Эффект предвидения - Николай Зорин

– Наверное, здорово.

Нельзя было отменять поездку, нельзя. Он просто бы умер от горя.

– Мы тоже с тобой куда-нибудь съездим. Я уже точно решил. В августе выкрою себе две недельки, и смотаемся. Куда бы ты хотела?

В августе. Будет ли август? Если убийца вернется…

– Не знаю, мне все равно.

– Ну как все равно? Все равно быть не может. Хочешь в Венецию? А в Барселону? Может, в Прагу?

– Можно в Прагу.

Объявили начало регистрации. Кирилл занервничал, затушил недокуренную сигарету.

– Пойдем, Анют.

– Еще только начало. Ну хорошо, пойдем.

Он не виноват в том, что так суетится, что не может дождаться окончания прощания, в том, что расставание на три недели для него не трагедия, в том, что он все же летит, несмотря ни на что!

Очередь у стойки совсем небольшая. Потому что регистрация только начинается. Потому что никто так не торопится улететь, как Кирилл.

И на таможню он, конечно, первым придет. Чтоб скорее отмахать и освободиться. Но он не виноват, просто боится, что она опять расхнычется и про старуху начнет вспоминать.

Не начнет, не начнет. И не расхнычется, как-нибудь уж дотерпит до дому. Только…

– Анют, ты куда?

Вот сейчас заметит, что все же расхныкалась, а она вовсе не потому, просто…

– В туалет.

– Хорошо. Только быстрее, пожалуйста. У меня уже очередь подходит.

– Не беспокойся, я тебя не задержу.

Очень надо задерживать! Пусть летит куда хочет. Вечером она позвонит Ирине, и они оторвутся на полную катушку. И все три недели будут отрываться. Ирина предлагала, она обязательно примет ее предложение.

А сейчас… только бы он не увидел… Он обязательно подумает, что плачет она из-за него, а это неправда. И станет ее утешать, а ей не нужны его утешения. Просто… нужно сейчас… успокоиться… просто… Это так просто успокоиться, просто.

Дома можно хоть в голос выть, а здесь… а сейчас… Зачем она поехала? Он увидит, увидит слезы. И окажется прав – разнюнилась. И расстроится. И обрадуется.

Опустить нужно голову, они сами скатятся, и тогда глаза не покраснеют, не останется следов.

– Вот ты где, Анют. А я уже зарегистрировался. Пойдем.

Не смотреть на него, не смотреть. Отвернуться, тогда не заметит. И не говорить ничего – голос наверняка задрожит. Зачем, в самом деле, портить ему настроение? Ведь он не виноват в том, что…

– Я тебе позвоню, сразу как долетим.

Ну вот. Осталась только таможня. А потом возвращаться в квартиру, в которой… И жить без него.

– У нас есть еще пара минут. Хочешь, выйдем на улицу?

– На улицу? – Нет, улица совершенно не запланирована. Что там делать, на улице? Даже реплик для улицы не предусмотрено. Что он станет там говорить? Разве что повторять на все лады: «Я тебе позвоню, сразу как долетим».

– Нет, там, наверное, холодно.

– Холодно? – Кирилл засмеялся. – Ну что ты! Совсем не холодно. День сегодня прекрасный. У нас, конечно, не Одесса, но все-таки тоже свое понятие погода имеет – май как-никак.

– Ну. – Аня угрюмо кивнула и насмешливо посмотрела на мужа. – Майский день, именины сердца.

– Да можем и не ходить, я же не настаиваю. Давай тогда где-нибудь сядем. Пойдем вон туда, там места свободные и уголок почти укромный.

– Пойдем. – Аня пожала плечами.

Они прошли сквозь зал в закуток под лестницей. Сели и долго молчали – говорить действительно было не о чем. Кирилл видел, что Аня расстроена и еле сдерживает слезы, но не знал, как к ней подступиться. Утешать? Совершенно бессмысленно, и тогда уж точно слезы хлынут. Разговаривать о чем-то абстрактном? Еще глупее.

Аню молчание ужасно нервировало, и она судорожно придумывала тему, но как только тема – безобидная для обеих сторон, нейтральная и в то же время ненарочитая – была найдена, она поняла, что не сможет выговорить ни слова – сразу расплачется. Нет, не расплачется, разрыдается, развоется на весь аэропорт.

Наконец объявили посадку. Кирилл вскочил. «Радостно вскочил, – подумала Аня. – Ну понятно, это прощание его окончательно достало». Они двинулись к таможне. Здесь уже успела образоваться очередь. Значит, еще минут двадцать молчания в ожидании освобождения. То-то Кирилл изведется.

Они встали в самый конец. Кирилл тяжело вздохнул.

Так и есть, так и есть. Но ничего, дорогой, скоро избавишься.

– Ну, Анют, моя очередь. Я тебе позвоню, обязательно. Как сядем, позвоню. И потом еще как-нибудь. Не грусти ты так, пожалуйста, не расстраивайся. – Он обнял ее порывисто («Притворился, конечно, притворился, что порывисто, все давно запланировано, даже эта порывистость запланирована»), крепко-крепко прижал к себе (ну да, ну да, все по сценарию) и как-то то ли всхлипнул, то ли хрюкнул в ухо: – До свидания, маленькая.

Сзади толкали, напирала очередь – всем осточертело прощание.

– Я позвоню тебе, обязательно. – Очередь затолкала Кирилла в стеклянные двери таможни. Обернуться и помахать ему не дали – сбив в сценарии, непредусмотренный сбив.

Вот и все. Его больше не видно.

Аня повернулась и медленно пошла к выходу. Она обещала Кириллу посмотреть, как взлетит самолет. Но ничего она смотреть не будет, пусть взлетает без нее.

Сбоку у крыльца столпились машины такси. Аня направилась к ним, забыв, что хотела назад возвращаться на автобусе. Вспомнила только тогда, когда они уже отъехали от аэропорта. Теперь останавливаться и пересаживаться поздно – как сказать об этом водителю? Неудобно. Ну да и черт с ним, поедет на такси.

Водитель, к счастью, попался неразговорчивый, ни о чем ее не расспрашивал, ничего не рассказывал, просто молча вез. К дому, в котором ей предстоит жить три недели в кошмаре и ужасе, к дому, в котором, вероятнее всего, ей предстоит умереть.

Позвонить, что ли, Ирине? Попросить ее вместе пожить? Нет, неудобно просить. Она и так рассердилась, что поверила в ее детский бред, выдумки недозрелого ребенка. А может, она права? Это и есть просто бред? Сон наяву, нездоровое воображение?

Вот сейчас и проверим.

Аня вышла из машины и решительно направилась к своему подъезду. Вбежала на четвертый, страшный этаж – дверь «старухиной» квартиры, конечно же, оказалась закрытой, и на звонки никто не отвечал. Все правильно, так и должно быть: строители работают после обеда, еще не пришли, и нет никакой старухи. Бред, бред, нужно просто взять себя в руки и перестать безумствовать.

Постояв еще немного у двери, она поднялась к себе, достала ключ (просто ключ, просто ключ, нечего выдумывать всякие ужасы), открыла и вошла в квартиру (просто квартиру, их новую, самую лучшую на свете квартиру).

Ну вот и вошла ведь, и ничего не случилось.

И ничего не случится.

Надо чем-нибудь заняться. Двигаться, двигаться, не сидеть на месте, прислушиваясь и выжидая, а что-нибудь делать.

Что?

Неубранный стол (три стола, сдвинутых вместе) в гостиной с остатками праздника – вот и дело. Если не очень торопиться, можно растянуть уборку часа на два, одной грязной посуды сколько, а потом еще столы унести – один на кухню, другой в библиотеку, медленно толкать их перед собой, делая вид, что они никак не сдвигаются с места, ужасно тяжелые, цельное дерево, натуральное.

И книги расставить. Именно так, как любит Кирилл – по авторам и по периодам. Завести картотеку – осуществить его давнюю мечту. На это вообще уйдет часов шесть. А если еще время от времени устраивать небольшие перерывы, то и на весь день хватит.

Аня переоделась и принялась за уборку.

Она долго возилась с посудой, выстирала скатерти, пропылесосила пол в гостиной. А когда закончила разбирать книги, почувствовала, что просто валится с ног – от усталости и голода.

Вот и прекрасно. Еще одно дело нашлось – готовить обед. Конечно, можно было ничего не готовить, еды от вчерашнего новоселья осталось много. Но обед – это выход: не сидеть, выжидая, а двигаться, заполнять время делом, заполнять тишину звуками.

Когда Аня уселась за стол, оказалось, что приготовила она не обед, а ужин, наступил уже вечер. Совершенно незаметно прошли восемь часов, работа их проглотила. Вот и нужно заполнить дни до отказа работой, и тогда три недели не станут кошмаром, и для старухи не останется места.

Только где ее взять, работу? Сегодня нашлась, а завтра что делать? Не потолки же белить и не обои отдирать и снова приклеивать.

Год назад проблемы бы такой не возникло, у нее было дело, и не выдуманное, а вполне определенное. Это из-за Кирилла она перестала рисовать, потому что он, как и его мама, считает, что малевать акварельки – не более чем детская забава, вот, например, маслом портреты писать – это да, это занятие взрослое, это работа, и профессия художника – такого вот художника-портретиста – почти и не хуже профессии журналиста. А акварельки…

Если бы Кирилл на ней тогда не женился, может быть, она и стала бы художницей, настоящей художницей.

Глупости! Никем бы она не стала, чего уж себя-то обманывать.

А она и не обманывает, просто мечтает.