Седьмая жена - Игорь Ефимов

Однажды ему пришлось задержаться в конторе. Он вернулся в сумерках. Его встревожил вид темного дома, уползшего под кленовые заросли. Даже фонарик над крыльцом не был зажжен. Но машина жены-2 стояла в проезде.

Антон рванул незапертую дверь и ринулся внутрь. Ее не было ни в кухне, ни в столовой, ни в спальне. Он сбежал в подвал. Там горели все лампы. Жена-2 висела под балкой, поникнув головой на плечо, уронив вдоль тела руки – ладонями вперед. Лица не было видно за свесившейся копной волос. Антон почувствовал в горле такую боль, точно сам главный Горемыкал прыгнул на него с потолка и разом вонзил туда свои клыки.

Он обхватил колени жены-2 и попытался приподнять ее. Он хотел закричать и не мог. Он судорожно пытался вспомнить приемы искусственного дыхания, которым их учили в школе. Он шарил глазами по полкам с инструментами, по стенам. Он увидел какие-то палки в углу. Он выпустил колени жены-2 и ухватил нужную палку. Он помнил, как с нею управляться, потому что как раз две недели назад его заставили (по договору!) подстригать разросшиеся акации. Он зацепил изогнутым лезвием натянутый ремень и дернул за веревку. Ноги жены-2 ударились об пол, и она стала падать лицом вперед. Он едва успел подхватить ее. Он не удержался – оба рухнули на холодный цемент.

Жена-2 открыла глаза, села и принялась тереть ушибленное колено. Потом увидела косо обрезанный парусиновый ремень. Лицо ее перекосилось от обиды.

– Зачем ты это сделал?

Антон судорожно заглатывал подвальный воздух и ощупывал следы зубов Горемыкала на горле.

– Ты понимаешь, что мне теперь придется все начинать сначала?

– Но почему, почему, почему?

– Потому что лямки надо испытать на прочность. Потому что мы с Дженифер изобрели подвесную люльку-рюкзак для младенцев. А ты что подумал? Что я решила вешаться? Ты просто ненормальный. Ты не видел, что лямки зацепляют под мышками, а не за шею? Да, я заснула при испытании – что с того? Мог бы просто разбудить. Комиссия по детской безопасности требует, чтобы лямки были испытаны под нагрузкой не меньше четырех часов. Я не могла найти во всем доме никакой тяжелой вещи, кроме себя, чтобы подвесить. Ты видел этих младенцев, которым приходится раскорячиваться у мамаш на груди, как лягушкам? А мы изобрели люльку, в которой они смогут сидеть боком. И мы уже получили патент на нее. И скоро я буду зарабатывать на этой люльке больше тебя. И если ты сейчас же, сейчас же не прекратишь свое ржание, я пойду и повешусь по-настоящему. Понял? И ты не получишь ни цента со всех моих страховок. Потому что твои коллеги устроили этот ваш подлый заговор: родственникам самоубийцы не платить. Как будто желание покончить собой – не такой же несчастный случай, налетающий на человека точно так же, как шальной грузовик.

Люлька-рюкзак подоспела как раз вовремя, чтобы принять в свои прочные лямки дочку-2-1. А потом и сына-2-2. Терзания скуки отступили перед терзаниями тревоги за детей. Любая новая игрушка проходила десять проверок на безопасность. Пластмассовый луноход летел в мусорный бак – у него слишком легко снимались колеса, которые всякий нормальный ребенок тут же захотел бы заглотить. Лошадь-качалка могла отдавить пальцы. Об этом писали даже в газетах. А разве не естественно для трехлетнего малыша намотать на шею гирлянду елочных лампочек и включить их в сеть? А потом побежать, чтобы показать это дивное украшение папе и маме? Ножи, вилки, штопоры, ножницы, иголки хранились, как в королевстве той красавицы, которая впоследствии стала знаменита под именем Спящей, – под замком. Запрещалось также держать в доме пластиковые мешки (натянут на голову и задохнутся), сигареты (съедят), бензин для зажигалок (выпьют), мясорубки (страшно даже подумать). Бездетные соседи однажды получили от них дорогой подарок: кожаное кресло-кровать, складывавшееся одним нажатием рычага. («Как? Вы не читали? Пятилетняя девочка играла на таком кресле и нажала на рычаг. Ох, я лучше не буду рассказывать, как ее сложило».) Когда в газетах написали об утечке газа на какой-то фабрике, детям немедленно были куплены маленькие противогазы.

Антон в этой битве за безопасность участвовал мало, но сочувствовал ей всей душой и восхищался женой-2, ее талантом отыскивать и закупоривать скрытые лазейки, через которые Горемыкал мог пролезть в их жизнь. Сам он при одном только взгляде на детей так слабел от нежности, что утрачивал всякую волю к борьбе. Эта волна нежности была совсем не похожа на любовный комок, раздувавшийся у него в горле при встречах с женщинами. Она плескалась гораздо ниже, где-то под солнечным сплетением, то приливая, то отливая. Она скатывалась вниз по ногам и начинала щекотать ступни, как песчинки, которые вымывает, вымывает, вымывает из-под ног морской прибой. Она относила его куда-то далеко назад по лестнице эволюции, на птичий уровень, и ему хотелось только одного: чтобы две сияющие пары глаз вечно глядели на него снизу вверх из гнезда кроватки, чтобы неровные зубки блестели в розовом полумраке и жадно ловили бы из его пальцев то клубничину, то дольку мандарина, то печенье.

Когда ему доводилось подстригать им прозрачные, как лепестки, ногти на руках и ногах, он весь покрывался испариной. Долго выносить эту нежность было так же трудно, как держать лезвие бритвы около открытого глаза. Ему хотелось, чтобы дети поскорее выросли и чтобы нежность перестала быть такой острой и обнаженной.

От страха за детей не было защиты даже за красиво отпечатанными страховыми полисами. Разве смог бы он прикоснуться к страховой премии, если бы с ними что-то случилось? Да и чем могли бы помочь деньги? Это была единственная отрасль его профессиональной деятельности, в которой он всегда терпел неудачу. Продать страховку на ребенка ему не удавалось почти никогда. То ли голос выдавал, то ли выражение лица. Не покупали.

Мысль о детях ни разу не смогла удержать его, когда он решался на очередной развод. Не хотел ли он подсознательно развестись и с детьми, убрать их из своей жизни, заделать эту опасную брешь? Но, с другой стороны, каким лабиринтовым ходом эта нежность возвращалась потом обратно и наполняла его диковинное – никому не сознаешься, ни с кем не поделишься, в самом бесстыдном журнале не прочтешь – извращение?

Мистер и миссис Фихтер (такую фамилию теперь носили жена-2 и его дети) просили странствующих торговцев и проповедников не утруждать себя понапрасну, а гостей с собаками и кошками – оставлять своих животных дома или в автомобиле, а сборщиков мусора – не проверять содержимое помойных мешков, ибо это есть подсудное вторжение в частную жизнь. Последняя фраза на табличке выглядела ярче остальных – видимо, такое вторжение случилось совсем недавно.

Антон не был здесь года три. Подросших детей ему присылали на рождественские каникулы самолетом или автобусом. Он заметил, что к дому пристроили вторую веранду – с цветными стеклышками тут и там и с изогнутой на китайский манер крышей. Если Голда действительно спряталась здесь, признаются ли хозяева в укрывательстве? Могут запереть ее в спальне и разыграть святую невинность.

Палец Антона замер над кнопкой звонка. Через окно был виден угол гостиной. Продавец японских мотоциклов взывал с экрана телевизора к пустому дивану.

Антон попятился с крыльца и обошел на цыпочках веранду с витражами. За домом, посреди садика раскачивались водяные стебли поливальной установки. В стороне, недосягаемая для брызг, раскачивалась на качелях девочка лет пяти. Гигантский, четырехспальный поролоновый матрас был расстелен на траве под качелями. Никакая центробежная сила не могла бы отбросить ребенка за его мягкие края.

Антон не помнил имени девочки, не помнил, в каком году она родилась, не знал даже ее номерного обозначения (2-2-2 или 2-2-1?), не мог вспомнить, сколько детей жена-2 прижила с новым мужем, и тем не менее он почувствовал, как опасная волна нежности неудержимо накатывает на него и начинает вымывать песчинки дорожки из-под ног. Девочка глядела на него без страха и не то чтобы улыбалась, а делала какие-то знаки-гримасы губами: всасывала то верхнюю, то нижнюю и потом выплевывала их с негромким хлопком. И посреди этой поролоновой тишины, посреди шелеста капель, падающих на летнюю листву, подернутую домашней низенькой радугой, посреди поскрипывания качельных столбов страшный, нечеловеческий рев, взорвавшийся у Антона над правым ухом, без труда пробил его голову насквозь, нашел все больные точки в мозгу, нанизал их на себя, задернул свет в глазах, повалил навзничь на траву.

Очнувшись, он увидел над собой встревоженные лица жены-2 и мужа-2-2. Жена-2 отвела руки со шлангом – водяные стебли перестали хлестать его по лицу. Муж-2-2, мистер Фихтер, Гордон, стоял на коленях и все еще сжимал в кулаке портативную сирену.

– Страшно сожалею, спорт. Страшно сожалею… Мы никого не ждали… Кэтлин говорит: «Кто-то пробрался на задний двор, крадется к Бетси». Я поначалу схватил свой тридцативосьмикалибровый. Потом гляжу – это же бывший родственник. Дай, думаю, насмешу. А ты – с катушек… Страшно сожалею…