Мертвые говорят... - Соломон Маркович Михельсон

Так произошло и с Бряхиным.

Низкий, как бы убегающий назад лоб, выпуклые надбровные дуги, выступающая верхняя челюсть с широкой губой, сутулая фигура, длинные волосатые руки... Хохлову все время казалось, что он уже где-то видел этого человека или кого-то похожего на него. И еще — развязность в разговоре, странный беспричинный смех, темные, недобрые глаза начеку...

Оказалось: Бряхин судим не один раз. До призыва в армию отбывал наказание за кражу со взломом и незаконное хранение оружия. Война застала его в тылу, в строительной части, где он старательно (уж не в надежде ли избежать фронта?) выполнял несложные обязанности на складе строительных материалов. Под трибунал попал за вооруженный разбой.

После первого допроса Бряхина у Хохлова осталось неприятное чувство, как от прикосновения к слизняку. И все же он тогда мысленно посмеялся над собой — мало ли каким ему вздумалось вообразить себе этого человека. Но тут же в свое оправдание подумал: «Я исходил из оценки поступка Бряхина, поступка, достойного истинного патриота». К услугам Хохлова было еще одно утешительное соображение — обманчивость первого впечатления, но он не воспользовался им.

Потом появились противоречия между показаниями Бряхина и показаниями некоторых свидетелей. Но... они бывают почти в каждом деле. От них в ходе расследования стараются избавиться. Хорошо, если это удается. Но нередко противоречия все же остаются. И тогда дело суда, его внутреннего убеждения, основанного на всестороннем, полном и объективном рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности, поверить одним и не поверить другим доказательствам...

Затем просьба Бряхина поручить ему одному, без чьей-либо помощи вытащить труп Ляпикова. Иными словами, разрешить поиграть со смертью. И это после того, как он убеждал следователя оставить «продажную псину» там, рядом с трупами гитлеровцев?!

Должно быть, именно тогда у Хохлова впервые появилось смутное предчувствие чего-то странного, непонятного... Тогда же появилась нервная зевота и особая грустная сосредоточенность — первые характерные для него признаки неудовлетворенности, душевной тревоги.

Оставшись после ухода Афонского один, Хохлов громко сказал себе:

— Кажется, головоломка, товарищ следователь!

Бряхин вытащил труп, не сделав ничего такого, что могло бы бросить тень на его намерения. Это ослабило подозрения Хохлова, но после знакомства с письмами, находившимися при Ляпикове, кривая подозрений снова пошла вверх.

Да, военный следователь Хохлов насторожился, в нем подспудно накапливались подозрения, но это были подозрения, основанные не только на впечатлениях, не только на антипатии к Бряхину, но и главным образом на материальных данных. Это не была голая интуиция. И все же заключение Томашевича ошеломило его. Он внутренне не был к нему подготовлен и, откровенно говоря, до заключения эксперта не чувствовал в Бряхине преступника. Возможно потому, что у Хохлова просто недоставало профессиональной проницательности.

10

Каменского Хохлов застал за чаепитием. Сидя за столом в нательной рубашке, он с наслаждением тянул чай из большого розового блюдца. Аккуратно расправленная гимнастерка лежала на койке. Лицо его сохраняло обычное невозмутимо-ироническое выражение, будто не было ни крайне взволнованного следователя, ни из ряда вон выходящей просьбы, прозвучавшей как требование. И вдруг Хохлов понял: таким удивительно свежим, моложавым делает лицо Каменского загорелая, туго, как на колодку, натянутая, всегда чисто выбритая кожа. Нужно было долго и внимательно всматриваться, чтобы обнаружить на ней паутинки морщинок. Хохлов машинально провел по щеке тыльной стороной кисти. Под ней заторкало.

Жест этот не прошел мимо внимания Каменского. Со свистом потягивая чай, кряхтя от удовольствия, он закивал маленькой головой не то одобрительно, не то укоризненно.

Дивизионные сплетники рассказывали, что Каменский чуть ли не круглые сутки тянет чай из литрового блюдца и спит в одной нательной рубашке, видимо, еще со времени обучения в школе прапорщиков. К рассказам о чудачествах командира Хохлов относился с недоверием. В них было что-то от стремления во что бы то ни стало иметь своего дивизионного чудака.

Следователь повторил свою просьбу и, чтобы придать ей в глазах Каменского вес, сел писать постановление об аресте Бряхина. Белесые брови Каменского едва заметно приподнялись. Это могло означать или крайнюю степень удивления, или сожаление по поводу неизбежности серьезного разговора, или то и другое вместе.

Окончив писать. Хохлов протянул командиру постановление. Тот нехотя взял его, мельком взглянул, небрежно покрутил.

— Эта бумажка не имеет юридической силы, — сказал он. — Так, кажется, принято у вас говорить? Нужна санкция прокурора. — Он улыбался во всю ширину своего ребячески маленького рта — ехидно, победоносно. — Решение, принятое сгоряча, почти всегда ошибочно, молодой человек. Остыньте. Попейте чайку. — Каменский подвинул к Хохлову высокую, голубую кружку и такой же чайник. Чай для себя он наливал из чайника прямо в блюдце.

Хохлова раздражало в Каменском буквально все: и медлительная речь, и чаепитие с причмокиванием, и даже юмор, который вчера еще казался симпатичным. Только боязнь показаться смешным и какая-то заразительная атмосфера спокойствия, исходившая от Каменского, помогли Хохлову взять себя в руки.

— Была бы санкция прокурора, — отодвигая чашку, сдержанно возразил он, — тогда, товарищ майор, незачем было бы обращаться к вам. Я попытаюсь связаться с прокурором. Вы знаете, что это не просто. Не сомневаюсь в его согласии.

На самом деле он сомневался, так как знал о чрезмерной осторожности прокурора. — А пока прошу арестовать своей властью... под любым предлогом. Этого требуют интересы дела. Бумажка, как вы назвали ее, пусть будет у вас, на случай если возникнет вопрос об ответственности.

Хохлов, уверенный, что сказал все и именно так, как надо, выжидая, смотрел на Каменского. Но на лице командира он видел только блаженную улыбку, которая могла означать наслаждение чаепитием.

Допив чай, Каменский не торопясь отодвинул блюдце, закурил. Хохлову показалось, что он издевается над ним.

— Эх, молодость петушиная! — вздохнул командир. — Не с того конца начали, дорогой товарищ... Не с бумажки надо бы... — Он брезгливо ткнул в нее пальцем. — Раз от меня зависите (вы сами признаете это), поговорили бы сперва, объяснили толком. Ведь я здесь, похоже, не посторонний. И Бряхин вроде не дырка от бублика. Сперва слежка, теперь арест. Мало ли что вам в голову придет. — Он подошел к койке, надел гимнастерку. — Под любым предлогом, говорите? Следователь толкает меня на незаконные действия! Как вам это нравится? Мне не за что арестовывать Бряхина. Солдат он исправный. И насчет ответственности!.. — Маленькая голова Каменского сердито дернулась. — От нее бегать