Новый мальчик - Тови Дорин

Познакомились они утром в понедельник. И ровно через два дня в среду утром Сили решительно вскарабкался вверх по лестнице и вошел, в нашу спальню, где, тщетно испробовав все способы избавиться от него, Шеба укрылась в единственном месте, куда он еще не проникал следом за ней — в гнездышко из свитеров на нашей кровати. Накануне он добрался до верхней площадки, но мы поспешно унесли его вниз. А теперь вмешиваться не стали. Он перемахнул через свитерный парапет, упоенно приветствуя Шебу восторженным писком. А, так вот где она… Ух, до чего тут уютно… И какая же она умница, что отыскала такое шикарное местечко!

Шеба до того прижала уши, что больше всего смахивала на борзую, а мы уже протягивали руки, чтобы спасти смельчака, если она на него замахнется. Однако как она могла справиться с тем, кто так ее обожал? Сили плюхнулся толстым тельцем на грелку возле нее и облизал ей морду, блаженно жмурясь. Шеба, все еще прижимая уши, продолжала сидеть совершенно прямо, пока он этим занимался, а затем, явно против воли, смущенно и сдержанно сама его лизнула. Вот так. Когда я через пять минут поднялась в спальню посмотреть, как они там, он спал, прижавшись к ее боку, а она с тихим спокойствием в глазах, впервые через месяц с лишним, лежала, уткнув голову в шерсть другой кошки.

После этого она уже не оплакивала Соломона. У нее хватало дела присматривать за Сили. Не то чтобы он, учтите, так уж ей нравился. Она приняла его, поскольку не могла найти Соломона, как существо одной с ней крови, с кем она могла проводить время, смотреть, как он бегает, и вновь слышать привычные кошачьи звуки в доме, который внезапно окутался тоскливой тишиной; и кто смягчал ее внутреннее одиночество. Несомненно, она его терпела, потому что он был котенком. Но ничего похожего на нежность она к нему не питала. И обожание, которым он ее окружал, доставляло ей только хлопоты.

Верхом его желаний, видимо, было Во Всем Походить На Его Подругу Шебу. Если она куда-нибудь шла, он упоенно трусил рядом. Если она садилась, садился и он. Если она пила из мисочки, он бросался тоже пить. Если она свертывалась клубком на каминном коврике, рядом свертывался и он. Это еще ничего, но, когда он повадился провожать ее до ящика, садился прямо перед ним и с глубочайшим восхищением на мордочке следил за тем, что она там делала, это превосходило всякие пределы! Ух, какая же она Умница, говорил Сили, и глаза у него были круглыми, как у совы. Неужели ей Нигде нет покоя, вопрошала Шеба, оскорбленно спрыгивая с ящика на напряженных ногах.

Нас несколько смущало его настойчивое желание разделять с ней и трапезу. Им ставились отдельные миски, и свою он подчищал, как бульдозер, выкрикивая между глотками, что он Сейчас Придет, Сию Минуту. И все время жаждуще оглядывался на Шебу. Бросался, чтобы присоединиться к ней, на полдороге вспоминал, сколько еще не доел, и снова кидался к своей миске. В конце концов, якобы не устояв перед желанием быть рядом с ней, он все-таки покидал свою миску и присоединялся к Шебе, подсовывал голову под ее смирившийся нос и принимался очищать ее миску даже еще стремительнее, а затем молниеносно возвращался к своей.

В конце концов, как он ни вопил, что Любит Ее и хочет делить с ней Все, мы начали кормить их в разных местах. Шебу на кухне, где она кушала мирно и медленно, с частыми репликами по адресу Чарльза — она всегда ела лучше в присутствии Чарльза; а Сили в коридоре снаружи, где он поглощал свою порцию с быстротой, словно его месяц не кормили, после чего наступала подчеркнутая тишина, означавшая, что он пытается заглянуть под дверь. Проверяя, там ли Шеба, объяснил он, когда я его застукала за этим занятием. Прикидывая, не оставит ли она что-нибудь — так, по крайней мере, казалось мне.

Ел он быстро. Пил быстро — и так помногу, что я, ничего не забыв, испугалась за его почки, но Чарльз сказал, что в возрасте Сили с ними ничего быть не может, а пить он хочет, потому что от крика у него глотка пересыхает. Ну, и двигался он тоже быстро.

Причем не только по горизонтали, но и по вертикали, так что часто я замечала его присутствие в комнате, когда он взлетал на меня, как белка. Однако, точно так же, как Соломон, лазить он не умел совершенно. Первый прыжок — и он, отчаянно извиваясь, повисал на чем-то. Если речь шла обо мне, то обычно он надежно вцеплялся в сиденье моих брюк. Но Чарльз выше меня, так что прыжок ограничивался коленями. И тогда раздавался прямо-таки потусторонний вопль. Когда на второй же день пребывания Сили у нас Чарльз, хромая и держась за колено, вошел в ванную и потребовал пластырь, я была с ним очень резка. Так кричать, сказала я. Поднимать такой шум. Из-за того, что малюсенький котеночек вскарабкался по его ноге!

— Ты бы тоже закричала, — заявил Чарльз, — если бы у тебя под брюками ничего не было.

И правда, оказалось, что под брючиной колено бедняги Чарльза обильно кровоточило в нескольких местах.

Бедняга Чарльз, вечно ему доставалось. Как-то вечером он сидел в кресле и читал, а Шеба пристроилась у него на коленях. С тех пор как Сили водворился у нас, прошло около недели, и Шеба плохо ела. Буйный Сили ее замучил, решили мы, а потому для поддержания духа ее следует окружить особыми заботами. Особые заботы, естественно, включали и пробуждение ее аппетита. И вот, временно изгнав Сили на кухню, я кормила Шебу на коленях Чарльза кусочками свиного сердца. Она съедала кусочек, следующий роняла, потом съедала еще один. К тому времени, когда она насытилась, Сили устроил на кухне содом и гоморру — с какой стати его заперли? Я подбирала упавшие кусочки сердца, а Чарльз громко сетовал на судьбу своих брюк. Чего только ему не приходится терпеть из-за этих чертовых кошек! Колени у него изодраны в клочья, вся одежда в махрах, а вот теперь брюки измазаны свиным сердцем…

Это я сейчас исправлю, сказала я, принесла из кухни полотенце, тазик с водой и принялась оттирать брюки. Все шло отлично, пока они не промокли насквозь. Шел ноябрь, вода из-под крана была ледяной, и едва она добралась до кожи, как Чарльз взвился чуть не до потолка. Черт подери, сказал он. Что это я затеяла? Хочу его заморозить? Даже Сили в кухне замолк и прислушался.

Вслед за тем Шеба лишилась голоса. Мы ничего не понимали. Сегодня она доверительно беседовала с нами своим надтреснутым сопрано— мы трое ведь Друзья, верно?.. Ей ведь можно гулять Одной, верно?.. Котята такие Глупые, верно?.. И мы с Чарльзом соглашались с каждым словом — и вот назавтра она была способна издавать лишь вымученный писк.

За четырнадцать с половиной лет ничего подобного с ней не случалось. Наверное, последствия шока от потери Соломона, решили мы, или подсознательный протест против того, что мы взяли Сили. А может, она так на него чирикала, что натрудила горло? Или от ревности пытается изображать котенка?

Ветеринара мы не вызвали. В остальном она казалась совершенно здоровой, а в то время ветеринар все еше ассоциировался с Соломоном. Да и через два дня к ней вернулся аппетит. Но не голос. Дни шли, а она все еше только попискивала, и мы уже потеряли всякую надежду. Но две недели спустя после того, как она внезапно практически онемела, однажды утром Чарльз возбужденно воскликнул:

— Она заговорила!

— Да, и еще как! Когда я вышла спросить, как она себя чувствует, «Уааааа!» сказала Шеба глубоким басистым контральто.

До этого у нее было сопрано. Со временем ее голос стал несколько выше, но далеко не таким высоким, как прежде. Что-то повредило ее голосовые связки, хотя мы все еше считали шок наиболее вероятной причиной. Но несколько недель спустя я пила чай у Дженет дальше по дороге, и она сказала, что ее кот Руфус сильно недомогал. Несколько дней отказывался есть, сказала она, а потом потерял голос. Не то чтобы он был таким уж голосистым, но теперь он был способен лишь на жалкий писк.

Она полагала, что Руфус подцепил какую-то инфекцию у бродячей кошки, которая последнее время бродила в окрестностях. Шеба, рыскавшая по саду в поисках Соломона еще до появления Сили, тоже могла заразиться.