Севастопольский бронепоезд - Николай Александров

Попробуй только — снова попадешь в команду выздоравливающих.

— Нет, нет, я доволен, товарищ капитан первого ранга, — поспешно ответил я.

— Вот и договорились…

— Итак, нас уже двое. Можно сказать, экипаж бронепоезда есть, — пошутил капитан Головин, когда мы вышли от Ипатова, — Кстати, вы где были под Одессой?

Я рассказал.

— Лузановка, Ильичевка, — повторил он до боли родные и близкие мне названия. — Выходит, в полку Осипова? Рядом, оказывается, были, а встретились вот где… Впрочем, может и встречались, кто знает. Я во втором морском полку воевал. На стыке с вашим.

Разговорились. Вспомнили о боях под Булдынкой, Крыжановкой. И оказалось, что у нас много общих знакомых. Вспомнили об Осипове, Митракове, о моем бывшем командире батареи Шкирмане: Головин вместе с ним учился на курсах. Капитан рассказал, как высаживался десант под Григорьевкой. [44]

К концу беседы мне показалось, что я давно уже знаю своего нового командира.

— А вы не бывали на 39-й батарее перед войной? — спросил я.

— Да, — ответил Головин. — Я часто приезжал туда с инспекцией штаба военно-морской базы.

— Значит, там я вас и видел.

От воспоминаний об Одессе перешли к текущим делам.

— Сегодня же начнем комплектовать бронепоезд, — сказал Леонид Павлович. — Вы займитесь пулеметчиками. Выбирайте обстрелянных, побывавших в боях.

Желающих попасть на бронепоезд во флотском экипаже оказалось много. Но Головин отбирал только специалистов: комендоров, связистов, железнодорожников. Все они уже бывали в боях: одни под Одессой, другие на Ишуньских позициях, третьи приняли боевое крещение в море, на кораблях. Большинство имело ранения и долечивалось здесь, в батальоне выздоравливающих.

Работник отдела комплектования капитан Карагодский возмущался:

— По штату вам положены и строевые, почему их не берете? А одних специалистов я не дам. Думаете, они другим не нужны?

Головин доказывал, что и строевые должны иметь специальности: ведь в бою надо будет заменять выбывших из строя.

Пока они спорили, я подыскивал себе пулеметчиков. Вскоре возле меня стояли крепкие, надежные ребята: Баранов, Шарапкин, Чувыкин, Чумичев, Макаренко, Асеев, Кривобоков. Люди обстрелянные, мастера своего дела. По моей просьбе капитан зачислил их в экипаж бронепоезда командирами отделений. Они сейчас — же начали «вербовать» себе подчиненных.

Перед обедом капитан Головин сказал, что назначены два командира бронеплощадок. Они уже набирают людей из состава выздоравливающих.

Мы так увлеклись формированием, что не заметили, как промелькнуло время обеда. Пошли в столовую. Там как раз обедал батальон выздоравливающих. Среди моряков замечаю двух молодых лейтенантов. [45]

Один из них сразу же приковал мое внимание: черноволосый, красивый. Так это же Кочетов! Тот самый, которого видел 21 июня под Очаковым! А кто же с ним? Да, сомнений нет: это его друг. Буценко. Хотелось подойти, но удержался: вряд ли они помнят меня.

Смотрю, Кочетов кого-то заметил и побежал. Уже у выхода хлопнул какого-то краснофлотца по плечу. Тот обернулся. Терещенко! Правый нападающий! Тот самый, что забил нам тогда два гола!

Быстро подхожу к ним. Лейтенант Буценко тоже. Встреча была трогательной. Кочетов оглядел Василия с ног до головы, крепко обнял.

— А мы тебя уже похоронили. Ну, выкладывай. Где был? Здоров?

На стриженой голове Василия белели шрамы. Он рассказал, что после ранения его в бессознательном состоянии доставили на каком-то баркасе на Тендровскую косу, потом в Скадовск, а оттуда теплоходом «Котовский» в Севастополь. Почти два месяца провалялся в госпитале на Максимовой даче. А теперь вот в батальоне выздоравливающих. Уже почти здоров, но никак не удается выпроситься на фронт.

— На бронепоезд хочешь? — весело спросил Кочетов.

— Еще бы не хотеть! — оживился Василий.

— Тогда пошли с нами!

Так вот кого имел в виду Головин, когда говорил о назначении двух командиров бронеплощадок!

По дороге в казармы Василий Терещенко рассказал мне о своей батарее, где служил наводчиком зенитного орудия. Боевое крещение принял в первый же день войны. Бои с фашистскими самолетами, летевшими на Николаев, велись почти ежедневно.

А 13 августа батарею засекли фашисты. На нее обрушился огонь тяжелой артиллерии. Снаряды ложились кучно. Один за другим расчеты выходили из строя. Тогда же осколком снаряда тяжело ранило в голову Василия…

Прямо из экипажа мы направились в казармы СУЗА — так сокращенно называли Севастопольское училище зенитной артиллерии. Наш строй, с полсотни моряков, одетых в бушлаты, ничем не привлекал внимания встречных. А мне казалось, что все на нас смотрят [46] и восхищаются: «Вот шагает экипаж бронепоезда»!

Прибыло к нам еще несколько командиров: совсем молодые лейтенанты Молчанов и Майоров, досрочно выпущенные из Каспийского военно-морского училища, командир железнодорожного взвода младший лейтенант Андреев, начальник боепитания младший лейтенант Каморник. Вот это сила — столько комсостава! Не то, что в нашей роте под Одессой.

Поздно вечером все собрались в помещении казармы. Здесь произошла еще одна волнующая встреча. Когда я расписывал своих пулеметчиков по расчетам, прибежал взволнованный, радостный Василий Терещенко.

— Смотрите, кого я нашел!

Гляжу — и глазам не верю. Передо мной — очаковские друзья Василия, его земляки — односельчане: Малахов, Новиков, Сергиенко. Все живы и здоровы, улыбаются. Как будто и не было круговерти войны, не было разлуки — четверо земляков снова вместе. И все теперь будут служить на одном бронепоезде. А я опять с болью вспомнил о Саше Мозжухине…

Расспросам, воспоминаниям не было конца. Особенно много рассказывал Борис Малахов. Оказывается, ему уже довелось воевать на бронепоезде, действовавшем на подступах к Крыму и носившем название «Орджоникидзевец».

Ко мне подошел молодой, лет двадцати, матрос. Вид интеллигентный, глаза добрые, улыбка приятная и держится с достоинством. Сразу же каким-то чутьем определяю, что парню пришлось понюхать пороху.

— А ведь я вас знаю, — сказал он улыбаясь. — Помните лейтенанта Початкина? Впрочем, вопрос излишний: кто его не помнит. Так мы же вместе были в его роте. Вы командовали взводом.

Я внимательно всмотрелся в него. Нет, не узнаю.

— Ничего удивительного, что вы меня не помните. Я был там недолго, каких-нибудь две недели. А зовут меня Иван Мячин.

Захотелось ближе познакомиться с этим человеком. Оказалось, что он по профессии учитель, окончил педагогическое училище и уже работал несколько месяцев в школе на Тамбовщине. В январе его призвали во [47] флот, служил он на батарее, на острове Майском. Там и встретил войну. В ночь на 23 июня немцы минировали фарватер у острова магнитными минами. А в начале августа Мячин добровольно ушел в морской полк Осипова.

— Помните, наши ребята захватили две румынские танкетки?

Я хорошо помнил этот случай. Тогда, вытряхивая из башен имущество танкистов, наши моряки впервые увидели портрет гитлеровского прихвостня Антонеску, который посылал румынских солдат на бесславную гибель.

— В тот день, — продолжал Мячин, — я и был ранен. Пуля задела бок и позвоночник. Пролежал в эвакогоспитале до 25 августа, а потом на теплоходе «Советская Армения» эвакуировался в Сочи. Пулю не стали удалять, отложили до лучших времен. Так и ношу ее до сих пор. И хоть редко, но напоминает о себе.

И вдруг мне подумалось, что ведь он ничего не знает ни о Початкине, ни о Констанди. И я рассказал ему, как погиб наш командир роты, как оторвало ноги политруку. Мячин был потрясен этим известием. Хоть и недолго был он под их началом, но, видно, успел полюбить этих замечательных командиров, за которыми каждый готов был идти в огонь и в воду.

Несколько минут мы молчали, вспоминая пережитое. Потом он медленно поднял голову, и я увидел в его глазах глубоко затаенную боль.

— Почему все это происходит? — спросил он с каким-то недоумением и злом. — Почему терпим неудачу за неудачей? Где наши танки, где самолеты?

Что я мог ответить ему? Ведь мне самому эти мысли не давали покоя ни днем, ни ночью. Впрочем, он и не ждал от меня ответа.

В Севастополь Мячин прибыл в начале октября кружным путем. Сначала через Ростов отправился на Перекоп, но там уже шли бои, и он вернулся в Новороссийск, оттуда — в Феодосию, Симферополь и, наконец, в Черноморский флотский экипаж. Здесь и получил назначение на бронепоезд.

В казарму быстро вошел Головин. С ним было еще несколько человек в форме комсостава.

— Экипаж бронепоезда в основном сформирован, — сказал [48] капитан, собрав личный состав. — Представляю вам, товарищи, командиров.

И он поочередно назвал всех офицеров.

— Моим помощником по железнодорожной части назначен лейтенант Головенко, — сообщил Головин. — Он прибыл к нам из экипажа бронепоезда «Орджоникидзевец».