Серебряный век. Лирика - Антология

КИНЖАЛ

Иль никогда на голос мщеньяИз золотых ножон не вырвешь свой клинок…

М. Лермонтов

Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,Как и в былые дни, отточенный и острый.Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,И песня с бурей вечно сестры.

Когда не видел я ни дерзости, ни сил,Когда все под ярмом клонили молча выи,Я уходил в страну молчанья и могил,В века, загадочно былые.

Как ненавидел я всей этой жизни строй,Позорно-мелочный, неправый, некрасивый,Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой,Не веря в робкие призывы.

Но чуть заслышал я заветный зов трубы,Едва раскинулись огнистые знамена,Я – отзыв вам кричу, я – песенник борьбы,Я вторю грому с небосклона.

Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,Как прежде, пробежал по этой верной стали,И снова я с людьми, – затем, что я поэт,Затем, что молнии сверкали.

Конь блед

И се конь блед и сидящий на нем,

имя ему Смерть.

Улица была – как буря. Толпы проходили,Словно их преследовал неотвратимый Рок.Мчались омнибусы, кэбы и автомобили,Был неисчерпаем яростный людской поток.Вывески, вертясь, сверкали переменным окомС неба, с страшной высоты тридцатых этажей;В гордый гимн сливались с рокотом колес и скокомВыкрики газетчиков и щелканье бичей.Лили свет безжалостный прикованные луны,Луны, сотворенные владыками естеств.В этом свете, в этом гуле – души были юны,Души опьяневших, пьяных городом существ.

И внезапно – в эту бурю, в этот адский шепот,В этот воплотившийся в земные формы бред,Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,Заглушая гулы, говор, грохоты карет.Показался с поворота всадник огнеликий,Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.В воздухе еще дрожали – отголоски, крики,Но мгновенье было – трепет, взоры были – страх!Был у всадника в руках развитый длинный свиток,Огненные буквы возвещали имя: Смерть…Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.

И в великом ужасе, скрывая лица, – людиТо бессмысленно взывали: «Горе! с нами бог!»,То, упав на мостовую, бились в общей груде…Звери морды прятали, в смятенье, между ног.Только женщина, пришедшая сюда для сбытаКрасоты своей, в восторге бросилась к коню,Плача целовала лошадиные копыта,Руки простирала к огневеющему дню.Да еще безумный, убежавший из больницы,Выскочил, растерзанный, пронзительно крича:«Люди! Вы ль не узнаете божией десницы!Сгибнет четверть вас – от мора, глада и меча!»

Но восторг и ужас длились – краткое мгновенье.Через миг в толпе смятенной не стоял никто:Набежало с улиц смежных новое движенье,Было всё обычным светом ярко залито.И никто не мог ответить, в буре многошумной,Было ль то виденье свыше или сон пустой.Только женщина из зал веселья да безумныйВсе стремили руки за исчезнувшей мечтой.Но и их решительно людские волны смыли,Как слова ненужные из позабытых строк.Мчались омнибусы, кэбы и автомобили,Был неисчерпаем яростный людской поток.

«Воздух становится синим…»

Воздух становится синим,Словно разреженный дым…Час упоительно мирныйМы успокоенно минем,Близясь к часам роковым.

Выгнулся купол эфирный;Движется мерно с ВостокаТень от ночного крыла;В бездне бездонно-глубокойВсё откровенное тонет,Всюду – лишь ровная мгла.

Морю ли ставить препоныВалом бессильных огней?Черные всадники гонятЧерных быков миллионы, –Стадо полночных теней!

Сумерки

Горят электричеством лу́ныНа выгнутых длинных стеблях;Звенят телеграфные струныВ незримых и нежных руках;

Круги циферблатов янтарныхВолшебно зажглись над толпой,И жаждущих плит тротуарныхКоснулся прохладный покой.

Под сетью пленительно зыбкойПритих отуманенный сквер,И вечер целует с улыбкойВ глаза – проходящих гетер.

Как тихие звуки клавира –Далекие ропоты дня…О сумерки! милостью мираОпять упоите меня!

Хвала человеку

Молодой моряк вселенной,Мира древний дровосек,Неуклонный, неизменный,Будь прославлен, Человек!

По глухим тропам столетийТы проходишь с топором,Целишь луком, ставишь сети,Торжествуешь над врагом!

Камни, ветер, воду, пламяТы смирил своей уздой,Взвил ликующее знамяПрямо в купол голубой.Вечно властен, вечно молод,В странах Сумрака и Льда,Петь заставил вещий молот,Залил блеском города.Сквозь пустыню и над безднойТы провел свои пути,Чтоб нервущейся, железнойНитью землю оплести.В древних вольных Океанах,Где играли лишь киты,На стальных левиафанахПробежал державно ты.Змея, жалившего жадноС неба выступы дубов,Изловил ты беспощадно,Неустанный зверолов.

И шипя под хрупким шаром,И в стекле согнут в дугу,Он теперь, покорный чарам,Светит хитрому врагу.

Царь несытый и упрямыйЧетырех подлунных царств,Не стыдясь, ты роешь ямы,Множишь тысячи коварств, –

Но, отважный, со стихиейПосле бьешься с грудью грудь,Чтоб еще над новой выейПетлю рабства захлестнуть.Верю, дерзкий! ты поставишьПо Земле ряды ветрил.Ты своей рукой направишьБег планеты меж светил, –

И насельники вселенной,Те, чей путь ты пересек,Повторят привет священный:Будь прославлен, Человек!

Служителю муз

Свой хор заветный водят музыВдали от дольних зол и бед.Но ты родные СиракузыЛюби, как древле Архимед!

Когда бросает ярость ветраВ лицо нам вражьи знамена, –Сломай свой циркуль геометра,Прими доспех на рамена!

И если враг пятой надменнойНа грудь страны поникшей стал, –Забудь о таинствах вселенной,Поспешно отточи кинжал!

Священны миги роковые,В порыве гнева тайна есть,И лик склоняет Урания,Когда встает и кличет Месть!

Пусть боги смотрят безучастноНа скорбь земли: их вечен век.Но только страстное прекрасноВ тебе, мгновенный человек!

Век за веком

Взрывают весенние плугиКорявую кожу земли, –Чтоб осенью снежные вьюгиПустынный простор занесли.

Краснеет лукаво гречиха,Синеет младенческий лен…И снова все бело и тихо,Лишь волки проходят как сон.

Колеблются нивы от гула,Их топчет озлобленный бой…И снова безмолвно МикулаВзрезает им грудь бороздой.

А древние пращуры зоркоСледят за работой сынов,Ветлой наклоняясь с пригорка,Туманом вставая с лугов.

И дальше тропой неизбежной,Сквозь годы и бедствий и смут,Влечется суровый, прилежный,Веками завещанный труд.

Родной язык

Мой верный друг! Мой враг коварный!Мой царь! Мой раб! Родной язык!Мои стихи – как дым алтарный!Как вызов яростный – мой крик!Ты дал мечте безумной крылья,Мечту ты путами обвил.Меня спасал в часы бессильяИ сокрушал избытком сил.Как часто в тайне звуков странныхИ в потаенном смысле словЯ обретал напев – нежданных,Овладевавших мной стихов!Но часто, радостью измученИль тихой упоен тоской,Я тщетно ждал, чтоб был созвученС душой дрожащей – отзвук твой!Ты ждешь, подобен великану.Я пред тобой склонен лицом.И все ж бороться не устануЯ, как Израиль с Божеством!Нет грани моему упорству.Ты – в вечности, я – в кратких днях,Но все ж, как магу, мне покорствуй,Иль обрати безумца в прах!Твои богатства, по наследству,Я, дерзкий, требую себе.Призыв бросаю, – ты ответствуй,Иду, – ты будь готов к борьбе!Но, побежден иль победитель,Равно паду я пред тобой:Ты – мститель мой, ты – мой спаситель,Твой мир – навек моя обитель,Твой голос – небо надо мной!

Памятник

Sume superbiam…

Horatius[2]

Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен.Кричите, буйствуйте, – его вам не свалить!Распад певучих слов в грядущем невозможен, –Я есмь и вечно должен быть.

И станов всех бойцы, и люди разных вкусов,В каморке бедняка, и во дворце царя,Ликуя, назовут меня – Валерий Брюсов,О друге с дружбой говоря.

В сады Украйны, в шум и яркий сон столицы,К преддверьям Индии, на берег Иртыша, –Повсюду долетят горящие страницы,В которых спит моя душа.

За многих думал я, за всех знал муки страсти,Но станет ясно всем, что эта песнь – о них,И, у далеких грез в неодолимой власти,Прославят гордо каждый стих.

И, в новых звуках, зов проникнет за пределыПечальной родины, и немец, и французПокорно повторят мой стих осиротелый,Подарок благосклонных муз.

Что слава наших дней? – случайная забава!Что клевета друзей? – презрение хулам!Венчай мое чело, иных столетий Слава,Вводя меня в всемирный храм.

Сын Земли