Канцтовары Цубаки - Огава Ито

Но тут за окошком просигналил автомобильный клаксон. Ее BMW, загородив пол-улицы, не давал проехать почтовому фургону.

— Ох! Совсем заболталась, простите неба ради! Ну все, я побежала…

Мадам Кефир вскочила и, уже не приволакивая ногу, вылетела из магазинчика.

Извиваясь в поклонах и извинениях, она с резкого старта газанула задом и тут же скрылась из глаз. Оставив после себя только глубокую ночь.

Однажды я устроила Наставнице бунт. Давно, еще первоклашкой.

— Но это же притворство! — закричала я, больше не в силах сдерживаться. — Ведь это же полная чушь и вранье!

До той минуты я исправно выполняла все, что она говорила. Это был мой первый протест.

— Можешь считать это притворством, дело твое, — пожала плечами Наставница. — Только не забывай, что на свете много людей, которые очень хотят кому-нибудь написать, да не могут. С древних времен мы существуем, как Воины Тени, которых не замечают при свете дня. Но они несут свою службу на пользу людям, а люди благодарят их чем могут, и этим они живут…

Сказав так, Наставница достала из вазы подаренную кем-то конфету.

— Хочешь поспорить, Хатоко? Вот тебе пример…

Она пристально посмотрела мне в глаза.

— Представь, ты хочешь кого-то отблагодарить. И решаешь купить ему коробку о-ка́си[40]. Ты ведь наверняка идешь именно в ту лавочку, которая тебе кажется вкуснее прочих, не так ли? И эти о-каси тебе вручает тот, кто изготовил их своими руками, верно? И после этого ты хочешь сказать, что в купленных тобою подарках нет ничего личного?

Что на это ответить — я понятия не имела. И потому ждала, что она скажет дальше.

— Ну, так или нет? Даже если не ты готовила все эти сласти, ты очень старательно выбирала их среди всех остальных в округе. И это твое старание присутствует в них по-любому… Вот так же и с написанием писем. Кто это умеет сам, тот в нашей помощи не нуждается. Но кто не умеет, тому без нас никуда. И мы представляем его — передаем куда нужно его мысли и чувства, которые благодаря нашим усилиям достигают цели точнее и полнее всего…

Она вздохнула.

— Думаешь, я не понимаю, чем именно ты недовольна? Прекрасно понимаю, не сомневайся. Да только будь все так просто, в этом мире было бы тесно жить! Думаешь, зря говорят: «покупай рыбу у рыбака»? Пока живы люди, готовые доверить свою презентацию мастерам, наше ремесло не исчезнет… Это все, что я могу тебе сказать!

Я чувствовала, что Наставница изо всех сил, хотя и по-своему, старается донести до меня какую-то очень важную истину. И пусть я не поняла ту истину до конца, сама ее суть рассеянным облаком осела в моем сознании.

Сильнее всего, конечно, мою детскую фантазию покорил ее наглядный пример с о-каси. «Значит, наша каллиграфия — что-то вроде изысканных сладостей для горожан», — запомнила я для начала.

А теперь я поднимаю голову — и встречаюсь глазами с усопшей, что глядит на меня с портрета на полочке домашнего алтаря. На пару с тетушкой Сусико, чей портрет стоит тут же рядом. Как и при жизни, эти две всегда бок о бок. Напряженная, собранная Наставница — и довольная, словно только что вкусно отобедала, тетушка Сусико. По факту рождения — однояйцевые близнецы, а по характеру — полные противоположности.

Обеих близняшек родители отдали на воспитание роду Амэмия, когда малышкам не было еще и года. Никто никогда не мог вспомнить, чтобы эти две когда-либо играли друг с дружкой, ели за одним столом или вместе мылись в ванне. Впрочем, о тех временах не только Наставница держала рот на замке, но и обычно болтливая тетушка Сусико старалась помалкивать.

А сблизились они лишь после того, как я окончила шестой класс. Когда тетушка Сусико навещала нас, суровая Наставница тут же смягчалась. С тетушкой мы всегда ели суси или пиццу, так что каждый ее визит для меня всегда был как настоящий праздник.

Если же тетушка решала у нас еще и заночевать, мои вечерние прописи отменялись и мне даже разрешалось смотреть телевизор. А еще она всегда приносила целую кучу сладостей, которыми я лакомилась после ужина вместе со всеми, млея от счастья.

Теперь их прах покоится в совместной могилке — одной на двоих, которую Наставница приготовила заранее. Первой туда попала она сама и стала дожидаться сестрицу.

Давным-давно они пообещали друг дружке: «В утробе матери мы были вместе, но затем жили порознь так долго, что хотя бы после смерти должны воссоединиться уже навсегда».

— Поппо-тян! — доносится до меня голос госпожи Барбары.

— Я здесь! — кричу я в ответ.

— Твоя со́ба тебя дожидается!

— Уже бегу!

Пожалуй, это и правда удобно, когда можешь вот так общаться на расстоянии без всякого телефона: просто говоришь чуть громче обычного, и все дела…

Спохватившись, я достаю из холодильника персики. Купила их в овощной лавке несколько дней назад, чтобы при случае полакомиться с госпожой Барбарой. В этом стареньком городе, где новых знакомств все никак не заводится, она, можно сказать, моя единственная подруга.

Персики как раз дозрели: на ощупь еще крепкие, но пахнут уже сладковато.

Что скрывать, бывали в моем прошлом и минуты позора. У каждого человека в памяти есть одно или два события, которые он хотел бы стереть. У меня же одно, но такое, что от стыда хоть разорвись.

Возражать Наставнице на словах мне случалось и раньше, но настоящий, классический бунт я закатила на летних каникулах, когда уже училась в средних классах. Рано или поздно «трудный возраст» дал себя знать.

До того дня она стремилась исправить во мне буквально все: от умения пользоваться палочками для еды до манеры держаться и говорить. И я очень терпеливо, изо всех сил старалась ее указаниям следовать. Но однажды всякие силы с терпением иссякли и я взорвалась:

— Да заткнись уже! Ведьма!!!

Помню, впервые в жизни я поразилась: все запретные слова, которые до этой минуты пугливо роились где-то на задворках моего сознания, вдруг начинали выскакивать из меня одно за другим… И запихнуть их обратно уже не получалось, хоть тресни!

— Хватит указывать, как мне жить!.. Лучше следи за собой!

Не переставая орать, я бешено колотила по татами ни в чем не повинной кисточкой — той самой, из своих первых волос.

— Да кому она сдалась в наши дни, твоя дурацкая каллиграфия?!

Я в сердцах пнула павлониевую шкатулку с кистями. Голубки на перламутровой крышке от удара раскололись на куски.

Все мои одноклассники ездили отдыхать то на море, то в горы. Даже унылые серые мышки, которые пока еще заговаривали со мной, прыгали до небес, собираясь в какой-нибудь Диснейленд на два дня с ночевкой. В том числе и тот мальчик из кружка по рисованию, что нравился мне чуть больше других. А ведь поначалу все они только и звали меня — давай, мол, с нами. Но мне, конечно же, приходилось отказываться…

«Так за каким чертом ты одна должна, как последняя дура, день за днем в любую жару сидеть дома и прописывать чертовы иероглифы?!» — спрашивала я себя как можно спокойнее.

Но ответа не находила.

И тогда все сомнения и обиды, скопившиеся в моем сердце за всю маленькую жизнь, перелились через край. Да так мощно, что даже Наставнице остановить меня было уже не под силу.

Я выбежала из дома, вскочила на велосипед и понеслась в кафешку фастфуда у самого вокзала.

Заполучив свой гамбургер, я набросилась на него — и после первой же атаки выдула залпом полстакана колы. До этого дня, свято блюдя заветы Наставницы, ни фастфуда, ни колы я не пробовала еще ни разу.

С тех пор я и стала дрянной девчонкой. По школе разгуливала в спущенных гольфах и юбке, подвернутой на талии до предела, с каштановой шевелюрой и дырками для пирсинга в ушах. Задники у башмаков были стоптаны в хлам, ногти ярко накрашены. Все в лучших традициях гангуро́[41].