Изверг Род - Гилберт Соррентино
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Говорит?
Как-то в воскресенье после ужина бабуля заявляет, что ей, пожалуй, хочется выкурить сигарету! Почему бы и ей не стать современной, как эти леди у дедушки на работе? Она только что прочла в газете, что Элеонора Рузвельт курит, и она клянется святой милосердной богородицей, если курит эта женщина, у которой такое лицо, что лошадь испугается, то и бабуле ничто не мешает закурить, и к тому же актрисы в Голливуде тоже все дымят, размалеванных физиономий не разглядишь, вечно сигарета в пасти торчит.
Род совершенно сражен этой бабулиной просьбой, этим требованием дать сигарету. Он мудро напускает на себя безразличие, на грубом неправильном лице — нечто вроде полубессознательного равнодушия. Мать принимается убирать со стола и замечает, что ей-то всегда казалось, будто бабуля считает курение — это для тех еще женщин, а бабуля отвечает, что мать сделает ей большое одолжение, если перестанет дерзить, она вообще тут из милости вместе с сыночком своим, которому не помешало бы рот захлопнуть, пока весь не обслюнявился, жалкий тупица, осел, а не ребенок.
Дедушкино лицо сереет, и Род мгновенно осознает: бабуля, прежде разрешавшая дедушке покупать пачку сигарет через день, бабуля, о да, она теперь предлагает сигареты поделить, хочет присвоить себе, забрать их у дедушки, да, лишить его кусочка маленькой радости. Курение, как-то сказал дедушка Роду, единственное, что дедушка делает сам для себя.
Дедушка бледнеет еще больше, и Род, быстро покосившись на бабулю, видит: она знает, о чем думает дедушка, ибо слегка улыбается. Мать, поджав губы, убирает со стола. Чайник на плите, на столе — щербатая тарелка с миндальным печеньем, воскресная пытка. Не считая позвякивания и стука посуды, воздух в кухне вибрирует таинственно и беззвучно. Мать разливает чай и садится.
Все по-прежнему безмолвствуют. Затем дедушка сует руку в нагрудный карман, достает «Лаки-Страйки» и вытряхивает на ладонь окурок. С мрачным видом приподымается, наклоняется через стол и кладет недокуренный бычок возле бабулиной чашки с блюдцем. Мать глядит в окно. Лицо Рода — воплощение тупости. Он физически ощущает накал бабулиной ярости и ее потрясение, а бросив на нее рассеянный взгляд, видит подлинный оскал смерти. Дедушка любезно кладет рядом с окурком спичечный коробок. Пусть она будет поосторожнее, говорит он, ей ведь хорошо известно: от окурков случается самый страшный кашель. Ужасный! Дедушка опять слегка порозовел.
Роду хочется вскочить и закричать, засмеяться и заплакать. Ему хочется заорать на бабулю в минуту ее унижения, теперь, когда мать покраснела и беспомощно смутилась, совсем ощутимого.
Но Род сидит молча, челюсть отвисла, взгляд идиота. Ничего не замечает. Тупица. Дедушка закуривает. Чрезвычайно тщательно.
Четырнадцать
Неделя бессвязных, раздраженных переговоров бабули с матерью, то и дело всплывает имя отца, и наконец Роду сообщают, что отец в ближайшую субботу намерен с ним погулять.
Отец собирается погулять с Родом?
Род принимает новость с робкой покорностью, исключающей проявление эмоций. У него нет ясного представления, какие чувства уместны, и он знает: ошибка откроет шлюзы бесконечной череде невзгод невероятного многообразия, сопоставимого с многообразием фуги. Бабуля говорит, что выжимать из Рода хоть слово — все равно, что разговаривать со стенкой. Она как никогда убеждена, что в мальчишке, наверное, есть что-то от монгольского идиота. Правда же, хорошо, спрашивает мать, что Род проведет день с отцом, и Род отвечает, что да. Просто здорово. Голос безжизнен и невыразителен. Незачем рисковать. Бабуля качает головой и говорит, что Род и его отец — два сапога пара, оба кретины.
Род почти сразу забывает о субботе. Он считает, что будущее очень редко бывает таким, какое предсказано: зайти в кафе-мороженое — значит, обнаружить, что потерял свои пять центов. Род выполняет требования, что предъявляет ему жизнь, живя как можно осмотрительнее, — быть может, жизнь пройдет мимо, не заметив Рода.
Отец начинает обливаться потом задолго до того, как они добираются до станции «Стилуэлл-авеню» на Кони-Айленде, и Род чует свежесть, свежесть с привкусом медленного гниения. У отца тяжелое похмелье, ему необходимо выпить, Род знает и не удивляется, когда, оказавшись на Променаде, они заруливают в прохладный бар с видом на Променад, пляж и море. Отец заказывает себе двойное виски «Три пера», кружку разливного пива и апельсиновой газировки для Рода. Отец обращается то к бармену, то к Роду, но Род так настраивает слух, чтобы отцовская речь сливалась с шумом и гамом летнего мира вокруг. Эту защитную тактику Род использует чаще всего. Отец может напиться до паралича, и Роду придется смывать с него блевотину, потом провожать до подземки и, может, даже везти домой, к этой девке, которая якобы жена. Перспектива Рода не расстраивает, даже не злит, или ему так кажется. Он мало на что надеется и всегда ожидает худшего.
Пока отец достаточно трезв или, как он сам говорит, слегка под мухой — он пьет ровно столько, чтобы не тошнило, не дрожали руки и человечки не мучили. Род представляет себе человечков — горящих ярким пламенем, в халатах, сидят у отца на плечах и все время тычут ему в глаза и уши острыми, точно бритва, кинжалами.
Отец и Род катаются на карусели, на качелях, на машинках, и отец смущает его, когда раза четыре они врезаются в машинку с двумя девушками, а те смеются, визжат и улыбаются отцу. Род знает, что девицы — лишь пара дешевых шлюх. Мир полон шлюх. Полон бездельников, потаскух, девок и проституток. Род знает. Отец так возбужден после разговора со шлюхами, что когда катание подходит к концу, мальчику хочется, чтобы отца и впрямь разбил паралич. Ради всего святого! Род с трудом терпит отца, это красное потное лицо, эти кривые зубы, неужто мать делала с этим человеком, что они все там делают?
Ближе к вечеру с океана дует прохладный ветер, и в зале игровых автоматов происходит невероятное. Отец Рода, скормив автомату больше двух долларов монетами по одному центу, делает
то, что на самом деле никто сделать не может. Автомат — стеклянный ящик, наполовину забитый красными леденцами, среди которых попадаются призы. Внутри — маленький кран, а к нему на тросике привешена металлическая корзина, чьи зубастые челюсти открываются и закрываются, как захочет игрок — один прогон всей конструкции за один цент. Корзина болтается над ослепительными волнами леденцов, и в этих
