Мера прощения - Александр Чернобровкин

– Что новенького в мире? – спрашиваю у него.

– Наши станции все время крутят классическую музыку. Наверное, кто-то из Политбюро двинул кони.

Скорее всего, догадка Маркони верна. Интересно бы узнать, кто именно загнулся. Тесть намекал мне, что входит в команду Черненко, так что приходится молится за здоровье этого человека.

– Скорее бы они все перемерли! – от души желает начальник рации.

– Они еще нас переживут, – говорю я с сожалением: однажды Маркони обмолвился, что мы с ним интеллигентные люди, а русскому интеллигенту на роду написано ругать свое правительство.

Что мы с ним и делаем, пока на мостик не приходит капитан, изрядно повеселевший. Платинового цвета вихры на его макушке, подвоспрявшие было, теперь опять прильнули к черепу. Сейчас начнет играть в любимую русскую игру «ты-меня-уважаешь – я-тебя-уважаю». Чтобы не оказаться в числе уважаемых, я взял бинокль и вышел на крыло. Базар у третьего трюма все еще работал. Перед «прилавком» топтался электрик Разманин, по кличке Размазня, – длинный сутулый парень со сбежавшимися в кучу глазами, точно они постоянно смотрят на кончик носа. Разманин глянул по сторонам, сунул продавцу три блока сигарет и, ничего не получив взамен, пошел к надстройке. Может, доплачивал? Вряд ли: арабы на слово не верят, по себе других судят. Надо прощупать электрика, тем более, что он ни с кем не дружит, правда, и не чурается людей, любит посидеть на корме, послушать треп Гусева или кого-нибудь другого, у кого язык длиннее якорь-цепи.

В ходовой рубке капитан терроризировал начальника рации: загнав в угол, что-то рассказывал, отчаянно размахивая руками. Я стал у иллюминатора неподалеку от лоцмана, который, налопавшись бутербродов с кофе, прикорнул в лоцманском кресле. Надеюсь, капитан побоится подходить к нему, а значит, и ко мне.

– Вот помню, когда учился в мореходке, – рассказывал Мастер начальнику рации, – каждый год у нас проводили соревнования на ялах под парусом. На третьем курсе я занял первое место, обошел даже старшекурсников! Там надо было развернуться у буя, я правильно рассчитал, прямо подбрил его и до финиша опередил остальных почти на кабельтов!..

Я слышу эту историю второй раз, а Маркони, подозреваю, – сотый. Видимо, это была единственная улыбка фортуны Сергею Николаевичу. Может, он и был рожден яхтсменом, но не понял этого? Жаль, потому что всем присутствующим на мостике пришлось долго слушать хвастовство бывшего яхтсмена, а потом его проклятия в адрес женщин.

Капитан оказался не единственной неприятностью за эту вахту. Не успели мы выйти из Суэцкого канала и облегченно вздохнуть, как случилось чэпэ. Правая шлюпка с гребцами, в которую сел лоцман и которую мы спустили на ходу, не захотела сразу расстаться с крюком кормовой тали, зарылась носом в воду и перевернулась. Гребцы и лоцман забултыхались между блоками сигарет, какими-то тряпками. Плавать, слава богу, они умели и забираться в шлюпку тоже. Ну, а ругаться... Я не знаю арабского, но догадался, что было высказано в адрес нашего теплохода, капитана и мой, как члена экипажа. Видимо, речи эти были слово в слово повторены на берегу представителю портовых властей, потому что нам по рации поступил приказ встать на якорь. Дело можно было бы замять взяткой, но у советского капитана на такие случаи валюты нет. Что ж, пусть пароходство платит штраф – гораздо большую сумму. Плюс простой судна влетит в копеечку, ведь разборы, уверен, затянутся до глубокой ночи, если не до утра. Вот и считай после этого, что семь – счастливое число.

Поставив судно на якорь, я решил самоустраниться от разборок с портовыми властями, сказал, что голова разболелась, перегрелся на солнце. По телефону я вызвал к себе артельщика, заведующего судовыми продуктами. Должность эта выборная. Как-то умеет каждый экипаж безошибочно выбрать того, кто умудряется угодить почти всем, ворует в меру и не толстеет. Мне ни разу не доводилось встречать толстого артельщика. Видимо, есть особый кайф наблюдать, что корм не в коня. Впрочем, нашему кое в чем корм идет впрок, один орган у него постоянно растет. Это нос, длинный и тонкий, похожий на треугольный парус. Из-за носа артельщику дали кличку Клиппер, которую экипаж из любви к рифмам часто заменяет на Триппер. Клиппер-Триппер первым, наверное, присягнул мне, как Тирану, – сунул взятку продуктами. И продолжает подкармливать, «забывая» записать выданное мне в «черную книгу». Я сейчас удостоверился в этом, открыв ее, и в будущем тоже «забуду» что-нибудь записать, когда буду делать ревизию продуктовых кладовок.

«Черная книга» представляет из себя общую тетрадь, в которой каждому члену экипажа отведено по два листа. В верхней части первого листа значились фамилия и должность, чуть ниже – дата, наименование товара, цена, количество, общая сумма, роспись получателя. В конце рейса подбивается итог, и деньги вычитаются третьим помощником при выдаче зарплаты. К счастью, тетрадь была старая, с записями за прошлый рейс. Я посмотрел, кто брал много сигарет перед Суэцким каналом, задержавшись от удивления на четвертом механике: это же как надо постараться, чтобы при четырехразовом бесплатном питании, довольно сносном, еще и дополнительно прожирать за рейс четырехзначную сумму! Сидел со мной в мореходке за столом такой же проглот Петя Шарушинский. За столом нас было четверо. Я и еще один сосед, женившись, часто ели дома, так что Пете доставались три порции, которые, по словам Вовки, улепетывались быстрее, чем мой друг справлялся с одной. Про таких говорят: глиста кормит. Глисты, наверное, плохо переносят никотин, потому что четвертый механик сигарет не брал. Зато заядлыми курильщиками, особенно в начале рейса, оказались электрик Разманин и его непосредственный начальник старший электромеханик Крысенко. Такое впечатление, будто они используют сигареты вместо предохранителей, а те горят ежедневно.

11

Повод навестить Крысенко у меня был. Вчера, как доложил мне Фантомас, между старшим электромехаником и дневальной произошла небольшая перепалка. Дрожжину не удалось узнать, из-за чего поссорились, потому что, заметив его, Крысенко и Нина быстро помирились. Что ж, придется показать себя сверхусердным начальником.

Не знаю почему – врожденное это или приобретенное на работе, – но у всех электромехаников выражение лица такое, словно засунули два пальца в розетку или только что вынули, причем трудно понять, какое из них соответствует хорошему настроению, а какое – плохому. Меня встретили без особой радости: наверное, только что пальцы были вынуты из розетки.

– Иван Петрович, мне доложили, что дневальная нагрубила тебе.

– Нет-нет-нет! – Электромеханик замахал обеими руками, будто отгонял помехи, затруднявшие проходимость его слов к моим ушам. – Это я с утра был не в духе. Ну и побурчал немного на нее. Девушка она очень хорошая...

Пока он произносил панегирик в Нинину честь, я оглядел каюту. Либо она убирается плохо, либо отменный ты свинтус, Иван Петрович. Что ж, жить в грязи не запретишь. Зато слишком горячая защита дневальной насторожила меня. Наверное, он влюблен в Нину, хотя Фантомас утверждает, что Крысенко любит свою жену, по крайней мере, боится ее сильнее, чем тока высокого напряжения.

– ... Претензий у меня к ней – никаких, – заканчивает Кулон. – Не обижай ее старпом, хорошая девушка.

– Ты так уговариваешь меня, точно я растерзать ее собираюсь! – сказал я. Всегда надо самому обвинить себя в преувеличенном преступлении, какое собираешься сделать, тогда с тебя снимут подозрение.

– Нет, конечно... – смущенно бормочет он, и его смущение лучше всяких слов говорит, что подозревали меня в еще худшем.

– Думал, может, стесняешься сказать мне, потому что мало знакомы.

Кулон понял намек.

– Так давай, – он щелкнул пальцем по горлу, – познакомимся получше.

– Сейчас схожу за бутылкой...

– У меня есть... Коньяк с кофе – пойдет?

– Еще бы!

Он вынул из стола две малюсенькие электропечки, электрокофемолку, пакет с зернами кофе, ящичек с песком, две джезгвы и две фарфоровые чашечки. Заварив кофе на электропечках, он подержал джезгвы в песке, а потом перелил напиток в чашечки и добавил коньяка. Делая это, рассказывал, где научился готовить такую благодать.

– Стояли мы в Турции, долго, месяца полтора. Неподалеку от порта была кофейня. Ну, я и познакомился с ее хозяином, помог ему кондиционер отремонтировать и еще кое-что по мелочи. После этого целыми вечерами на дурняк кофе пил. Он научил меня готовить кофе по-турецки.

Наверное, хитрый турок научил, чтобы избавиться от нахлебника. Что ж, спасибо ему: давно я не пил путевый кофе.

Налив коньяк в чашечки, Кулон спрятал бутылку и открыл настежь дверь каюты. Потом нажал что-то под крышкой стола, и из двух динамиков, закрепленных в противоположных верхних углах каюты, полилась классическая музыка. Впервые встречаю на флоте любителя классики. Впрочем, каких только выродков не встретишь среди моряков.