Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин

— Погоди, всѣ еще вылѣзутъ.

— Не раньше твоихъ. Я яичницу-то духомъ сверну, ты-бы закусилъ.

— Какая тутъ закуска — видишь, тороплюсь.

— Перекатывай, коли такъ, свой сизифовъ камень.

Алексѣй Николаевичъ ушелъ въ кухню, а сожитель его продолжалъ мыкаться по комнатѣ, отыскивая разныя части туалета. Ему никогда не удалось совершить безъ приключеній какой-бы то ни было процессъ: умываніе, одѣваніе, запечатываніе конвертовъ или разрѣзываніе книги. И тутъ, умываясь, онъ высыпалъ въ чистую водю всю почти коробочку съ зубнымъ порошкомъ, у рубашки оторвалъ пуговицу, панталоны надѣвалъ въ нѣсколько пріемовъ, издавая бранные звуки.

Наконецъ-то натянулъ онъ на себя черный, довольно-таки истертый сюртукъ и пригладилъ немножко волосы. Очки онъ никогда не протиралъ. Прасковья подала ему сѣрое, полу-военнаго покроя пальто, а на голову онъ себѣ надвинулъ круглую низкую шапку изъ желтоватаго войлока, совершенно неподходившую къ сезону.

— Алеша! — крикнулъ онъ на порогѣ передней: — ты въ самомъ дѣлѣ къ этой бабѣ?

— Непосредственно!

— Животное!

— Ладно, ступай прыгать передъ фезерами.

Петръ Николаевичъ запахнулся и побѣжалъ, спотыкаясь, внизъ по лѣстницѣ, а Алексѣй Николаевичъ торжественно пронесъ сковородку съ яичницей въ гостиную и сталъ закусывать, пройдясь предварительно по коньячкамъ.

Въ то время, какъ сожитель его поворачивалъ на Моховую, трясясь на извощикѣ, онъ приступилъ къ приданію себѣ должнаго благолѣпія передъ походомъ въ Милліонную.

VI.

Петръ Николаевичъ и Алексѣй Николаевичъ не были вовсе родные братья. Одного звали Прядильниковъ, другаго Карповъ. Они не были даже родственниками. Ихъ связывало пріятельство. Прядильниковъ былъ на нѣсколько лѣтъ старше. Когда онъ кончалъ курсъ, Карповъ поступилъ въ то-же заведеніе. Прядильниковъ и въ училищѣ былъ такой-же старообразный на видъ, неряшливый и чудной. Жилъ онъ особнякомъ, въ товарищескихъ затѣяхъ не участвовалъ и считался злючкой; но тихонькаго и благообразнаго мальчика сразу полюбилъ. Карповъ скоро вышелъ изъ училища, а Прядильниковъ надѣлъ аксельбанты и, въ каскѣ, смотрѣлъ рыцаремъ изъ комической волшебной сказки. Алешу Карпова отдали въ другой корпусъ, куда Прядильниковъ часто ходилъ, носилъ ему книги, ѣду, постоянно ворчалъ и все сильнѣе и сильнѣе къ нему привязывался. Уже тогда онъ не находилъ въ Алешѣ никакихъ изъяновъ, хотя и продолжалъ дѣлать ему замѣчанія отеческимъ тономъ. Вліяніе Прядильникова сдѣлало то, что Алеша сталъ тяготиться кадетскою долей. Потянуло его въ университетъ. «Николаичъ», какъ онъ тогда уже называлъ своего старшаго пріятеля, какъ-бы безъ умысла носилъ ему разныя книжки; но книжки были все такого-рода, что голова кадета заработала въ разныхъ направленіяхъ, а языкъ началъ протестовать все чаще и чаще. Алеша выравнивался очень быстро. И не одинъ Прядильниковъ находилъ въ немъ привлекательныя качества: милую, изящную наружность, умственную чуткость, проблески дарованій. Когда Алеша объявилъ разъ Николаичу, что онъ хочетъ «похерить» корпусъ, того это вовсе не удивило, хотя онъ и забурлилъ на него. Надо было уговаривать родителей, и Прядильниковъ положилъ на это всю свою энергію. Алешѣ предстояло браться за латынь, и родители заголосили, что онъ обманулъ всѣ ихъ надежды: вмѣсто того, чтобы сдѣлаться бравымъ уланомъ, записывается въ долгогривые студентишки. Кадетъ, подъ прикрытіемъ своего благопріятеля, сдѣлалъ-таки по своему, и за четыре мѣсяца до выпуска, сулившаго ему гвардейскую службу, сбросилъ съ себя курточку и сталъ зубрить супины и герундіи.

А его Николаичъ тѣмъ временемъ, въ каскѣ и аксельбантахъ, состоялъ при сановномъ генералѣ. Вмѣсто техническихъ работъ, ему приходилось дежурить, читать докладныя записки, докладывать о просителяхъ и покрывать гумми-арабикомъ разныя каракульки, какія начальническая рука изволитъ начертать карандашемъ на поляхъ разныхъ бумагъ. Видъ его и тогда отличался полнѣйшею несообразностью съ военнымъ одѣяніемъ. Эполеты сползали у него то на грудь, то на спину, аксельбанты оказывались въ чернилахъ, мундиръ въ пуху, а главное — волосы въ совершеннѣйшемъ неглиже.

Разъ онъ былъ дежурнымъ и въ кабинетѣ его высокопревосходительства сидѣлъ за особымъ столикомъ, покрывая карандашныя каракульки гумми-арабикомъ. Его высокопревосходительство принадлежало къ породѣ разсѣянныхъ государственныхъ людей и пользовалось репутаціей либерала. Оно не обращало до того начальническаго вниманія на внѣшній видъ поручика Прядильникова. Но тутъ взглядъ его, оторвавшись отъ какого-то проекта, упалъ сначала на носъ адъютанта, потомъ на его очки, эполеты, аксельбанты, торчащій изъ-подъ воротника узелъ галстуха и, наконецъ, на шевелюру. Шевелюра смутила его. Сановникъ былъ либеральный, но онъ все-таки завѣдывалъ вѣдомствомъ, носящимъ военную форму. Шевелюра показалась ему ни съ чѣмъ не сообразной. Сановникъ всталъ, тихо подошелъ къ адъютанту, уткнувшему носъ въ страницу, гдѣ было особенно много отмѣтокъ, и еще разъ внимательно осмотрѣлъ шевелюру.

— Господинъ Прядильниковъ, — сказалъ онъ почти торжественно: — пожалуйте сюда.

Прядильниковъ встрепенулся, капнулъ большую каплю жидкаго гумми-арабика на самую средину страницы, бросился вытирать и зацѣпился шпорой за ножку стула.

— Господинъ Прядильниковъ, — повторилъ сановникъ: — пожалуйте сюда.

Прядильниковъ послѣдовалъ за его высокопревосходительствомъ, который направился къ зеркалу.

— Что это? — спросилъ сановникъ, дотронувшись рукой до шевелюры адъютанта.

— Волосы, — проговорилъ Прядильниковъ.

— А какой видъ они имѣютъ? Сообразный-ли вашему званію?

— Неособенно, — пробормоталъ Прядильниковъ.

— Извольте отправиться подъ арестъ и привести себя въ болѣе приличный видъ.

Адъютантъ изволилъ отправиться и допустилъ даже цирюльника выстричь себя подъ гребенку. Сановникъ за это отъ должности его не отставилъ и даже, снисходительно улыбнувшись, сказалъ ему:

— Вы ужь, кажется, слишкомъ…

Но Прядпльниковъ съ того самаго дня, когда его подвели къ зеркалу, получилъ двойное отвращеніе отъ своей, какъ онъ называлъ ее, лакейской должности. Волосы его росли медленно, но исполнительность проявлялась еще медленнѣе, и сановникъ неоднократно замѣчалъ ему его небрежность. Кончилось тѣмъ, что Прядильниковъ переведенъ былъ столоначальникомъ въ департаментъ и могъ тамъ запускать волосы.

Его Алеша совладалъ кое-какъ съ супинами и герундіями и выдержалъ вступительный экзаменъ. Родители его тѣмъ временемъ умерли. Отъ нихъ осталось небольшое состояньице. Алеша кинулся съ азартомъ въ аудиторіи и первый годъ былъ самымъ пламеннымъ неофитомъ университетскаго знанія. По переходѣ во второй курсъ его потянуло проѣхаться за-границу. Тогда какъ разъ началась эпоха всеобщаго движенія на Западъ. Деньжонки были и Алеша сталъ упрашивать Николаича проѣхаться съ нимъ. Прядильниковъ взялъ отпускъ и пробылъ три мѣсяца за-границей, разъѣзжая съ Алешей по Рейну и Швейцаріи. Въ августѣ ему надо было вернуться, но его питомецъ ощутилъ неудержимое желаніе прокатиться хоть на три недѣльки въ Парижъ. Прядильниковъ службой еще тогда дорожилъ и уѣхалъ въ Россію, напутствуя Алешу всякими пріятельскими наставленіями на пути въ новѣйшій Вавилонъ. Алеша былъ еще очень юнъ. Даже его юношескіе инстинкты хоронились подъ спудомъ. Парижъ разбудилъ ихъ. На берегахъ Сенскихъ узналъ впервые Алеша, какъ его наружность уловляетъ сердца женщины. Попалъ онъ въ Латинскій кварталъ, поселился въ студенческомъ отельчикѣ и съ первыхъ дней окунулся по уши въ