Мера прощения - Александр Чернобровкин

– Сейчас я пирог принесу.

Вообще-то я не любитель пирогов, но надо о многом поговорить с поваром, поэтому предложил:

– Тогда я за бутылкой схожу.

– Не беспокойтесь, у меня найдется кое-что.

Кое-что оказалось бутылкой армянского коньяка из «Альбатроса». Под такой коньяк я готов съесть что угодно, даже пирог. К тому же, испеченный поваром оказался получше тех, что варганит моя жена, по крайней мере, первый кусок я слопал не без удовольствия. По такому случаю я предложил Мише обращаться ко мне на «ты». Счастлив советский начальник: всегда имеет дармовую возможность наградить подчиненного.

– Не надо, мне так привычней. Язык не поворачивается обращаться к старпому на «ты», – отказался Ершов, но был польщен.

Пусть мне будет хуже. А то еще вместе с формой обращения изменит и отношение.

– Я слышал, у тебя в прошлом рейсе были напряги с помполитом?

Разумеется, ничего я не слышал, но не ошибся. От страха Мишино лицо заострилось, даже стало похоже на мужское. Отвечать он не собирался.

– Говорят, порядочная был сволочь, – добавил я.

– Да, – нехотя ответил Миша.

– Слава богу, что в этом рейсе его нет.

– Да.

Кажется, не с той стороны заехал. Попробуем исправиться.

– Ты с Ивлицким не работал?.. Жаль! Вот кто первых помощников на дух не переносит. Дольше рейса у него ни один не держится, а недавно, слышал, прямо из-за границы забрали в сумасшедший дом. Умеет Ивлицкий расправляться с ними, боятся уже направлять к нему. При мне прислали бывшего кагэбешника. Ну, думаю, такого волчару Ивлицкий не сожрет. Капитан долго подбирал к нему ключик, все никак не получалось. А помполит против него роет и свое дело знает: застукал, что капитан с буфетчицей спит. Однажды ночью возвращается она к себе в каюту от капитана, а помполит под дверью ждет, с вечера сидел. Так и так, где вы были? Она тык-мык – не получается от него отвязаться. Тогда заскакивает в каюту и запирается. Помполит тарабанит: открывай, такая-сякая! Она звонит Ивлицкому. Тот посоветовал подержать Помпу под дверью еще минут пять. Через пять минут он пришел туда со мной и начальником рации – парторгом судна. Помполит стоял в коридоре раком, заглядывая в замочную скважину. Ивлицкий ласковым голоском спрашивает: «А что вы тут делаете ночью?» Пока помполит разгибался, открывается дверь, выскакивает буфетчица и ну орать, что ее пытались изнасиловать, и показывает синяки на руках. Мне бы могла не показывать, я их еще вечером видел. В общем, Помпа был разоблачен и отправлен в отдел кадров пароходства.

– Женщины – они стервы, ничего хорошего от них не жди, – сделал вывод повар. – Все неприятности из-за них, тварей вонючих.

– Что, с женой не повезло? – прикинулся я несведущим.

– Ну, от жены меня бог миловал... Так, в общем говорю. Вот дневальная, Нинка, в прошлом рейсе человек-человеком была, а в этом дня не проходит, чтоб не полаялись. И обязательно какую-нибудь пакость скажет. Сегодня замешиваю тесто...

Слушать о бабьих скандалах у меня особого интереса не было, поэтому перебил:

– Наверное, любовник в отпуск ушел, а нового не нашла.

– Да нет, с третьим механиком она и в том, и в этом рейсе. В отпуск из-за него не пошла: боится, что другую заведет. Какую это другую она боится, когда у него жена есть?! Жена, между прочим, из блатных, такую не бросают, тем более ради чмуровки кособокой. – Миша довольно потер пухлые руки, наверное, представил, как когда-нибудь третий механик пошлет к черту дневальную и как бы отомстит за повара.

Так вот откуда мне знакома фамилия третьего механика. Жена упоминала: мол, родители были против, а дочка настояла на своем, вышла замуж за курсанта мореходки, простого парня, полюбившегося ей. Я пока не знаком с ним близко, но даже по внешнему виду могу сказать, что моего поля ягода. Я думал, что моя жена – единственная дура среди блатных деток, а оказывается...

– Она ведь в том рейсе забеременела. Аборт сделала, стерва, только чтоб в рейс с третьим механиком пойти. Другие мечтают иметь детей, а эта...

Уж не от Бахтияра ли собрался он иметь детей? Я представил толстого лысого Мишу в роли кормящей матери и чуть не поперхнулся коньяком.

Миша посмотрел на меня настороженно: не над ним ли смеюсь?

– А мне говорили, что она от помполита забеременела, – нашелся я. – Ну и сплетники!

– Помполита?! – Ершов брезгливо поморщился. – Его женщины не интересовали.

– У каждого свой вкус. Нельзя осуждать человека, если он не такой, как ты, – произнес я. – В развитых странах регистрируют браки между лицами одного пола. Это мы, с нашей вечной отсталостью...

– Если бы это... Он же вообще был какой-то непонятный.

– Коммунист – существо бесполое, – подсказал я.

– Во-во, – согласился повар, – партийного пола. Сколько я из-за него выстрадал, хотел даже на берег списываться.

– А что такое?

– Да так... – Он тяжело вздохнул. – Не убей его третий помощник, я бы взял грех на душу.

– И не страшно было бы?

– Лучше уж сразу отмучиться, – произнес Ершов немного патетично, разлил по рюмкам остатки коньяка из бутылки и достал из рундука полную. – На праздник берег, но ради хорошего человека, – он посмотрел на меня то ли льстиво, то ли заигрывающе, – начнем праздновать сегодня.

Я не отказался, хотя уже понял, что напрасно теряю время с поваром. И когда он, захмелев, начал, размазывая по безволосым щекам слезы и сопли, читать вслух письмо от брата, я попрощался, сославшись на службу. Какое мне дело, что брат прощает ему «голубые» грехи и приказывает вернуться домой? Главное, что Миша Ершов в убийцы не годится. Таким, как он, нужна публика, втихую они не умеют творить ни плохие дела, ни хорошие, а натворив, ищут грудь-подушку, чтобы раскаяться и выплакаться. Убей он помполита, через неделю об этом знало бы, как минимум, семь человек.

В каюте меня поджидала Раиса. Она сидела на диване, закинув ногу на ногу. Ножки у нее – единственное, к чему трудно придраться, ну разве не помешали бы еще пять сантиметров длины, но я не встречал женщины, которой эти сантиметры помешали бы.

– О чем можно было так долго болтать с поваром?! – раздраженно спросила она. – Было бы с кем!

– Ревнуешь? – отбил я нападение встречной атакой.

Рая промолчала, но окурок раздавила так, словно пепельница – рот Миши. К кому-к кому, а к мужчинам меня еще ни разу не ревновали. Не знаю, радоваться или нет? Вопрос настолько позабавил, что чуть не упустил из виду налаженность слежки на судне. А ведь никто не видел, как я заходил к повару. Прямо на пароход, а деревенька в десяток домов! Повинуясь интуиции, я прокрался к двери и распахнул ее.

У порога стоял Фантомас – руки по швам, уши-локаторы странным образом направлены в одну сторону – к замочной скважине, а оловянные глаза едят начальство, за которым подсматривали.

– Свободны. Идите отдыхать, – спокойно и строго произношу я и захлопываю дверь.

9

Всходит солнце, и в первых лучах покрытые дымкой пальмы, мечети и дома Порт-Саида кажутся размытым кадром из сна-мечты. Такие сны и приводят людей на флот, а когда человек просыпается, то вдруг узнает, что жизнь прошла мимо. Счастливы непроснувшиеся...

Я захожу на мостик с крыла. Четвертый помощник и Гусев уже приняли вахту. Первый что-то записывает в черновом судовом журнале, положив его на подыллюминаторник, а второй курит сигарету и ковыряется спичкой в зубах.

– Вообще-то не рекомендуется совмещать два приятных дела, – сказал я матросу.

Гусев не понял юмора и испуганно забычковал сигарету и спрятал в карман рубашки. Следовательно, за мной признают роль тирана, ведь самодурами нас делает не наше желание властвовать, а согласие остальных подчиняться нам беспрекословно.

– Какими по счету идем? – спросил я четвертого.

– Седьмыми.

– Хорошее число.

До первой плавательной практики я не верил ни в бога, ни в черта, ни в черную кошку, а теперь суеверен, как институтка в Рождественскую ночь. Видимо, корабельные щели – идеальное место для размножения микробов суеверности.

– Палубную команду поднял? – спросил матроса.

– Да.

– Капитана?

– Он не спал.

– Пьяный?

– Как обычно.

– Интересно было бы посмотреть, каков он трезвый.

– Лучше не надо, – посоветовал Гусев. – Зануда страшная.

– Поверим тебе на слово... По Суэцкому каналу доводилось рулить?

– Конечно.

– Ну и отлично, – сказал я, взял бинокль и вышел на крыло мостика.

Примерно в кабельтове от нас дрейфовал катерок, размалеванный, как портовая проститутка. Из рубки катера вышел араб, высокий и плотно сбитый. Он так смачно потянулся, что у меня заныли плечи и хребет. Араб задрал майку, почесал черное от густых волос брюхо, затем расстегнул штаны и достал из них свое обрезанное богатство, которое было размером с мою руку по локоть. Открыв пинком лацпорт, он начал подсолонивать Средиземное море. Отливал долго, потом зябко передернул плечами и стукнул головкой по темному пятну, набитому, наверное, им же, на белой поверхности лацпорта.