Вопросы мастеру - Наталья Захарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Немного не так. Зачем перестраивать будущее, если можно просто заняться его ремонтом?
– Вставить туда другие чувства?
– Да! Туда, где была любовь, поставить безразличие. Такие дыры можно залечить только безразличием.
– Это… Неправильно. Это все равно, что вырезать сердце и заменить его чем-то менее значимым!
– Есть второй вариант.
– Какой же?
– Возможно, полотно не выбросит кусочки. Они останутся в нем навсегда. Но вся жизнь нашего героя будет омрачена воспоминаниями о той любви, его ничего не будет радовать. Он будет жить напрасными иллюзиями, глупыми мечтами.
Энж заметно погрустнела, а Мастеру в первый раз за все время существования музыка показалась совсем не к месту, и он выключил ее, щелкнув пальцами.
После чего в тишине задал самый главный вопрос:
– Если бы ты могла выбирать, то какой вариант из этих двух выбрала бы для своего носителя?
12
Генрих направился к другу. Шел, вспоминал юные годы, и то, как судьба свела его с Лувиньи.
«Какими порой витиеватыми узорами плетется кружево жизни, будто чья-то невидимая рука вплетает в нашу жизнь то, что нам нужно, -думал он, – людей, вещи, события. Завиток любви, цветок радости, затем петля разочарования, раз крючок, два крючок…»
Его же жизнь до сих пор представляла серию одинаковых петель разочарований: ровные, одна за другой, в несколько рядов. И вот серия прервалась, и рука остановилась, будто кто задумался, что делать теперь…
Лувиньи де Граммон был хорош собой, хвастлив, заносчив, но понятлив. Светлые волосы, голубые глаза, он был истинным красавцем и отлично понимал это. С детства баловень, он, казалось бы, представлял собой полную противоположность Генриху. Да и внешне мальчишки смотрелись не как ровня- светлый де Граммон внешне казался сущим ангелом, в то время как Бурье, вечно растрепанный, с огнем в зеленых глазах, скорее походил на безумного демона, и что послужило поводом для их дружбы, оставалось загадкой не только для родных, но и для учителей.
Как всегда в юношеском возрасте любая жизнь омрачается событиями, являющимися переломными для каждой личности. Вот и в жизни де Граммона они случились: умер отец, и мать, оставив Лувиньи на опеку старшей дочери, не нашла утешения в детях и распрощалась с мирской жизнью, уйдя в монастырь. Последующие годы сделали с Лувиньи то, что и должны были: добавили ему мужественности. Он стал серьезнее относиться ко всему и даже принимать участие в семейных делах, которые до этого считал полной чушью. С Генрихом у них стало больше тем для разговоров, а когда помимо всего прочего в жизнь молодых людей вошли женщины, они уже не представляли себе и дня, чтобы не встретиться и не обсудить такой загадочный и изумительный женский пол.
Вчера пришла долгожданная весть. Генрих получил от друга записку со словами: «Жду завтра». Ни словечка о том, где он был, откуда приехал. И в этом был весь Лувиньи де Граммон. Подпись в два раза длиннее самого сообщения!
Наконец, время встречи настало.
– Ну, как ты? – Лувиньи протянул другу бокал с вином.
«Как ты? Как твои дела?» – самое глупое, что можно спросить после долгой разлуки, потому что истинное самочувствие человека не может быть высказано односложно, а время всегда стирает способы общения. Подобный вопрос всегда ставит в тупик, ведь самочувствие и жизненный настрой человека в данный момент времени зависят от нескольких факторов: чувств, обстоятельств, физического здоровья, душевных переживаний, наконец, а они не могут разом быть выплеснуты. Рассказ человека о своем мироощущении подобен воде в кувшине: тоненькой струйкой он вытекает из горлышка, в стороны разбрызгиваются мельчайшие капли-подробности, и занимает он немало времени. Извечные ответы на вопрос «Как ты?» – «Все хорошо» и «нормально» – лишь достойные глупые ответы на глупые вопросы, всего лишь дань вежливости, ведь они не несут никакой достоверной информации, и поэтому очень часто у человека, отвечающего «все хорошо», грустные глаза.
После долгой разлуки, спрашивающий «как ты?» – всегда подразумевает под своим вопросом нечто большее, чем спрашивает, а отвечающий- «нормально», в свою очередь, подразумевает нечто большее, чем отвечает.
Генрих вздохнул и улыбнулся своим мыслям.
– И как это понимать?
– Что?
– Вот это твое – «Ах!»
– Мое- «Ах»?
– Да, твое «Ах». Рассказывай уже. Светишься весь, а у самого круги под глазами. Симптом известный. Бессонная ночка?
– Да.
– Кто она?
– Ну, она очень красивая и упоительная, пьянящая до чертиков. Идеальная фигура, ни капли изъяна, гладкая кожа, а какой внутренний мир!
– Так кто же?
– Бутылка вина. И она была с подругами.
Лувиньи хмыкнул:
– Вечно ты… – он помотал головой – По какому поводу пил?
Не хотел Генрих сейчас рассказывать о своем происшествии. Ведь сначала обсуждаются совсем не такие вопросы. Это потом уже, после распития не одной бутылки вина, когда разговор станет более душевным и личным, словно раскроются невидимые ограждения и начнется рассказ о заветном, полный трепета и восторга, требующий полного внимания собеседника. Потому и разговор о нем – отдельный, и мешать его с будничными разговорами – грех.
– Давай обо мне чуть позже. Что за семейные дела, по которым ты уезжал?
– Ты не представляешь, как тяжело мне пришлось за эту неделю. – Тяжко вздохнул Лувиньи. – Началось все с матери.
– Что может с ней случиться в святой обители?
– С ней ничего. Как каждый человек, слишком часто остающийся наедине с собой, она начала придумывать всевозможные страхи и факты. А расхлебываем это мы с Марго. Марго, конечно же, ее защищает, да и я не перечу, но… Ты же помнишь мою кузину Элизабет?
На лице Генриха расплылась улыбка. И Лувиньи, конечно же, не догадывался о том, что здесь и сейчас, лишь произнеся имя «Элизабет», воскресил давно забытые Генрихом воспоминания пятнадцатилетней давности. Это была старая, давно старательно забытая история, которая в одно время пересматривалась и вспоминалась слишком часто, чтобы не быть отложенной на самую дальнюю полку воспоминаний, порядком надоев…
13
Он почему-то знал, что она в лесу. Девчонка наверняка убежала в лес. Когда-то и он убегал туда, в надежде, что его кто-то найдет и ужаснется тому, на что его, еще совсем мальчишку, подвигла обида, а значит поймет, насколько обида велика…
Дети не умеют выражать свои чувства так, как это делают взрослые. Все что они могут, это выражать протест или согласие. Девочка выразила протест, видимо, оттого, что была обижена, видимо, причину ее обиды не поняли там, откуда она убежала. И она наверняка сейчас испытывает страх, видя, что наступает ночь… Наверняка забилась под дерево или, напротив, ходит по лесу в надежде найти выход из него. Шестилетняя девочка в огромном чужом лесу…
Днем лес кажется небольшим и уютным, манит прохладой, шелестом листвы и возможностью побыть наедине с собой… О! Анри знал, как лес умеет заманивать! Поэтому пришел именно сюда и пытался прочувствовать невидимые связи с предметом поиска. По какому-то роковому стечению обстоятельств он не узнал имени искомой беглянки, а значит, вероятность ее находки была мала, ведь позови он ее по имени- и она бы знала, что он друг- но так как он не знал его, то мог ее напугать своим появлением, а дети – мастера по пряткам. Поэтому молодой человек старался всматриваться внимательно во все, что его окружало, чтобы не упустить какое-то даже мимолетное движение из виду. Ведь не каждый ребенок в состоянии различить кто друг, а кто враг, когда спускаются сумерки и наступает душная темнота. Даже не всем взрослым это под силу.
«Она должна быть на поляне, – подумал он. – Когда блуждаешь по лесу, то идешь на свет, а поляна светла и манит светом. Это потом уже, когда попадаешь на нее, то понимаешь, что оказался в ловушке, и перед тобой все те же четыре стороны…»
На поляне он и нашел беглянку. Заметив появление незнакомого человека, девочка перестала плакать.
– Здравствуй, – он улыбнулся и присел перед ней на корточки, – случайно не тебя потеряли мои друзья?
– Кто ты?
– Я искал тебя. Я должен привести тебя домой.
– Я не хочу домой! – Всхлипнула девочка.
Видимо, обида, толкнувшая ее на побег, не прошла и все еще брала верх над детским разумом.
– Скоро стемнеет, будет страшно. Тебе нужно вернуться в теплый и уютный дом.
– Он не мой дом! Там меня никто не любит!
Генрих улыбнулся:
– Неправда. Я знаю, что Лувиньи точно любит тебя.
– Он всегда смеется надо мной! – по-прежнему сидя на земле, девочка притянула колени к груди и обхватила их руками.
Поняв, что вставать она не собирается и идти домой тоже, он присел с ней рядом и принял такую же позу, как и она: позу обиженного человека или человека, чертовски уставшего ходить по лесу.
