СМЕРТИ НЕТ - КАТЯ ЧЕ

это нравится, ей уже тоже, видим спинами взгляды, всё хорошо. Она мне – ах, ах, а я – не так быстро, смотри же, рядом с теми камнями дерутся. Енот же? Или барсук. И с кем – с лаской? Сперва с лаской. Потом кто разберёт. Потом засмотрелись на вздыбленную спину барсука, она отгоняла, кричала кыш, кыш, а на нас не набросятся, и если да, то кто из них, она мне взглядом таким, знаете… все окровавлены, животные в смысле, ласка стала гиеной, гиеной загнанной, мельче барсука, но почему-то норовила откусить от него. Барсуку крышка, поняли и стали звать посмотреть. Оказалось, пришли давно. Мы сидим с ней в первом ряду, остальные за нами. Двое рабочих копают яму, что-то припевая, погребальное, думаю, а может и своё любовное, всё одно. Зверей зарывают, сверху кладут стёклышко, как в детских секретах, через минуту расчищают – под стеклом сын хозяйки.

– Который с ёжиком?

Марта устала в лицах, уже раздражалась, всепрощая. Рассказ утомил её необычайно. Слепленный а ля прима в качестве подходящей притчи, он был избыточен, как долоресов стол. Во всех слушавших виделся ей тот сын той хозяйки, она с удовольствием смотрела на них через стёклышки очков, чтобы хоть как-то. Ёжик. Как будто не было множества образов, ассоциаций, чувственности, в конце концов. Как будто не за что больше зацепиться. Опять ничего не поняли. Потом удивляются, откуда вокруг столько ёжиков цветом словно огонь. Откуда она стала практически бабкой ёжиков, если посчитать сроки всех их проклятий друг другу. Откуда взялся этот ёжикин кот. Неужели не видят метафоры, чёрт возьми, неужели не видят конечности всех плодов, тщетности всех страстей, – хоть сюжета там кот наплакал. Нет, не видят, зарываются в кошачью шерсть жаркими ладошками, будто срочные новости раскидывают по всему свету. Что там в шерсти можно расшарить, кроме блох, а нет же, уткнулись, ритмом возвращая души. Заплаканный кот вторит им, бодаясь носом. Ну что тут такого? Сами спросили – сами получили. Сами начинают жить, а потом боятся заканчивать. Не умеем, говорят, покажи, говорят, научи. Вот, учит. И потом – вполне же гуманно. Никто никуда не девается, – помните же физику, да? – никто никуда не девается, все так и болтаются вечно во Вселенной – кто сказал – и болтают? Только как бы оффлайн. Вот и вся… Марта порой боялась звуков своего имени, вся эта санскритчина с её корнями, проросшими во множество языков, словно звала к себе потусторонне. Подвывая и грассируя смрт… смрт… Смрт ей слышалась во многом, она медиумно вычисляла её в самом не связанном с ней – да и что с ней связано, кроме неё самой? Всё имеет свои самостоятельные названия, а она – это чик и нету. Один кот радует, привычно, без вопросов вновь стал удобной головной подушкой и Марта уснула, более не заботясь о ёжиках и звуках падающих капель, ноющих одно и тоже, одно и то же, одно и

5. Принятие (Изысканный жираф)

Солнце светило безбожно, буквально заменяя собой все иные вероятные источники бытия: магические, метафизические и физические, по сути – электрические импульсы и клетки организма. Лиц на стене стало больше. Сеньор Д. оставался фаворитом, опережая всех по возрасту – чего? – и по скорости – и вновь непонятно. Марта и сама уж не помнила, откуда – от Борхеса, что ли, пришёл или просто случайный пассажир. Во сне не разобрать. Но вот приглянулся же – чем? – да откуда я знаю. Куд-куд-куд. Кончик хвоста дискуссии с самой собой изогнулся как-то совсем не элегантно, как-то совсем через прилавок, но как иначе. В Марте не было никого, принуждённого разводить политесы ли, обмениваться словами ли или попросту пиздеть о своём под видом общей беседы. Получалось, что она озвучивала словно бы отражения, эхо разговоров вокруг да около, примерно, как вода показывает рябь от упавшего камня. Причин создавать что-то своё Марта не видела: своё никто не услышит. В мире слов общаются с отражениями этих слов, в мире образов видят отражения образов. Сердятся на них, печалятся им, реже – радуются, совпав безыскусно. В Марте не было никого, Марта была во всём.

Весна вновь ходила шальная, едва познав знания, уже несла их бремя, и бремя это было лёгким. И мысли были легки, оформляясь не столько в слова, сколько в прочувствования. Ах, ну надо же, ох, вот это да, – только и успевала говорить Марта. На улицах было тоже много новых лиц – на самом деле конечно те же, но с них будто отмыли зимнюю тоску и привычку терпеть, свет отражался в них нестерпимо. Марта жмурилась и шла себе, исполняя свой странный ежегодный танец, похожий на плавание брассом при сильном волнении. Руки от сердца расходились раскрытыми ладонями, будто собирая всё видимое, сгребая в охапку. Последним привиделся дом.

Дом стоял на том же месте. Последний раз он был наполовину разрушен, что не лишало его очарования, но жить в нём было бы трудновато. Во всяком случае, зная себя, Марта не была уверена, что справится в одиночку с его починкой. Сейчас же, добравшись знакомым путём, свернув с шоссе влево через сосняк, обогнув холм и доехав почти до залива, Марта прибыла как раз вовремя – дом вошёл в эпоху расцвета, был удобен для проживания и обещал долгожданный покой. И она решилась. Завтра же договорится с хозяином, только бы не опоздать, – сегодня хозяин был в отъезде. Марта оставила вещи внутри, разулась и пошла к воде. Как давно не чувствовала она землю, как не хватало ей этой силы, этой ласки, этой вечности. Издалека звенели детские голоса, а в другой стороны ветер доносил звуки какого-то струнного музыкального инструмента, немного срывающиеся от невидимых чувств. Она смотрела на воду, смотрела до боли в глазах, все свои мысли пустив двумя чёрными лодками с маленькими невозмутимыми рыбаками в них, далеко-далеко, за горизонт и забыть.

Устала.

Кот улыбался вышитыми усами, а две чёрные лодки, пересекающие зелёную гладь глаз, всё плыли и плыли вверх, словно в лобных долях водилась рыба – что там ещё ловить, эти вышивальщики подушечных котов вряд ли вышьют мысли о вселенной или моём внутреннем мире, тьфу-тьфу, не приведи. Тем более, эта подозрительная улыбка… Марта чувствовала её затылком, буквально, жирные стежки подчёркивали сдобность и умильность кота, перечёркивая Марту экваториально. Но без этого, казалось, сны были бы слишком однозначными.

Марта не была котовладелицей. Марта любила сны, она была коллекционеркой снов. Вы так любите?