Ай эм эн экта ! - Игорь Черницкий

Этак расслабленно и ловко, будто в танце, перебирая своими длинными и крепкими ногами, всем своим видом демонстрируя независимость и достоинство (впрочем, в этой нарочитой разболтанности искушенный глаз уловил бы проявление элементарного актерского зажима), я медленно спустился по металлическим ступеням фургона, растирая сырые руки, благоухавшие после жидкого итальянского мыла. В эту минуту мне казалось, весь мир воззрился на меня: что за наглый тип без спросу воспользовался комфортом евростандарта? Вот уж воистину непреодолимый комплекс провинциала.

Между тем до меня никому не было дела. Даже полька-переводчица, ожидавшая меня, была отвлечена моей благодетельницей Франческой. Та ей что-то объясняла по-английски, темпераментно жестикулируя. Я, грешным делом, подумал, что бедная полька терпит выговор за меня, но Франческа так вскользь в мою сторону взглянула и, как бы на миг приподняв суровый шлем воительницы, так дежурно улыбнулась, что я понял сразу - речь не обо мне. Она сохраняла властно-строгое выражение глаз, "забрало" было поднято только над ротиком, и об улыбке свидетельствовали белые зубки, сверкнувшие на солнце. Но мне-то достаточно! Я в ответ многообещающе осклабился, подошел к ней развязно, как интимный бойфренд, и бесцеремонно взял ее за руку. О чем там они с полячкой калякали, мне абсолютно было непонятно. Вот они, гнилые плоды бесплатной советской школы: в сумме девять лет учил английский - и хоть фейсом об тейбл, то есть ни бум-бум. Ну, уловил там, конечно, некоторые у них слова: эктэ, дирэктэ - актер, режиссер. Короче, понятно: за искусство гутарят.

- Ай бэк ё падн, - прервал я очередную тираду пылкой итальянки, абсолютно уверенный в своем идеальном английском произношении.

Эту фразу я хорошо помнил еще со школьного вечера, к которому Рамофа, Раиса Моисеевна Файзенберг - наша педантичная литра, то бишь учительница литературы, поручила мне выучить "Блэк энд уайт" Маяковского. О, какой у меня тогда был успех! Я так и пригвоздил нашего директора к колонне актового зала.

- Ай бэк ё падн, мистэ Брэк, - впендюрил я ему прямо промеж бровей и простер к нему железобетонную руку с прямой, плотно сомкнутой ладонью. Почему и сахар, белый-белый, должен делать черный негр?!

Зал уловил все мои подтексты и рукоплескал так, что стекла дребезжали, а вот Рамофа была недовольна, поставила мне за полугодие "трояк". Оно, пожалуй, и справедливо: ведь половину стихотворения, стараясь ритмично рвать фразы, я рассказал своими словами. Прости, Владимир Владимирович, в последнюю ночь учил. Я тогда в Ленку Северцеву был влюблен и сам стихи писал. Впрочем, Рамофа могла бы оценить мои уже тогда проявившиеся, несомненно, высокие актерские данные: обаяние, всепобеждающую органичность и незаурядный дар импровизатора. Но нет, куда там! Жестокого нрава была женщина, недаром внешне на Голду Мейер смахивала. Зато с ее слов мы четко знали, кому на Руси жить хорошо и что за всякое преступление неумолимо последует наказание. На базе нашей школы был даже организован институт повышения квалификации учителей... Недавно мать написала, что Рамофа уехала в Германию по линии еврейской эмиграции. Вот парадокс: ведь у нее все родные погибли в Бабьем Яру, я даже ее жалел всегда, а тут как бы Германия попросила у нее за все прощения, и она... простила.

Прости и ты меня, мой друг "Самсунг", отвлекаюсь: детские воспоминания щекочут переносицу.

Итак, поразил я Франческу своим "безукоризненным" английским, аккуратно изъял из ее смуглых пальчиков изящную серебристую авторучку, развернул к себе ее ладошку и начертал на ней: "№ 532".

- Май эпатмэнт, - шепнул я ей на ухо, возвращая авторучку и сворачивая в кулачок ее ладонь. - Ду ю андэстэнд?

Франческа только и успела коротко ухмыльнуться. Тут, словно гейзер из-под земли, прямо перед носом выросла Зина:

- Ты чего?

- Чего? - я ошалело вытаращил глаза. - Да вот... пописал.

- Ай эм сори, - кивнула иностранкам Зина и схватила меня за руку. Поди-ка сюда.

Отведя меня в сторонку, она сунула мне небольшой сверток в цветастой мягкой салфетке:

- Держи.

- Что это?

- Сэндвич, ну, бутерброд с ветчиной. Жуй! Итальяшки целый день жуют, я тебе урвала. Гады! Снимают в час по чайной ложке. Только и знают, что пожрать. То апельсинчики, то сэндвичи им раздают, то вообще обед, понимаешь. Шо за хренотень?! Художник должен быть голодным! Наши бы уже давно все сняли и забыли, а эти тянут кота за погремушки. Кстати, ты имей в виду, в Европе СПИДа... как в Чернобыле нуклидов.

- Ого, ты это к чему? - с показным равнодушием спросил я, сладострастно пережевывая ветчину.

- Да все к тому же! Ты раскрой зенки-то. Ты глянь внимательно на Франческу-то, это ж не баба - конь с погремушками. Она ж тебя затопчет, спидоноска!

Я притворно испугался:

- Чё делать?

- Езжай в гостиницу. Сегодня твоей сцены не будет, день тебе засчитается. Я сразу после съемки заеду. Давай, вали кулем.

Она открыла дверцу закрепленного за мной авто. Я легко, по школе переживания, нагнал на глаза слезу:

- Поцелуемся на прощание.

Зина попыталась вырваться, но хватка моя была железной. Этот поцелуй претендовал на специальный "Оскар". Одним глазом я следил за Франческой: она что-то лопотала польке, а сама так и жгла нас своими угольками под мохнатыми ресницами. Искры летели на приличное расстояние.

Водителя я попросил высадить меня в центре города: решил пройтись до гостиницы пешком, ознакомиться, так сказать, с достижениями постсоветской дэржавной разбудовы, то бишь государственного строительства. Машина встала на площади Шевченко, чуть ли не у самого подножья памятника великому Кобзарю. Эта статуя показалась мне достаточно оригинальной: совершенно не укладывалась в мои давние мальчишеские представления о Тарасе Григорьевиче как о старом, вечно мрачном, затаившемся в собственные усы человеке. Нет, здесь стоял стройный красавец, действительно великий поэт. И совсем не лысый, зрящий исподлобья, а молодой, порывистый. Нет, без балды, статуя со вкусом сделана, и пальто так романтично развевается - поэт, ёшкин кот, а не политик. Но ведь меня что поразило: ему политику и тут пришпандорили. Как? А очень просто: флаг жовто-блакитный на высоченном, выше головы, металлическом древке прямо в постамент воткнули. Во как! Шоб було, шоб знали, шо Шевченко - наш, приватизированный. Но, может, я чего не догоняю, может, так надо?

Зашел в гастроном купить шампусика на вечер. Знаешь, друг "Самсунг", люди на Западной Украине замечательные. Очень любезные. За прилавками такие "файни жиночки": все "будь ласка" да "дякую" или "прошу пана". Это тебе не столичное, особенно московское, современное демократизированное хамство, где мат так обильно вплетается в речь даже так называемой интеллигенции, что перестаешь понимать: тебя облаяли или приглашают к теплой беседе? Нет, здесь тебе все объяснят с ласковыми музыкальными интонациями, да еще и улыбнутся, если ты, на свое счастье, изложишь свой вопрос или просьбу хоть частично по-украински. Ну, хотя бы в начале короткого общения - "скажить, будь ласка", а в конце - "файно дякую".

Я мерил своими, как Зина говорит, сексуально-узкобедрыми ножищами центральный бродвей Ивано-Франковска. Густая англоязычная реклама рождала ощущение, что ты не в командировке, а у себя дома, в Киеве. С величайшим детским удовольствием облизывал импортное ананасовое мороженое в вафельном рожке. Задержался возле тумбы, обклеенной газетами. Такая тумба из начала века, тогда такие, по-моему, густо на улицах стояли. Эдакая ретро-тумба напротив трехэтажного здания с решетками на окнах и огромными красно-черными и желто-голубыми стягами над дверью. Местный центр УНА-УНСО и вездесущего Руха. Облизываю заморскую кремовую прелесть и почитываю отечественную - уже без юмора - гадость.

Вначале прочитал заметку о том, что местные патриотические организации во главе с лидером блока "Дэржавнисть" Борисом Голодюком требуют переименовать самую красивую улицу Ивано-Франковска - истерично так написано, даже чувствуется, как в тебя слюни летят - улицу "шовиниста" Александра Пушкина назвать именем "Головного атамана войск УНР Семена Петлюры".

Во, блин-клинтон! Это у меня приговорка такая, друг "Самсунг", изящное современное русское ругательство. Кстати, на этих самых съемках позаимствовал у наших "светляков", осветителей то есть, подрядившихся к итальянцам.

Итак, полизываю я, значит, мороженое и кручусь вокруг тумбы дальше. А там статьишка, обведенная для акценту красным карандашиком: "Хто абажает А.Пушкина и ненавидит С.Петлюру".

Написана по-русски, а ошибки, очевидно, сознательно сделаны, ирония такая, художественный прием, елки-моталки. Автор Богдан Гвиздец. Фамилия, прямо как непристойное выражение, так меня и пригвоздила. Читаю. Пушкин, по утверждению идеолога украинского национализма Дмитрия Донцова, бесноватый пиит империи. Он пел ей безоглядную осанну, славил "Невы державное теченье", "град Петров", что стоит непоколебимо, как Россия, он угрожал "надменному соседу", он жалел, что Мазепа не окончил жизнь на плахе. В его поэзии пышно и горделиво блещет для него образ царской России и того, кто рукой железной эту самую Россию "вздернул на дыбы". Он провозглашал, что "от финских хладных скал до пламенной Колхиды, от потрясенного Кремля до стен недвижного Китая" была одна русская земля. Для него Европа и Америка были "мертвечиной" в сравнении с пышностью императорской России. В его стихах звучало "тяжелозвонное скаканье" императорского кентавра, который давил под ногами племена и народы. Баяны большевизма только перелицевали Пушкина, и вот душители всяких свобод шагают "державным шагом" у Блока, а в его "Скифах" чувствуется отзвук стихотворения солнца русской поэзии "Клеветникам России"...