Домик на реке - Николай Чуковский

— А что он еще хочет узнать? — спросил Коля.

— Мало ли что, — сказал Архипов. — Ему видней. Он меня в тот раз спросил: ты чем собираешься заниматься, Архипов? А я ему: мне все равно — сыновья убиты, жена пропала, мне жить незачем. Вот он и предложил: пойди ко мне работать, согласен? Я сказал: мне все равно, я к вам пойду с охотой, потому что из всех, кто здесь с немцами боролся во время оккупации, и кого я знал, и кто мне был мил, вы один остались. И вот, посылает он меня то на вокзал, то на пристань, к каждому поезду и к каждому пароходу, чтобы не пропустить одного человека, который должен приехать в город…

— А зачем ему нужен этот человек? — спросил Коля.

— Видно, нужен, — сказал Архипов уклончиво. — Теперь все кого-нибудь ждут да ищут, время такое.

Уже темнело, и мама, наверно, вернулась с работы домой. Коля попрощался. Архипов просил его заходить, и Коля обещал. Он вышел из пещеры и зашагал по пустынным темнеющим улицам. Ему хотелось побыть одному, подумать.

Тут было о чем подумать.

3

В годы эвакуации Коля редко разлучался с мамой даже на несколько часов. Когда мама работала в колхозе, он всюду бегал за нею, как собачонка, — в поле, в огород, в лес, в коровник, в правление. Она полола гряды, и он полол; она копала картошку, и он копал. В Челябинске зимой они расставались только на то время, которое он проводил в школе. Из школы он шел домой; если же мама была на службе, шел к ней на службу, потому что дома было холодно, а мама не позволяла ему самому топить печку.

Но здесь, в родном городе, с первых же дней получилось так, что Коля и мама были вместе только по ночам. Коля с утра уходил в школу на работу и проводил там весь день. Мама с утра шла на работу к себе в библиотеку и сидела там до тех пор, пока не начинало темнеть и она уже не могла различить букв.

В этой библиотеке, принадлежавшей горсовету, она работала и до войны. Теперь горсовет назначил ее заведующей библиотекой. Впрочем, пока она, по правде сказать, никем и ничем не заведовала. Подчиненных у нее не было — обещали подобрать трех работников, но еще не подобрали: в городе всюду нужны были люди, а их не хватало. Да и неизвестно еще было, есть ли у нее библиотека.

Домик библиотечный уцелел, или, вернее, почти уцелел. Это был одноэтажный каменный дворянский особнячок, построенный лет полтораста назад, — темно-желтый, с белыми колонками, с позолоченными ржавчиной железными решетками на высоких узких окнах, хорошенький, как шкатулка. Стоял он в саду, который необычайно густо разросся за годы войны, и с улицы почти не был виден, заслоненный листвой кленов, лип, берез, бузины.

В начале оккупации немцы устроили в этом домике офицерскую столовку, или, как они называли, «казино». Книжные полки они сожгли в печах, а книги — несколько десятков тысяч томов — свалили в огромный глубокий подвал, служивший, вероятно, когда-то винным погребом. В подвале этом вода стояла по колено.

Через несколько месяцев немцы почему-то перевели «казино» в другое место, и домик с тех пор пустовал. Но немцы не забыли, что в подвале сложены книги, и перед уходом из города сделали попытку их сжечь. Вытащить из подвала у них уже не было времени, и они подожгли их, не вытаскивая. Однако в подвале было слишком много воды и слишком мало воздуха, и пожар скоро прекратился.

И маме прежде всего нужно было выяснить, что уцелело из библиотеки.

К счастью, ей вызвалась помогать Лиза Макарова, ученица восьмого класса, тоже недавно вернувшаяся со своей матерью из эвакуации. Это была тоненькая девочка с двумя светло-желтыми косичками, так туго заплетенными, что они стояли торчком. Мама и Лиза по холодной каменной лестнице спускались в подвал и тащили оттуда груды обгорелой мокрой бумаги. Эти груды они сваливали прямо на пол в бывшем читальном зале, где в стене под потолком зияло пробитое снарядом отверстие, сквозь которое видно было небо. Устав бегать вниз и вверх по лестнице, они садились на корточки возле уже принесенных книг и начинали разбирать их.

Тут были книги совсем сгоревшие, были и такие, у которых обгорело только несколько страниц. Были книги, совсем загубленные водой, были и такие, которые только слиплись от сырости. Вода уничтожила те из них, что лежали в подвале внизу; огонь уничтожил те, что лежали наверху. Но из тех, что лежали посередине, многие почти уцелели. Сидя на полу на корточках, мама и Лиза сортировали книги, сваливали безнадежно погибшие в одну кучу, уцелевшие — в другую, те, которые надо просушить, — в третью, те, которые надо подклеить, — в четвертую. Это была работа, полная волнений, надежд и отчаяния. Они шумно радовались каждой находке.

— Третий том Тургенева! Почти сухой! — кричала Лиза в восторге.

Она откладывала третий том в сторону, туда, где уже лежали седьмой и девятый, найденные раньше. Появлялась надежда: а вдруг уцелело все собрание сочинений Тургенева? Но через несколько минут мама находила жалкие остатки четвертого тома. Четвертый том сгорел. Полного Тургенева в библиотеке не будет.

Лиза была бы отличной помощницей, если бы не ее страсть к чтению. Она больше всего на свете любила читать и могла читать сколько угодно часов подряд. Ее мама по вечерам силой отнимала у нее книгу, чтобы она легла спать. На уроке в школе учительница бывало, заметив, что Лиза читает, сердилась и кричала на нее, но Лиза ничего не слышала, продолжала читать, и весь класс хохотал. Работать в библиотеке Лиза вызвалась потому, что там было много книг. Но страсть к чтению мешала ей в работе.

Она сразу зачитывалась всякой книгой, которую раскрывала. Пойдет за книгами в подвал и вдруг исчезнет, пропадет. Колина мама отправляется ее искать и находит на лестнице: Лиза стоит, держа в руках тяжелую кипу книг, и верхнюю из них читает. Начнет Лиза сортировать книги на полу и вдруг затихнет, словно заснула. Колина мама оборачивается и видит: Лиза сидит на корточках, выставив кверху косички, как два рога, и читает. И маме приходилось ежеминутно окликать ее, будить, подталкивать. Лиза слушалась, ей было неприятно, что ее приходится торопить, но ничего не могла с собой поделать.

Каждый день во время обеденного перерыва, когда в школе работы прекращались, Коля приходил к маме в библиотеку, и это были самые приятные для него часы. По дороге он заходил в булочную и брал хлеб, потом — в столовую и брал два обеда: суп — в бидон, второе — в кастрюльку.

Его охватывало такое нетерпение поскорее увидеть маму, что чем ближе он подходил к библиотеке, тем скорее шел и, конечно, бежал бы, если бы не боялся расплескать суп.

В библиотечном садике было тенисто даже в самые жаркие дни. Солнечные блики лежали на траве, птицы пели в густых ветвях. Подняв голову, Коля сквозь листья видел заржавленную железную крышу библиотеки и на ней разложенные для просушки раскрытые книги. Это была мамина выдумка: сушить книги на крыше, которая в жаркие дни нагревалась так, что до нее нельзя было дотронуться. Среди этих разложенных по всей крыше книг нередко сидела и Лиза. Ее, конечно, послали туда только на минутку, чтобы разместить на солнцепеке новую кипу промокших томов, но она, раскрыв один из них, вдруг зачитывалась и, несмотря на палящий жар солнца, сидела так неподвижно, что даже голуби бесстрашно клевали ее в ноги.

Прежде чем войти в дверь, Коля подходил к окну читального зала и заглядывал внутрь. Окно это, как и все окна библиотеки, было выбито. В просторной комнате, наполненной сумраком, он видел громадные груды книг и маму, которая среди этих груд казалась совсем маленькой. Мама сидела на полу и раскладывала книги.

— Марфинька, я пришел, — говорил он негромко.

Мама поднимала голову, откидывала ладонью волосы, упавшие на лоб, взглядывала в окно и улыбалась. Он знал, что так она улыбается только ему одному — во весь рот, показав все свои влажные белые зубки. У нее были замечательные ровные зубы, и только на одном, с краю, была щербинка — когда-то, еще до Колиного рождения, мама пыталась вытащить зубами пробку из бутылки, и этот зуб сломался. Коля много раз слышал историю этого зуба и радовался, когда мама улыбалась так, что зуб с щербинкой был виден.

Коля входил, и мама вела его мимо книжных гор в комнату, где сохранился маленький столик — единственный столик в библиотеке. Мама накрывала столик газетой, нарезала хлеб, расставляла тарелки и разливала суп, еще не успевший остыть. А тем временем Коля, высунувшись в окно, звал с крыши Лизу, и на это уходило много времени: она, зачитавшись, долго отвечала только мычаньем и не понимала, чего от нее хотят.

Но в конце концов она спускалась с крыши, развязывала свой мешочек, в котором хранилась принесенная из дому еда, и они втроем садились вокруг стола на толстые поленья, так как стульев не было, и обедали вместе. Коля любил этот обеденный час. Ощущение покоя и радости охватывало его. В библиотечном домике было прохладно и тихо. Зеленые ветви лезли в выбитое окно, щебет птиц заглушал все городские звуки. И никто сюда не войдет, никто не помешает. Весь мир отступал на этот час далеко-далеко, и оставались только Коля, мама и застенчивая Лиза Макарова.