Месье, сделайте мне больно - Жан-Пьер Гаттеньо

– Ваша пациентка, это блондинка, у которой вид богачки, так? Скажите ей все-таки про аккумулятор. Потому что мертвую батарею невозможно починить. Если вы понимаете, что я хочу сказать…

Он нарочно это делал? С самого начала у меня было чувство, что он без конца намекал на участь, постигшую Ольгу. Но как он узнал? Конечно, «Ланча» осталась перед моим домом, но догадаться о причине… Может, у него не было никаких дурных намерений? Возможно, он и правда говорил мне о батарее? Трудно сказать…

Как бы то ни было, на этих словах он удалился.

Глядя, как он исчезает в тумане, мне показалось, что он составлял со своей сумкой единое целое.

Май Ли мыла кухню, когда я пришел домой. Она ответила на мое приветствие с обычной холодностью, как если бы накануне ничего не произошло.

На автоответчике было несколько звонков. Я надеялся, что один из них от Ребекки. Сначала звонил пациент, который хотел перенести сеанс, потом еще один настойчиво просил принять его в первый раз, но не оставлял никакого номера телефона, чтобы связаться с ним. Также было сообщение от Жан-Клода Шарве, который подтверждал свое участие в картеле вместе с Давидом Гроссманом и Кристиан Левек. Мы собирались каждую третью пятницу месяца, один из нас представлял теоретический доклад – часто по Фрейду или Лакану, когда он заканчивал, мы обсуждали, опираясь на наш клинический опыт. Я сказал себе, что все отменится из-за моего заточения в тюрьму, потом прослушал остальное. Коллега приглашал на семинар, женщина приветливым голосом сообщала, что я выиграл оборудованную кухню – при условии, что нажму клавишу «звездочка» на своем телефоне. И никакого сообщения от Ребекки.

Я поднялся в кабинет – он был закрыт на ключ, чтобы помешать проникнуть Май Ли. Окно оставалось открытым всю ночь, и казалось, что вошел в погреб. Для начала я снял покрывало с кушетки. Вытянувшись на животе, с головой скрытой в подушках, Ольга напоминала слега измятый рулон зеленого шелка. Ее правая рука была закинута на спину под неестественно острым углом к плечу, а левая исчезала под животом, ноги тоже были странно согнуты, так что казалось, что они отделены от тела. Это зрелище напомнило мне плюшевого жирафа, с которым я играл в детстве. Я так плохо обращался с ним, что лапы у него торчали во все стороны, а шея держалась лишь на тонком лоскутке ткани. То же самое было и с Ольгой. В ней больше ничего не держалось, она стала раздробленным телом, смерть которого каким-то образом дала свободу его отдельным членам. Одна из туфель – от Фрателли Россетти, на шпильке, – попала под мой стол. Не желая надевать на нее, я положил туфлю рядом с ней. Тут я заметил, что ее ноги плотно облегал темный нейлон с сильно блестящими петлями и алмазной инкрустацией на высоте лодыжек. Модель «Соблазнительница», ее первая кража. «Трофей, – сказала она, – воспоминание о том, как я начинала». Может, какое-то предчувствие подсказало ей надеть их в последний день своей жизни?

Я пошел закрыть окно, потом позвонил Шапиро.

– Комиссар будет только около полудня, – сообщил мне скучающим голосом вчерашний секретарь. – Что вы предпочитаете, перезвонить или оставить для него сообщение?

Уже хорошо, что он не переключил меня на ритмы маракасов. Я ответил, что перезвоню, и повесил трубку.

Около полудня – это был оборот речи. Если Шапиро вел расследование, никто не мог предсказать, когда он вернется. Возможно, стоило предупредить одного из его коллег? Но я предпочитал обратиться к нему. Не то чтобы я верил в его расположение ко мне, но то, что я его знаю, помогало мне, несмотря на все, перетерпеть данную ситуацию. Я бросил взгляд на расписание приема: кроме Семяизвергателя, в самом начале вечера, на сегодня больше никого не было. Я позвонил ему на работу, чтобы отменить. Секретарь сообщила, что у него встреча в городе, но я могу связаться с ним по мобильному, и дала мне номер. Когда я набрал его, мне было предложено оставить сообщение на автоответчике, как я и сделал, надеясь, что он вовремя его прослушает.

Теперь мне оставалось только дождаться Шапиро. Ожидание могло продлиться несколько часов, что казалось мне так же нестерпимо, как и рассказывать ему о смерти Ольги. Я зажег сигарету и устроился в своем кресле, пытаясь ни о чем не думать и особенно не смотреть в сторону кушетки.

Так прошло два часа, в течение которых, припоминая вчерашние события, я почти полностью выкурил пачку «Лаки». Стол был завален лекциями, которые я готовил для университета Париж-VIII, в Сен-Дени. Учитывая обстоятельства, студенты обойдутся без моих познаний в психоанализе, впрочем, они рисковали остаться без них надолго. Рядом стояла фотография Мэтью. Двенадцать лет – ему удивительно шел этот возраст. По виду типичный проказник. На голове бог знает что. Светлые пряди в беспорядке падают на лица. Он послушно улыбался в объектив, но я знал, что мысли у него были о другом – вероятно, о последнем комиксе, который он прочел. Его глаза были полны планами игр в ковбоев или пиратов, как в фильмах, которые он обожал. Перед этим наполненным мечтами взглядом у меня защемило сердце, и участь, ожидавшая меня, показалась мне еще более горькой.

В два Шапиро все еще не вернулся. Я безуспешно прождал еще полчаса. Часом позже его все еще не было, и я повесил трубку до того, как секретарь предложил перезвонить или оставить сообщение. Затем я предпринял несколько попыток дозвониться до Ребекки, но то попадал на ее автоответчик, то телефон был занят, то бесконечно долго никто не брал трубку. Или ее линия была такой же истеричной, как она сама, что было вполне возможно, или она фильтровала звонки. Я снова набрал номер комиссариата. На этот раз мне не удалось избежать маракасов. Конечно, я предполагал, что ожидание будет мучительным. Но не до такой степени. Я испытывал чувство одиночества. Каждый занимался своими делами, не заботясь о задушенной женщине, лежащей на моей кушетке.

И по мере того как время шло, я уже больше не знал, звонил ли я Шапиро, чтобы предупредить его об убийстве, или чтобы он избавил меня от неудобного трупа, подобно тому, как службу по уборке мусора просят увезти вещь, которой больше не пользуются.

Сумерки постепенно заполонили кабинет. Ольга, казалось, растворялась в них. Временами она становилась почти невидимой. Надо было бы зажечь свет, но темнота защищала меня от мертвой и от портрета Мэтью. Она создавала впечатление, будто я нахожусь в безлюдном пространстве, где кроме меня ничто больше не существует. Необычное уединение, которое облегчало мои страдания, возводило границу между мной и миром, словно дверь тюремной камеры.

В приемной пылесосила Май Ли. Если мне не придется больше пользоваться ее услугами, я попрошу Флоранс выплатить ей компенсацию от моего имени и, вероятно, взять ее на работу.

Я снова собирался набрать номер Шапиро, когда раздался звонок в дверь.

Удивленный, я посмотрел на часы: шесть вечера. Должно быть, пациент не получил мое сообщение. Ошибкой было верить в то, что темнота могла поглотить окружающий мир. Он не только продолжал существовать, но и упорно преследовал меня там, где у меня не было желания встречаться с ним.

Я зажег лампу и пошел открывать.

Это действительно оказался мой пациент.

Он бросил на меня удивленный взгляд.

– Я рано пришел? Такое ощущение, что вы меня не ждали.

И с грустным видом добавил вполголоса:

– Приходить раньше – в этом я специалист.

Временами ему нельзя было отказать в чувстве юмора. «Я преждевременный семяизвергатель», – объявил он мне в нашу первую встречу, как если бы речь шла о ремесле или почетном отличии. Возможно, это и побудило меня взять его на психоанализ. Ему это было нужно. Несмотря на большой успех в профессиональном плане – он пользовался авторитетом, управлял крупной компанией, занимающейся информационной поддержкой, – его личная жизнь не удалась. Боязнь женщин и особенно его неумелость с ними поддерживали только его чувство печального одиночества. Вот почему он возлагал большие надежды на психоаналитическую работу. Он редко пропускал сеансы. Я не решился отослать его домой.

Я подвинулся, чтобы дать ему войти и, как с Математичкой, попросил его посидеть немного в комнате ожидания.

Однако все оказалось не так просто, как в прошлый раз.

Прикосновение к Ольге было мне противно. Она была ледяной, но дело не в температуре, а в запрете, как если бы мертвый, чтобы защититься от живых и не имея другой возможности, производил парализующий разряд, подобный электрическому, отбивающий всякое желание притрагиваться к нему. Но Семяизвергатель ждал, и мне было необходимо пройти через Ольгины объятия. Превозмогая отвращение, я обхватил ее за плечи и перевернул. На спине она оказалась единым целым, в той же позе, в какой лежала на животе: согнутые ноги и вывихнутые руки – одна спереди, другая за спиной. Она походила на кусок цемента, совершающий оборот на сто восемьдесят градусов. Трупное окоченение заканчивается только через семьдесят два часа, но ледяной холод, в котором я ее оставил, должно быть, ускорил этот процесс. Я схватил ее за пиджак, свалил на ковер, потом приподнял кушетку и, придерживая ее, ногой придвинул Ольгу к стене. Потом опустил кушетку и изо всех сил надавил сверху, как на плохо закрывающийся чемодан. После нескольких попыток мне удалось вернуть ее в первоначальное положение. Ольга была надежно спрятана под ней. Возможно, это положило конец фиксированности ее членов? Но у меня не было времени в этом удостовериться, главное, что ее не было видно. В этом отношении мне показалось, что результат ни в чем не уступал тому, которого я достиг, принимая Математичку.