Орлы над трупом - Денис Гуцко

Наташа спросила, далеко ли еще до Литвиновки. Так и не дождавшись ответа, поджала ноги и закрыла глаза, твердо решив, что попытается уснуть, хотя бы на несколько минут.

4

– Что же он хотел сказать, а? – говорил Вадим сидящему рядом пожилому флейтисту. – Что я на самом деле негодяй, каких свет не видывал? Зачем держал? А? Держал-то зачем? Такого-то? Скажи.

Но флейтист молчал. Пытался сложить на лице какую-то неудобочитаемую гримасу – в равной степени она могла быть одобрительной и осуждающей. Флейтисту, кажется, было все равно. И только когда ему передавали кочующую по салону бутылку, он коротко булькал и, дождавшись, когда бутылку заберут из его вытянутой руки, жарко выдыхал и тер сухие ладони. Вадим пожалел, что посадил на переднее сиденье его, а не молодого черноволосого скрипача. Тот был куда как разговорчивей. И хоть Вадим говорил не с ним, а с флейтистом, скрипача это ничуть не смущало. Перевесившись через бортик, отделявший водительское место и переднее пассажирское от остального салона, скрипач отпускал реплики так, точно обращались именно к нему. При этом смычок и гриф скрипки, торчавшие у него из-под мышки, вылезали далеко вперед и попадали Вадиму под локоть. Не отмолчался скрипач и на этот раз.

– Вот если бы ты не вернулся, – сказал он, широко осклабившись, – я первый бы утверждал: негодяй. Но ты же вернулся, забрал нас!

– Во-во, – пробормотал Вадим.

Его немного задевало, что молодой человек обращается к нему на ты, но говорил он верно.

– Главное, что в итоге, каков человек в сухом остатке. А разбавить его чем хочешь можно, правильно? Но ты, например, вернулся.

– Во-во.

Так оно и было: Вадим сначала проехал мимо оркестра. Вслед ему кричали, пронзительно пищали и ревели инструменты. Ему не хотелось подбирать музыкантов. Не до них было. Да и куда? Семь человек плюс водитель автобуса… да инструменты… В конце концов, не он их туда послал. Вадим глянул в зеркало заднего вида, и ему показалось, что Михал Михалыч хмурится. Усмехнулся: привидится же. И все же вернулся. Совершенно продрогшие на ветру, музыканты влезали в салон молча. Покрышки повыбрасывали на обочину и под извинительные ойканья, под громыхание медных тарелок расположились там с такой быстротой, будто каждый день ездили так над покойником, вмяв друг в друга железки и деревяшки инструментов. Михал Михалыча завалили духовыми, а на ноги ему лег огромный барабан. Музыканты сидели, согнувшись над гробом, кто-то переговаривался вполголоса, кто-то откровенно клевал носом. Их толкали, когда бутылка, проделав круг, возвращалась к ним с другой стороны.

– Орлов-то видел? – спросил скрипач.

– Орлов? – не понял Вадим. – Каких орлов? Флейтист наклонился и посмотрел в небо.

– Здесь еще, – произнес он веско. – Все кружат. Вадим попытался разглядеть их, наклонившись так же низко, как флейтист, но ему мешал руль. Он выпрямился и попросил дать ему отхлебнуть из бутылки. Вернув бутылку, занюхал тыльной стороной ладони.

– Ну, товарищи музыканты! – крикнул он зычно, так что дремавшие вздрогнули и подхватились с мест. – Недалеко уже. Давайте-ка разомнемся. Я помягче поведу, ничего. Давайте, давайте! На сопках Манчжурии! Думаю, Михал Михалычу такое дело понравится. Ну-ка грянем!

Музыканты реагировали вяло, переглядывались и пожимали плечами.

– Давай, давай, – крикнул Вадим и взмахнул над головой пластиковой картой. – Вернемся, оплачу вдвойне.

Они переглянулись и неохотно стали разбирать инструменты.

5

Андрей докурил последнюю и вытолкнул окурок в щелку окна.

Внутри было странное состояние пустоты – но не опустошенности, которая наступает, когда больше ничего не нужно, а той пустоты – мимолетной – которая бывает зимой, когда стоишь на ступенях, а во дворе лежит ослепительный пушистый снег. И нужно ступить в него и пройти по нему до гаража, разворошить и растоптать. Делать этого не хочется, приходится напоминать себе, какие такие причины подняли тебя в это утро и поведут сейчас к гаражу, понесут по заваленному снегом городу, заставят делать то, что тебе не по нутру. Тогда-то и настает эта пустота. Она томит, но в ней есть что-то от надежды. Как-то раз зимним утром, уже стоя перед дверью, он подумал: если выйдет на крыльцо и увидит, что двор укрыт снегом, он сядет на нижнюю ступеньку, на самый край – как у кромки моря – и будет чертить на снегу линии, рыхлые и плавные, и может быть, сольет их в какой-нибудь рисунок. Но он вышел, постоял над снегом и потопал к гаражу, ненавидя весь мир, Мих Миха, свой гробовой цех, снег, моментально засыпавшийся в туфли.

Этой зимой все будет по-другому, не угадать – как. Но что будет наверняка, так это такое вот утро – только снег в нем будет другим, новым, а он сам – точно таким же. Точно так же постоит на ступенях и потопает в гараж.

– Нужно до ветру, – сказал Андрей. – Остановимся.

– Ты будто мои мысли читаешь, – обрадовалась Наташа. – Вон за теми кустиками.

«Ауди» проехала еще немного и встала. Они вышли, разминая затекшие тела.

Андрей огляделся. Осень пока еще здесь. Нежно постукивают на ветру ветки кустов, под ногами мягкая голая земля.

– Девочки налево, мальчики направо.

Он ничего не ответил, но направился, куда она сказала.

Сделав свое дело, она – слева, он – справа от машины, они сошлись у капота. Остановились неловко.

– Передохну минут пять.

– Хочешь, я поведу? – предложила она, осторожно кладя ладонь на горячий капот.

– Не надо. Доеду уже.

Взгляд его бесцельно блуждал, не находя, за что зацепиться, осторожно скользнул по ее профилю. Наташа запрокинула лицо к небу и замерла. В небе и вправду летали птицы. Скоро этого красивого лица не станет в его жизни. Он тоже поднял глаза и смотрел на распластавшихся в вышине птиц, ширококрылых и торжественных.

Может быть, не нужно ему ехать в Литвиновку, подумал Андрей. Не ехать, и все. Вернуться домой. Вернуться. И Наташу туда не отпустить, увезти… Не нужно ему было ехать на эти похороны. Точно.

Птицы летали высоко. Кружили друг за другом, временами сбивались в хаотическое мельтешение и сыпались вниз. Но скоро выравнивались, набирали высоту и вновь принимались мягко чертить по небу, все реже и реже взмахивая крыльями.

– Странные птички, – сказала она. – Это ведь не орлы, правда? Нет, – прищурилась, приложив ладонь козырьком. – Орлы ведь так не летают… толпами. Да и откуда тут орлы?

Андрей бросился в машину.

Вынырнул с «ижом», отошел на несколько шагов и заряжая, передернул его с резким звучным лязганьем. Наташа посмотрела на него удивленно. Она хоть и знала, что в «Скорбящем ангеле» появилось оружие, но Андрея с ним никогда не видела. Да и вообще слабо могла представить Андрея с пистолетом в руке.

Движения его были размашисты. Вскинул пистолет и прицелился.

– Могут увидеть, – остерегла его Наташа.

– Да кто тут увидит? Глушь.

Он выстрелил трижды и потом еще раз. Андрей стрелял впервые в жизни. Ему явно нравились резкие грозные звуки.

– Зачем ты везешь с собой пистолет? – вздохнула она.

– Забыл выложить. После командировки.

Он снова выстрелил. Понаблюдал, опустил руку. Птицы выстроились особенно четко, замкнув просторный правильный круг. То одна то другая плавно приподымали крылья и клали их обратно. И присутствие их там, наверху, над стоящими задрав головы мужчиной и женщиной, над остывающей «А-шестой», над пыльной щербатой дорогой, над укрывшейся где-то за рощей, в такой же тоскливой осенней глуши, Литвиновкой – присутствие их там было настолько законно, что Андрей совсем не задавался вопросом, откуда здесь орлы. Сами знают, где им летать. Они обращались с высотой столь легко и непринужденно, что при взгляде на них все в мире казалось доступней. Быть здесь означало быть там. Пожелать означало сделать. Можно было запросто опрокинуть взгляд и увидеть зеркально – оттуда, с высоты – Литвиновку, вены дорог в чахлых степях, себя возле красивой и очень нужной женщины.

Андрей поднял пистолет.

– Не достанешь, – Наташа сменила руку над глазами. – Слишком высоко.

– Да понятно.

Пожалуй, сейчас он не сможет объяснить ей, что стреляет на самом деле в себя.

– И все-таки, что за птицы? Смотри, как ходят…