Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи - Инесса Николаевна Плескачевская

– Настолько щедро одарила природа?

– Да.

Борис Акимов соглашается:

– Для балетного актера физиология, «физика», большое значение имеет. А если еще и в сочетании с таким внутренним даром, когда внутри есть еще и эмоции очень хорошие, сильные, то это дает, конечно, потрясающие результаты и воздействие на зрителя. – Немного задумавшись, он добавляет: – Балерин много хороших, но вот уровня Майи Плисецкой – единицы.

– Майя Михайловна говорила о себе, что была «с ленцой», заниматься и репетировать не любила, это правда?

– Она любила это говорить. Я слышал это, дескать, «я не люблю вообще репетировать, я люблю сцену, танцевать». Знаете, все-таки она была, несмотря на такие высказывания, труженица настоящая. Потому что то, что мы видели на сцене, конечно, без репетиций, без зала, без труда невозможно. Она, может быть, с какой-то легкостью это все делала. Некоторые балерины… там сплошной пот и кровь в зале, они по много раз повторяют. Она по многу раз действительно не повторяла, потому что безумно талантлива была. – И еще раз: – Безумно талантлива.

Знала ли о своем «безумном», по выражению Бориса Акимова, таланте сама Плисецкая? Несомненно. Понимала ли, что для многих балерин она в некотором смысле – эталон, образец для подражания (не сразу, конечно, не с первых лет, но очень быстро)? Без сомнений. А были ли у нее самой такие эталоны и образцы в балетном мире? Балерины, которые восхищали и заставляли работать над собой – над техникой и образом? Да. Первым своим кумиром Плисецкая называла Марину Семенову: «Это была богиня для нас, потому что лучше Семеновой никто не танцевал. Особенно тогда, когда балет был совсем не интересный. Мы сейчас смотрим пленки – это на смех курам. А Семенова в 1930 году перевернула всё. Какие-то балерины были вынуждены просто уйти со сцены. Никто столько не сделал в истории балета, как Семенова. Она смела старый балет. Семенова репетировала со мной “Спящую красавицу”, и очень многое я восприняла. Она мне как-то сказала: “Я не ожидала такого подчинения”. Потому что я никому не подчиняюсь. Значит – не верю. Если я подчинялась, вот так, как ей, значит – авторитет». И называла еще два имени – Галина Уланова и Алла Шелест. И обязательно добавляла: «Все они ученицы Вагановой».

Агриппина Яковлевна Ваганова – отдельная и очень важная, хотя и очень короткая, страница в биографии Майи Плисецкой. «У Вагановой вообще мало было способных учениц. Ваганова делала балерин почти из ничего. Даже с никудышными данными они знали, как надо делать. Многие, кто тогда были наверху положения, сегодня танцевали бы в кордебалете». Плисецкая отмечала еще одну интересную особенность Вагановой-педагога: она не давала ученицам «сколки» со своей манеры, оставляя и поощряя в каждой своей воспитаннице индивидуальность, и поэтому все ее артистки были разными.

Ваганова занималась со всеми, но любила, как, впрочем, и любой другой преподаватель, талантливых учениц, с богатой «физикой» – как раз таких, как Плисецкая. А вот Галину Уланову, утверждает Валерий Лагунов, Ваганова не любила:

– Потому что не было данных. Уланова умная, конечно, балерина, замечательная. Карьера от ума – режиссер своей жизни. Она ни разу не назвала фамилию Вагановой за свою жизнь. Ни разу. Потому что та к ней плохо относилась.

– Майя Михайловна тоже говорила, что учителей у нее не было.

– На себе училась, это точно.

– А вот Азарий Плисецкий в своей книге пишет, что руки Майе Михайловне поставила Гердт.

(К слову, известный балетовед Наталья Рославлева также писала: «Елизавета Павловна Гердт, у которой Плисецкая занималась шесть лет, передала своей ученице знаменитую “гердтовскую” певучую пластичность рук».)

– Не только руки. И профессионализм. Майя Михайловна, конечно, несколько тенденциозно о каких-то вещах говорила. Понимаете, для Плисецкой нужен жесткий характер руководителя. Вот как Ваганова. А Гердт: «Ну, сделай, вот так лучше будет». Это не для Майи. Ваганова работала в Москве три месяца. И Ваганова ей сказала: «Если ты приедешь ко мне учиться, мы с тобой перевернем весь мир». Она не приехала и потом жалела всю жизнь. Однако Гердт – это же Петербург старый. «Почему вы не уехали из страны?» – у нее спрашивали. «Потому что я опоздала на пролетку». Старый Петербург – хорошая школа. Если говорить о Гердт, основу Майе Михайловне она дала. И Плисецкая, и Стручкова, и Максимова – ученицы Гердт. Налицо, понимаете, школа, профессионализм и уровень. Гердт хороший педагог, но мягкий. Майе Михайловне, конечно, нужно было жестче. Она не поддавалась дисциплине, невнимательна была. Ведь когда человеку дано от Бога очень много, он небрежен к замечаниям.

«Думаю, все мы, ученики Гердт, благодарны ей. Только не каждый умеет это высказать», – вступила в спор с племянницей Суламифь Мессерер. И рассказала о том, насколько разным был стиль Гердт и Вагановой как педагогов, не упустив, конечно, возможности уколоть Майю (к моменту выхода книги «Суламифь. Фрагменты воспоминаний» тетя и племянница были в долгой и жестокой ссоре; впрочем, Суламифь Михайловна ни разу не назвала племянницу по имени): «Ваганова могла сорваться до резких выражений, а Гердт всегда оставалась сама учтивость. Гердт предлагала то, что Ваганова заставляла. Правда, эта учтивость, думаю, подходила не всем, ибо порой становилась уютным лоном для лености. Да, Гердт никогда ничего не “выбивала”. Возможно, ленивая ученица и упускала многое, не почерпывала полностью из кладезя таланта Елизаветы Павловны. В классе Гердт нужно было хотеть. У нее надо было брать».

Но Майе Плисецкой мягкий стиль преподавания Елизаветы Павловны Гердт действительно не подходил, и она сама признавалась, что в классе «ничего не вбирала»: «Многие говорят – “попробуй так или так”… И все мимо!» А вот с Вагановой – совсем другое дело: «Знаете, для меня она Микеланджело в балете. Никто не понимает ее гения. А кроме того, она сохранила балет для России, когда после 1917 года все балетные уехали. Ведь Ленин вообще хотел балет закрыть, это только Луначарский еле уговорил его. Если бы Ваганова тоже уехала, не было бы русского балета, знаменитейшего русского балета. Никто не говорит, что это она сохранила, тем не менее – это она. Я с ней занималась недолго, к сожалению, но поняла больше, чем за все предыдущее время. До сих пор жалею, что я не поехала к ней в Ленинград. Вообще, я должна вам сказать, что для меня Ваганова – это незаживающая рана. Лучше не говорить об этом, а то я заплачу». И признавалась, что Ваганова была одной из очень немногих – «три-пять человек за всю жизнь», – которым Плисецкая подчинялась безоговорочно. Почему? «Если я не подчиняюсь, значит, не верю. Если подчиняюсь – значит, авторитет». Кто эти пять авторитетов