Крупным планом - Дуглас Кеннеди

— Сколько он надеется отхватить?

— По десять миллионов на ребенка.

— Вы не посоветовали ему отвалить?

— Нет. Я предложил по пятьсот тысяч на ребенка. Но думаю, удастся сойтись на миллионе сто.

— Миссис Декстер, вероятно, была вне себя от радости, когда узнала, что станет на три миллиона с гаком беднее?

— Этот Декстер после уплаты налогов стоил примерно сорок семь миллионов. Так что она вполне может позволить себе отдать три миллиона триста, особенно если ей не захочется всей этой суеты с эксгумацией, которая гарантирует внимание прессы. Ты бы видел эту даму — жена Декстера сделала столько пластических операций, что у нее на шее узел. Туда стянули все лишнее.

— Ну, во всяком случае, это повеселее, чем дело Берковича.

— Есть свои плюсы. Помогает провести время.

Он улыбнулся устало и безрадостно. Мне эта улыбка не понравилась.

— Садись, Бен, — сказал он.

Я послушался. Загудел его телефон, вошла Хилди, секретарша Джека:

— Простите, что мешаю, мистер Майл, но звонили из офиса доктора Фробишера.

Джек остановил ее на половине предложения:

— Скажи им, что меня здесь нет. Что-нибудь еще?

— Мистер Брэдфорд, Эстелл просила передать, что она снова пыталась дозвониться до вашей жены, но…

Теперь пришла моя очередь перебить ее:

— Все в порядке Хилди. Поблагодари за меня Эстелл.

Джек отключил телефон и внимательно посмотрел на меня:

— На домашнем фронте все в порядке?

— Нормально, Джек. Все в ажуре.

— Врешь.

— Заметно?

— Ты отвратительно выглядишь, Бен.

— Ничего такого, с чем нельзя было бы справиться с помощью двадцати четырех часов сна. Зато вы… вы выглядите по-деловому.

— Неправда, ничего подобного, — сказал он.

— Ну, верно, — сказал я, стараясь отвлечь его от моей семейной жизни, — выглядите как человек, который только что провел пару недель с стриптизершей в Палм-Спрингс.

— Теперь ты несешь полную хрень.

— Простите, — извинился я, удивленный его раздраженным тоном.

Он тупо уставился на свой стол и сидел так, как мне показалось, несколько минут. Затем сказал:

— Я умираю, Бен.

Глава четвертая

Такси попало в пробку на 34-й улице между Шестой и Седьмой авеню. Меня это не позабавило, тем более что я дал указание водителю (Бено Намфи, лиц. № 4И92) ехать на запад по 23-й, а затем прямо на север по Восьмой авеню. Но парень знал не больше десяти слов по-английски, да и вообще меня не слушал, поскольку радио у него было включено на полную громкость — какая-то гаитянская станция, изрыгающая популярную музыку, прерываемую звонками поклонников Вуду. Я рассердился. Очень рассердился.

— Я же велел вам избегать этой улицы, — сказал я.

— Чево? — последовал ответ.

— Избегать этой улицы.

— Не мочь избегать. Мы тута.

— Почему вы не слушаете клиентов? Чему вас учили на курсах для таксистов?

— Не гони. Мы приехать.

— Я не просто хочу туда приехать, — окончательно вышел я из себя. — Я хочу приехать туда быстро.

Он криво улыбнулся:

— Плохой день сегодня?

Это было последней каплей.

— Чтоб ты сдох! — выкрикнул я, распахивая дверцу машины, швырнул пять долларов в окно водителя и зашагал вниз по 21-й улице, бормоча себе под нос, как те парни, которые продает ручки у Блумингдейла. Пройдя футов двадцать, я прислонился к телефонной будке, стараясь успокоиться.

Я умираю, Бен.

Неоперабельный рак желудка Он выяснил это две недели назад, но этот крутой коротышка никому ничего не сказал, даже жене.

— Они сказали, еще месяцев восемь, от силы год. Ты бы посмотрел на этого сантехника, которого они ко мне приставили. Доктор Гораций Фробишер. Похож на Рэймонда Мэсси, а ходит с таким видом, будто он всемогущий Господь Бог. Знаешь, как он мне это все сообщил? «На вашем месте я бы начал приводить свои дела в порядок». Как будто он гребаный юрист.

Он хотел, чтобы «новости» не распространялись по фирме.

— Я не собираюсь соглашаться на химию, операцию или еще какой-то дурацкий метод, который они жаждут на мне испробовать. Если это смертельно, значит, смертельно… поэтому я возьму у них рецепт на болеутоляющие лекарства и стану появляться в офисе, пока…

Он замолчал, сжал губы и уставился в свое окно на снующих по Уолл-Стрит пешеходов, каждый из которых выглядел целеустремленным.

— Знаешь, что труднее всего? — тихо спросил он. — Осознать, что ты прожил всю жизнь, не думая о таком моменте. Делая вид, что каким-то образом тебе никогда не придется столкнуться с ним. Когда ты наконец узнаешь, что нет надежды ни на какие перемены, нет никаких вариантов, что о другой жизни нельзя даже мечтать. Когда ты даже не можешь погрузиться в свою фантазию и представить себе, что будешь делать все иначе, потому что все твои дороги закончились…

Он повернулся ко мне. Глядя мне прямо в глаза, он сказал:

— Ты станешь новым полноправным партнером, Бен.

Я вздрогнул. Невольно, но Джек заметил. И ничего не сказал. Потому что он знал. Он знал совершенно точно, что это для меня значит. Полмиллиона в год, куча корпоративных льгот… и конец моей другой жизни. Той неосуществленной жизни за видоискателем. Жизни, которая остается только мечтой. Иногда горько-сладкой, иногда (в плохие дни) болезненной, но никогда не оставляющей вас в покое, потому что вы понимаете, что выбрали самый спокойный вариант. А покой, как вам уже пришлось убедиться, — это особая форма ада.

— Эй, послушайте.

Я обнаружил, что смотрю сквозь стекло телефонной будки на типа лет сорока, чье волосатое брюхо торчит из-под футболки, покрытой разнообразными пятнами от еды. Чтобы я обратил на него внимание, он постучал четвертаком по стеклу.

— Ты, — сказал он, — хочешь куда-нибудь прислониться, найди себе стенку.

Мои пальцы сжались в кулаки.

— Что ты такое сказал, жопа с ручкой?

— Жопа с ручкой? Сам ты жопа с ручкой, дрочила.

Меня охватила ярость, такая дикая и неуправляемая, что я почувствовал себя бесстрашным. И готовым разорвать эту жирную сволочь на куски. Вероятно, он почувствовал, насколько опасным я внезапно стал, потому что побелел от страха, когда я сообщил ему тихим ровным голосом:

— Считаю до трех. Если ты к тому времени не исчезнешь, я тебя убью. И я не просто тебя изобью, я сломаю твою поганую шею.

Его глаза теперь превратились в две лужицы, наполненные страхом. Я почти слышал, как он потеет.

— Эй, слушай, ты что, не злись, лады? — сказал, он. — Просто у меня сегодня тоже плохой день выдался.

— У меня вовсе не плохой день, — сказал я. — У меня ужасный день. Но, убив тебя, я могу взбодриться. Один… два…

Он выскочил из телефонной будки и пустился рысью вниз по улице, причем его жирное тело тряслось, как желе. Я зашел в будку и схватил трубку. Моя рука дрожала.

Этот долбанный город. Из любого может сделать зверя. Хорошо еще, что этот толстяк был без оружия, убит за то, что прислонился к телефонной будке. Идеальный конец идеального дня в Нью-Йорке.

Мне понадобилась минута, чтобы перестать трястись. Надо хоть немного поспать. Разобраться во всем. Иначе сойдешь с ума.

Я выудил телефонную карточку из своего бумажника и позвонил домой. После нескольких длинных звонков я услышал собственный голос на автоответчике.

— Привет. Вы позвонили Бену и Бет Брэдфорд. В данный момент мы не можем подойти к телефону…

Бен и Бет Брэдфорд. Я всегда говорил ей, что, если мы поженимся, ей следует оставить свою фамилию.

— Я буду жить с тобой всегда, — сказала она одним пьяным вечером в январе 1988 года, когда мы допивали вторую бутылку вина, — но я никогда не выйду за тебя замуж.

— Но если мы…

— Ни за что, — сказала она и хихикнула.

— Ладно, все ясно. Но давай скажем, гипотетически, что в один идиотский прекрасный момент мы решим… уф, закрепить отношения между нами…

— Тогда я возьму твою фамилию.

— Это очень старомодно с твоей стороны, — заметил я.

— Не-а… — возразила Бет, — просто практично. В смысле, Бет Брэдфорд будет выглядеть значительно лучше на суперобложке, чем Бет Шитцлер. Но… — она одарила меня одной из своих хитрых улыбок из серии «я бы раздела тебя зубами», — мы с тобой не будем жениться.

Тысяча девятьсот восемьдесят восьмой. Мы жили вместе всего пять месяцев, а при моей зарплате, которая постоянно повышалась, мы могли позволить себе платить две тысячи ежемесячно за аренду квартиры на верхнем этаже в Сохо. Мы не случайно решили поселиться в центре. Ведь мы оба имели надежную работу, не считали себя яппи, так что мысль поселиться где-нибудь в восточной части или на Маррей Хилл, среди белой кости, представлялась нам, будущим людям искусства, кощунственной.