Это в сердце моем навсегда - Николай Калинин

Мужики окружили подъехавшую подводу, поздоровались с Василием. Ефим Табаков, похлопывая берендеева коня по шее, произнес:

— Добрый конь. Такого у нас ни в одном дворе не сыщешь.

— Добрый, да не мой, — ответил Берендей, спрыгивая с воза. — Одолжил на время в усадьбе. Вот свезу домой муку и отведу назад.

— Ты отведешь, другой подберет, — заметил дед Евсей.

— Пускай, — ответил Берендей, легко беря под каждую руку по мешку. — Еще неизвестно, чем все это обернется.

Все притихли и молча глядели, как Василий свободно, словно с пустыми руками, пошел к мельнице.

Навстречу Берендею вышел мельник, поглядел на не' го, покачал головой. А тот отнес мешки и вернулся к крестьянам.

— Видал я силачей на своем веку, а такого, как ты, впервой встречаю, сказал Берендею дед Евсей.

— Таким уж получился, — развел руками Василий. — Когда было восемь лет, я уже двухпудовые кули таскал.

— А сейчас пудов тридцать небось потянешь?

— Тридцать не пробовал, а двадцать утащу, — улыбаясь ответил Берендей.

— Ну это ты уж загнул, — усомнился мой отец. — Двадцать не осилить.

— А это можно проверить, — вмешался в разговор подошедший мельник. — Вон лежит «баба» дочти на дороге. В ней чуть поболее двадцати пудов. Как забивали в прошлом году сваи, так и бросили. Позавчера один мужик в темноте зацепился возом, так и телегу поломал и сам покалечился.

Берендей осмотрел «бабу», попробовал руками и обратился к мельнику:

— Тащи четверть водки, доставлю, куда укажешь.

Тот побежал к сараю, через минуту вернулся с бутылкой и кружкой. Берендей вылил половину в кружку, выпил, утерся рукавом и подошел к «бабе». Обхватил ее руками, долго не шевелился, собираясь с силами, а затем стал медленно разгибаться. От напряжения лицо его покраснело, на лбу вздулись толстые жилы, рот скривился. Глыба сдвинулась с места. Берендей поднял ношу, при' жал к себе и вразвалку зашагал к сараю.

— Ну и черт! — выдохнул дед Евсей и осклабился. Я восхищенно глядел на дядю Василия, а он, освободившись от тяжести, перевел дух, вытер вспотевший лоб и снова приложился к бутылке…

Вечером все вместе возвращались домой. Наших, комаровских, набралось подвод десять. Мы ехали рядом с Ефимом Табаковым. Говорили о наступающей весне, о хозяйстве. Затем перешли на волнующую всех тему.

— Сказывал мне вчера Никифор Климов, — начал Табаков, — что слыхал он, будто в Петербурге сильное волнение и недовольство. Особенно среди фабричных. А царь вроде бы приказал стрелять в людей, когда они к нему с жалобами пришли. Тыщи на улицах перебито.

— Как же это? — спросил его отец. — Может, врет Никифор? За что бы это государю своих-то бить!

— Не знаю, — отвечал Ефим. — Только Никифор говорит, что было такое. И будто после этого в Петербурге, Москве и других городах большие бунты. А крестьяне по деревням имения жгут и землю делят.

— Ну, мы тоже делов натворили, — отозвался отец.

— А скоро и землю поделим, — добавил Ефим Табаков. — Пусть только снег сойдет.

— Дай-то бог, чтобы и на нашу улицу праздник пришел, — вздохнул дед Евсей. — Да только боязно что-то, как бы все это плохо не кончилось.

Я слушал взрослых и задумывался: как же так? Когда война с кем-то и солдаты гибнут — мне понятно. А чтобы в людей стреляли в нашей же столице, да еще по приказу самого царя, которого называют батюшкой, — это не укладывалось в сознании.

Апрель пришел с южными ветрами и теплым запахом пробуждающейся земли. Под напором солнечных лучей сотнями веселых ручейков уходил с полей снег. Мелководная и вялая, всегда пересыхающая летом Чернуха ожила, вышла из своего узенького русла и покатила пенящейся мутной волной в Кудашу. Лед на Кудаше темнел, вздымался, появились синие проталины. А в один из дней Кудаша взломала ледовый панцирь. Наступила беспокойная пора для деревенских рыболовов.

Я тоже готовился к рыбалке. Сидел посреди избы и плел вершу. Когда она была готова, взял под мышку и направился к Кудаше. По дороге ко мне пристали Серега Белов и другие ребята. Выбрали место. Но тут вышла заковыка: чтобы установить вершу в половодье, нужна лодка. Я стоял и думал, как выйти из такого затруднения. Перекинули через реку жерди, перешли на противоположный берег. Серега что-то заметил, кричит:

— Глядите, наши в поле вышли! Землю, наверно, делить будут!

Бежим туда. Но скоро останавливаемся в недоумении.

— Это не наши, — говорит Митька Кован. — Чужаки какие-то…

— А что они там делают? Пошли поглядим, — предложил я.

Десятка два не известных нам мужиков ходили по полю и меряли землю.

— Вон тот, в фуражке с околышем, больно знакомый, — говорит Никита. — Где я его видел? А, вспомнил! Он из Сицкарей! Прошлым летом отец у него работал. И остальные, наверно, сицкарские.

— А чего они тут забыли? Надо сказать нашим, — подал я мысль.

Понеслись домой.

Весть о том, что по полю кто-то с саженью ходит, быстро разнеслась по деревне. Взбудораженные мужики и бабы двинулись за околицу. Некоторые прихватили колья.

Увидев приближающихся комаровских крестьян, сицкарские собрались в кучу и застыли в ожидании.

— Здорово, добрые люди, — поприветствовал их Ефим Табаков. — Зачем пожаловали в наши места?

— Здоров, коли не шутишь, — ответил мужик в фуражке с околышем. — А пришли мы сюда, чтобы землю себе тут нарезать.

— А разве вокруг Сицкарей ее нету? Или вам своей мало?

— Мы не вашу режем, — выкрикнул кто-то из сицкарских. — Раньше она была барской, а сейчас вроде ничейная.

— Вот что, други, — угрожающе сказал Берендей, — убирайтесь-ка домой подобру-поздорову.

— Не пугай нас, мы пуганые. И сдачи можем дать.

— А я говорю, уносите ноги! — вскипел Берендей. Схватив двух мужиков в охапку, он потащил их к повозке. Уложив в нее барахтавшихся крестьян, Василий сильно стеганул лошадь кнутом.

Митрофан Филиппин крикнул:

— Бей их!

Подскочив к сицкарским, он ударил одного из них колом по голове. Тот упал, из рассеченного лба брызнула кровь. Молодой парень из сицкарей бросился на Митрофана и сбил его с ног. Началась драка. Бились кулаками, палками, чем попало. Раненный в голову мужик выбрался из свалки и, зажимая ладонью рану, шатаясь, побрел к ручью. Я за ним: мне было жалко его. Щупленький, в залатанной одежонке, он шел медленно. Сквозь темные узловатые пальцы проступала кровь. Я помог ему умыться.

Тут появился Никифор Климов. Размахивая руками и крича, он бежал к дерущимся.

— Перестаньте, ироды! Что вы, рехнулись все? Стойте!..

Но его никто не слышал. Никифор оторвал от своей рубахи чистую полоску, протянул раненому.

— На, перевяжи лоб и быстрей домой.

Я помог пострадавшему добраться до подводы. Драка уже затихала. Ее участники, изрядно помятые, отплевывались и приводили себя в порядок. Никифор Климов, глядя на них, качал головой:

— Эх, дети вы неразумные! Не то чтобы сообща против барина стоять, так сами еще друг дружку лупите. Деретесь за шкуру неубитого медведя, а не подумали о том, что барин еще может вернуться. Давайте-ка все вместе подумаем, как дальше быть.

Долго судили-рядили. Наконец договорились и на следующий день барскую землю разделили. Отец тоже получил свою часть.

— Ну, Колька, теперь заживем! — весело сказал он вечером. — Осенью часть урожая продадим, одежу вам с Митькой куплю, в школу пойдете, не хуже других будете.

— Дай бог, чтобы все обошлось благополучно, — вздохнула мать и перекрестилась.

Весна в том году выдалась теплой, и мужики старались пораньше управиться с полевыми работами. И мы с отцом обработали свой надел. Отсеялись быстро.

— Если только уродит, — говорили крестьяне, — будем в этом году с хлебом.

У всех настроение было приподнятое, никто и не подозревал, что скоро разразится беда.

А она стояла уже у порога. Весть о ней первый принес Петр Кирсанов. Вернулся из города и поведал, что встретил там управляющего Курта.

— Иду улицей, вдруг из одного дома выходит господин. Что-то знакомое мне в нем показалось. Присмотрелся — узнал. А он тоже меня заметил и поманил пальцем. Я подошел. «Ты, кажется, из Ивановского?» Нет, говорю, господин управляющий, я из Комарова. А он мне: «Ну, это все равно. Там передай мужикам, что я скоро вернусь, и не дай бог, чтобы в имении чего-нибудь недоставало!»

Мужики приуныли. Через несколько дней мальчишки сообщили, что в имении появились казаки. На другой день в нашу деревню прибыли урядник и пристав с отрядом. С ними управляющий, сельский староста и поп. Велели всем собраться в центре села. Казаки окружили собравшихся со всех сторон.

— Во избежание лишних репрессий, — заявил урядник, — я требую, чтобы вы сами указали лиц, принимавших активное участие в поджоге и грабеже имения. В противном случае будет наказана вся деревня!