практику. Сейчас уже несколько лет я веду частные занятия и помогаю ребятишкам подтянуть русский язык перед экзаменами в девятом и одиннадцатом классе, – мило моргает, хлопая густо накрашенными ресницами.