Рука дьявола - Виктор Сидоров

— Чего уж там — тащи. А потом и я с вами сыграю.

Игра эта была незамысловатой. Лежащего на земле чижа, заостренную с двух сторон палочку, нужно было ударить битой по кончику так, чтобы он взлетел в воздух. Вот тут и надо словчиться и попасть по нему на лету, ударив как можно сильнее. Тот, кто забьет чижа дальше всех,— выиграл, тот, кто промазал или забросил ближе остальных,— проиграл. Он-то и несет на своем горбу победителя.

Быня здорово набил руку и редко мазал. Поэтому он был возбужден, предвкушая новые удовольствия.

— Втроем оно куда интереснее,— говорил он, поблескивая глазками.— На одной спине скушно ездить.

Однако Култын отказался наотрез. Пришлось играть вдвоем. Быня с первого же раза закинул чижа чуть ли не до середины двора. Ленька промазал. Быня захохотал:

— Ах, беда! Не повезло тебе, Леня... А ну попригнись-ка малость.

Ленька согнулся, и Быня, охватил его шею руками, а бока ногами, повис тяжелым мешком. У Леньки даже ноги подогнулись и глаза полезли на лоб. Однако он, собрав силы, потащил Быню к чижу. Быня крутил круглой головой, похваливал Леньку:

— Хорошо несешь. Ты, пожалуй, покрепчее Васи. Ишь, как резво бежишь. Молодец, Леня...

Ленька выдавил едва:

— Ладно, сиди и не гавкай.

Ударили по второму разу, и Леньке снова пришлось тащить Быню. По третьему тоже, и по четвертому. Лоб у Леньки покрылся испариной, ноги противно дрожали, внутри мутило.

Но вот Ленька удачливо поднял чижа вверх и хлестко поддел его битой. Чиж завертелся волчком и улетел далеко, к соседской ограде. Ленька враз ожил, подошел вразвалочку к Быне.

— А ну попригнись и ты.— И когда Быня согнулся, Ленька ловко вспрыгнул на его широкую мягкую спину.— Пошел! Да порезвей!

Быня в самом деле легко и быстро донес Леньку до чижа, будто прошагал без груза. Ударили по новой. И опять выиграл Ленька. Култын зарадовался, потирая руки:

— Так его, Ленька! Еще разок, пусть понимает!

Быня нервничал, злился и от этого то мазал, то бил неудачно. А Ленька прямо-таки вошел в азарт: что ни взмах, то удар сильный и дальний.

Вот он снова ловко подкинул чижа и, как будто шутя, ударил по нему, да так, что тот, описав длинную дугу, улетел в густую высокую лебеду за навозной кучей, что высилась между стайкой и завозней. Такому удару позавидовал бы, пожалуй, сам Тимоха Косой.

У Быни лицо вытянулось и челюсть отвисла.

— Ого!..

Култын даже запел, приплясывая:

— Вот это — да! Вот это — да!

Наконец Быня пришел в себя, произнес осипшим голосом:

— Не-е... Так не годится. Перебей.

Ленька удивленно поднял брови:

— Как так — перебей? Зачем? —

— Чижало через кучу тащить. Не смогу.

— Ничего, сможешь. Помаленьку как-нибудь. Мне не к спеху.

У Быни дернулись губы:

— Перебей, Лень, богом прошу, а? Ить вон гора какая. И измараюсь весь. Маманя прибьет...

— А ты обойди кучу-то,— выкрикнул нетерпеливо Култын, которому очень хотелось поглядеть, как будет потеть Быня.— Вокруг завозни неси.

— Да ить далеко в обход-то... И несправедливо...

— Ишь ты, сразу о справедливости вспомнил. Тащи, тащи давай!

Быня не ответил, а перевел умоляющий взгляд на Леньку.

— А, Леня, перебей! Хоть куда. Хочешь, я тебя по улице поношу, а? И секрет расскажу.

Ленька насторожился:

— Какой еще секрет?

— А перебьешь?

— Перебью.

— Святое слово?

— Святое. Ну?

Быня сразу повеселел, прыснул мелким смешком.

— Умора!.. Елбан с ребятами сговорились перевстречь в бору этого, приезжего... ну который на митинге калякал... и намять ему бока.— И снова зашелся смехом.— Здорово, а?

Однако Ленька не поддержал Быниного веселья.

— За что ж мять-то?

— А чтоб больше не ездил к нам и не мутил народ. Оно и так про бога забыли... Только ты, Леня, чур, никому

ни слова.

Пока Быня и Ленька разговаривали, Култын отыскал в лебеде и принес чижа, протянул его Леньке.

— На, бей... Токо дурак ты, что пожалел Быню. Пущай бы попотел как следует.

Ленька взял чижа, оглядел его раздумчиво и неожиданно швырнул в сторону.

— Не хочу больше. По делам надо.

И пошел со двора.

Култын ошалел от изумления, закричал, чуть не плача:

— Куда же ты? Куда?

Ленька не ответил. Тогда Култын плюнул, полный горечи и досады.

— Дурак! Как есть дурак! Ить так повезло ему, а он... Эх!..

Ленька, выйдя за калитку, направился не к дому, а повернул к сборной площади. Сначала он шел, потом побежал. Остановился у крыльца сельсовета, едва переведя дыхание. «Успел или нет? Вдруг этот из уезда уехал». Ленька отер с лица пот и решительно поднялся в сельсовет. Там было накурено, шумно, кто-то громко хохотал. Ленька вошел. Колготня сразу стихла.

— Ты что? Чего надо? — недовольно спросил Иван Старков.— Не видишь — собрание.

Ленька сурово сдвинул рыженькие брови, ответил:

— Я вон к Митрию. По делу.

И пошел через все помещение к дальнему углу, где сидел Митька Шумилов, усмешливо поглядывая на Леньку. Однако Ленька не обратил внимания на эту усмешку — не до того. Произнес вполголоса:

— Елбан со своими собирается побить его,— кивнул на приезжего, который сидел за столом, должно быть, нетерпеливо поджидая, когда уберется Ленька.

При этих словах парень сразу встрепенулся, отложил огрызок карандаша и уже с интересом взглянул на Леньку.

— Где бить-то собираются? Не здесь же?

Ленька кивнул:

— Не здесь. Когда поедешь обратно. В бору. Караулить на дороге будут.

В помещении наступила тревожная тишина. Парни сидели хмурые, раздумывая над новостью. Наконец Митька разжал губы.

— Ладно. Придумаем что-нибудь.— Глянул на Леньку тепло, признательно.— А тебе, Ленька, спасибо. Большое спасибо. Молодец...

На утро Ленька узнал целых две новости: во-первых, приезжий парень благополучно выбрался из Елунино, во-вторых, что было совсем удивительно, в селе создан комсомол, а Митька Шумилов стал его председателем.

Глава 6.

НЕ ВСЕ НА ОДНО ЛИЦО

Вот как было дело, и вот как Ленька помог комсомолу. Тогда, вишь ли, для всех он был «молодец», а нынче Митька не хочет его и в ячейку вписать. «Не положено»! Видали? «Ладно,— горько думает Ленька,— обойдемся. Проживем как-нибудь и без комсомола».

Думает так Ленька, а у самого от обиды и несправедливости губы подрагивают, хочет не хочет, а в мыслях то и дело представляется, как идет он со всеми комсомольцами в строю с винтовкой на плече, как палит из нее по мишеням за дальним колком, как...

Неожиданный удар по шее, и Ленька слетел с плетня, на котором сидел. Уже лежа на земле, он увидел над собой Заковряжиху, гневную и злую, как всегда.

— Чего расселся, идол ушастый, али делать больше нечего? Пошто не все грядки полил?

Ленька молча вскочил и бросился к колодцу. Провалились бы они все, эти проклятые грядки. Вон их сколько: тянутся широкими холстинами от избы до самого черемушника, что разросся в сырой пологой низине. Пока каждую польешь — ночь наступит. И так через день, а то и каждый день, когда сушь стоит.

Носит Ленька воду, поливает огурцы, капусту, редьку, морковку, лук, а сам думает о своей невеселой судьбине. Плохо живет он, совсем скверно, работает, работает, а толку никакого, даже спасибо не слыхал. Одна ругань да тычки. Ладно бы есть давали вволю, а то кормят так, будто христа-ради, чтоб только не подох. Живоглоты чертовы.

Неужто богатей все одинаковы — жадные, загребастые, злые?

Ленька уже навидался их по горло и здесь, в Елунино, и там, в своей деревне, где жил до голодухи. Вспомнилось, как однажды, когда в избе не стало ни крошки хлеба, ни единой картохи, тятька (он уже хворал) поднялся с лавки, прошел в закуток, где висела одежда, покопался малость и вышел со своим полушубком в руках. Полушубок был новый, желтоватый, Ленька помнил, как тятька купил его себе, берег и радовался: «На всю жизнь хватит». Маманя увидела тятьку с полушубком, спросила испуганно: «Ты что надумал, отец?»

Тятька махнул рукой: «Снесу Выродову, авось хлеба даст...»

И она отвернулась, подавившись слезой.

Тятька сложил аккуратно полушубок, увязал в холстинку, позвал Леньку: «Айда, сынок, вместе. Авось разжалобится Никифор Демьяныч да не поскупится... Нам бы только до осени...»

Разве они думали тогда, что к осени весь хлеб на полях выгорит и наступят дни еще пострашней этих.

Выродов встретил их хмурый, настороженный, недовольный.

«Ну, чо приперлись»?

Тятька будто переломился надвое:

«На поклон пришли к тебе, Никифор Демьяныч, смилуйся, не дай помереть деткам малым: помоги хлебушком али картошечкой...»

Выродов еще больше нахмурился, метнул косой взгляд на узел.

«А у меня что — богадельня? Али закрома бездонные? Сам едва концы с концами свожу».

Тятька словно подкошенный пал на колени, уцепился в Выродову ногу. «Никифор Демьяныч, будь отцом родным!.. Не обойди милостью... Помоги... Не задаром ить...»